– А с чего такие вопросы?

А, черт! Все-таки заподозрил!

– Крамер?

– Что, дед Юр? – Я старательно не понимал, куда он клонит.

Он внимательно разглядывал меня, и я никак не мог понять, что прячется в уголках его глаз. В самом деле он что-то заподозрил, или же это его всегдашняя шутовская сердитость – для профилактики…

– Ладно, стервец… Ну-ка. – Он ткнул пальцем на дверь.

– Что?

– Давай-давай. – Он дернул подбородком на дверь, уже катясь на меня.

– Но…

– Поставил чашку и бегом! – рявкнул Старик.

И я снова не мог понять, шутит он или рассердился всерьез. Я поставил чашечку на стол, поднялся и поплелся в коридор. Как можно медленнее. Пытаясь понять, где же я ошибся. Что лишнего сболтнул и можно ли теперь, задним числом, увильнуть. Как оправдать свой конкретный интерес, каким подпорки выдумать…

Старик, как конвоир, катил позади:

– Шустрее! В кабинет.

За окнами была уже ночь. Пятачок тусклых отблесков, пробившихся через коридор из гостиной, а дальше кабинет – одна темнота.

Щелкнул выключатель, вспыхнули люминесцентные лампы, залив комнату неестественно белым светом.

Старик прокатился мимо меня к своему письменному столу – дубовая громада почти на четверть комнаты, столешница в пять сантиметров, а тумбы даже на взгляд увесистые, как бетонные блоки. Их-то в основном и было видно. Вся столешница под книгами и бумагами.

Старик вообще никогда не отличался аккуратностью в том, что у него творилось на этом столе. Но если раньше то был просто живописный беспорядок – сейчас это были книжные завалы после торнадо, пронесшегося по книжным стеллажам. Стопки открытых книг и справочников, раскрытые и приложенные по краям, чтобы не перелистнулись, другими томами, а поверх тех громоздились уж новые…

Исследовательская вакханалия, ментальная оргия. Вот что тут творилось сегодня, пока меня не было. Страстная, необузданная и всепоглощающая. А это ее последствия. Вместо винных пятен и усталых тел – распяленные книги вповалку со словарями и справочниками.

А поверх всего – та книга. Нашей последней чертовой суки. Бесстыдно раскинувшись тяжелыми страницами, такими плотными и тяжелыми, что даже не пытаются передистнуться. Их и бумажными-то назвать язык не поворачивается – не из целлюлозы их делали, на ощупь совсем другие, и звук, когда листаешь, совсем другой. И печать: буквы ощутимо вжаты в бумагу. Сами буквы тоже непривычные: очень крупные, избыточно разукрашенные – хоровод разлапистых и угловатых жуков-мутантов…

Старик объехал стол и развернулся ко мне. Глядел поверх громадного стола с ворохом книг, как судья. А может быть, и прокурор.

Все-таки знает, что я ездил из города?..

– Не стой, садись.

Я присел на краешек стула, судорожно пытаясь выдумать хоть какую-то причину.

Ездил проверить, умерла ли та последняя сука, которую мы не стали добивать?

Тогда оставить ее живой было правильно – ради будущего. Воспоминание об этом когда-нибудь может оказаться последним шансом на спасение. Несколько секунд замешательства чертовой суки, когда она уже думает, что добралась до тебя… Но это на будущее. На очень далекое будущее, раз пока мы никуда не суемся из города, – ведь я никуда не полезу, пока Старик не разрешит, теперь я во всем слушаюсь его. Но надо было проверить, что она все-таки подохла там, в подвале. Или добить ее, если еще подыхает, уже ничего не чувствуя. Мало ли… Вдруг туда кто приедет да и вытащит ее?..

Старик осторожно копался в книжном завале. Приподнимал то один том, то другой, засовывал руку в глубину завала. Сразу поднять всю эту груду книг было нереально. А расставлять их по полкам ему, видно, лень. А может, это такой специальный порядок, ему так удобнее разбираться со старинным текстом.

– Ага, вот ты где…

Старик удовлетворенно крякнул, водрузил поверх паучьей книжки два листа бумаги, старательно разгладил их.

– Пы-пы-пм-м… – задумчиво переводил взгляд с одного листа на другой, забыв обо мне.

И вдруг вскинул глаза. Два ртутных донца, проникающих в каждую щелку моей души.

– Закрой глаза!

– Зачем?

– Закрой глаза, тебе говорят. Ну!

Я неохотно подчинился. Что он еще задумал…

– Теперь внимательно представляй… Когда на тебя последний раз накатывало это твое предчувствие?

Заросший пустырь, холодные ветви, оставляющие след на руках, и – не то шорох, не то движение в темноте…

Пустырь.

Пустырь – далеко за пределами нашей области. Соваться куда Старик запретил.

– Ну когда, Крамер?

– Ну-у…

– Ты не мычи, не мычи. Ты же говорил, на тебя накатывало, когда лез к ней в дом? Когда ее собака тебя чуть не загрызла, как ее…

– Харон, – с облегчением подсказал я. – Только это не собака была, а волк.

– Да черт с ним, с этим Хароном. Ты вспоминай внимательно, как все это было. До мелочей.

Я поморщился. Ох, не хотелось мне вспоминать все, что тогда было. А уж тем более до мелочей… Но спасибо и на том, что про это предчувствие речь зашла, а не про последний раз…

Я честно попытался представить подвал. Свечи, скалящаяся козлиная морда над алтарем… Нет, раньше. Окна. Черные зеркальные окна в старых стенах. Череп в темных очках.

– Вспомнил?

– Угу.

– В какой момент ты почувствовал это свое предчувствие?

– Я… Я пошел в дом. И когда подходил к дому, почувствовал.

– Что? Что именно ты почувствовал?

– Ну-у…

Ну и как это объяснить – словами?

– Давай, давай! Вспоминай!

– Ну… Что-то было не так. Опасность.

– Опасность… – недовольно пробурчал Старик. И замолчал. Надолго.

Я открыл глаза. Старик уткнулся в листочки. Переводил взгляд с одного на другой, тихонько постукивая кончиком карандаша по зубам.

Наконец разочарованно крякнул, взял еще один лист – из стопки чистой бумаги – и что-то нацарапал там. Мрачно поглядел на меня:

– Ладно… Давай попробуем так: когда вообще на тебя находит эта напасть?

– Когда?..

Хм… Ну и вопросики. Когда… Да когда угодно!

Старик нетерпеливо засопел.

– Ну а что ты делаешь, когда чувствуешь, что в тебе просыпается это предчувствие? Что вот-вот проснется? Что ты тогда делаешь? Как-то помогаешь?

– Что делаю?.. Ну, останавливаюсь. Прислушиваюсь.

– Замираешь?

– Ну… Да, пожалуй. – Я не выдержал и усмехнулся: – Дед Юр, я никак не пойму. Там, – я кивнул на книжку, – есть что-то про предчувствия, что ли?

– Может, предчувствия, а может, и не предчувствия… – Старик задумчиво постукивал по зубам кончиком карандаша.

Снова поглядел на меня. Без тени иронии. Я опять почувствовал, как его взгляд буравит меня.

– Иногда вещи иные, чем кажутся на первый взгляд… – сказал Старик.

О, черт! Все-таки не верит он ни в какие предчувствия!

Всего лишь хитрая проверка, чтобы узнать, не вылезал ли я куда-нибудь без его разрешения… Виктор? Он что-то сказал?

Я очень старался, чтобы мой голос не задрожал:

– А про этих чертовых сук там есть что-нибудь интересное?

– И про них тоже. Но боюсь, как бы не пришлось нам отвыкать от этих сук…

Он замолчал. Снова поглядел на листок.

А я застыл в кресле, боясь вдохнуть. Ноги стали мягкими и кисельными, будто уже меня не держали. Будто их там уже не было.

…как бы ни пришлось отвыкать от сук…

Виктор, чертов Виктор! Это он Старику рассказал, и теперь…

Я только и смог вымолвить:

– Дед Юр?..

Но он не поднимал глаз от бумаги.

– Ладно, рано об этом говорить. Надо еще разобраться повнимательнее. Может, и перепутал чего… Надеюсь…

Только теперь он поднял на меня глаза – и ледяная рука, стиснувшая меня внутри, отпустила.

Я еще не мог понять, что же он имел в виду, если не то, о чем я подумал, то о чем же он говорил, но чувствовал, что не об этом. Тут что-то другое…

Старик что-то проговорил, только я не понял.

– Что?

– Это на их диалекте латыни, – сказал Старик. – О четырех сущностях.