— Давайте ему козье молоко в небольшой мисочке два раза в день.

И, преисполненный безумного достоинства, Тиресий покинул полуразрушенный дворец фиванского правителя.

— М-да, весьма недурственно, — изрек Геракл, имея в виду не то пейзаж за окном, не то пророчество сумасшедшего старика.

Узнав, какая грандиозная слава ожидает приемного сына, Амфитрион решил дать дитятке самое лучшее воспитание, достойное истинного героя. Понятно, что если бы Алкмена изменила старому вояке с кем-то из смертных, то полководец порешил бы благоверную в тот же день и особых угрызений совести по этому поводу не испытывал бы. Но любовница самого Зевса!

Это, знаете ли, великая честь!

Громовержец на Олимпе только одобрительно крякнул, с видом заправского знатока (маленькими глоточками) пробуя новый сорт выведенной Дионисом амброзии.

Говорить Геракл, судя по всему, уже умел, причем, как выяснилось, довольно бойко. В ругани герой тоже немало преуспел. По крайней мере то, что слетало с его уст, когда он рушил фиванский дворец, заставило покраснеть не только его родителей.

С женщинами у сына Зевса также всё было в порядке. Во всяком случае, многие видели выбежавшую из его покоев растрепанную чернявую красотку с припухшими губами.

Но вот в остальном… В остальном Геракла требовалось немного подучить. Не только о бицепсах пасынка решил позаботиться Амфитрион, но и о его сером веществе, в простонародье именуемом мозгами.

Сына Зевса быстро обучили читать, писать и танцевать. Но вот с пением и игрой на кифаре получилась серьезная загвоздка.

Учить музыке Геракла взялся не кто-нибудь, а брат великого Орфея Лин.

Лин был упорным педагогом, но и суровым, что сыграло в его жизни роковую роль.

В тот злосчастный день Лин занимался с сыном Зевса на природе неподалеку от руин царского дворца.

Недовольный Геракл стоял у высокого пюпитра и до рези в глазах вглядывался в восковую дощечку с нотами и текстом знаменитой лирической народной песни. В правой, заведенной за спину руке герой держал каменный метательный диск, которым он незаметно для учителя ловко поигрывал.

— Итак, всё сначала! — строго приказал музыкант и звонко ударил по струнам кифары.

Геракл сделал одухотворенное лицо (так, как учил его Лин) и гулким басом утробно взвыл:

— О птичка, птичечка…

— Нет-нет-нет! — Брат Орфея как ужаленный вскочил с небольшого круглого камня. — Сколько раз можно тебя учить?! Ведь есть элементарные понятия о мелодии. Я понимаю, что у тебя отродясь не было слуха. Но это не оправдание, в конце концов. Мало ли, у меня, может быть, тоже слуха нет, но это не значит, что я не могу стать самым великим певцом и музыкантом Греции!

Геракл согласно кивнул, перебрасывая за спиной диск в левую руку.

— Итак, всё с самого начала! — Лин воинственно встряхнул кифару. — Начали…

Сын Зевса подобрался:

— О птичка, птичечка-а-а-а… на нежном лепестке-е-е-е… сидишь ты словно…

— Нет-нет-нет! — дико заголосил учитель и, как припадочный, забегал по зеленой поляне.

Геракл с любопытством наблюдал за рвущим на себе длинные волосы педагогом.

Прекратив скакать вокруг пюпитра, Лин внезапно замер и зловеще уставился на Геракла.

Почувствовав неладное, сын Зевса хмуро набычился.

— А ну покажи, что у тебя там в руке за спиной? — мрачно потребовал учитель.

— Не-а, — упрямо мотнул головой герой.

— Немедленно покажи, я требую! — Голос музыканта возвысился до немелодичного визга.

Геракл горестно вздохнул и протянул учителю спортивный каменный диск.

— О, горе на мою голову! — трагически всплеснул руками Лин. — Снова и снова искусство приносится в жертву грубой силе, приносится в жертву спорту!

Сын Зевса слушал учителя и, радостно кивая, добродушно улыбался.

Это стало последней каплей.

В состоянии минутного умопомрачения педагог выхватил из рук героя каменный диск и хряснул этим самым каменным диском ученика по голове.

Диск тут же раскололся, осыпавшись к ногам мелкой серой крошкой.

Сын владыки Олимпа осторожно потрогал маленькую ссадину на лбу, задумчиво пожевал губами и тут, наконец, рассвирепел.

Брат Орфея и сам ужаснулся своему сугубо антипедагогическому поступку, но каяться было поздно.

— Никто… — проревел Геракл, наливаясь опасной краской и опрокидывая ногой ненавистный пюпитр, — ни один смертный не смеет бить великого сына Зевса…

Выкрикнув сие, герой схватил увесистую кифару и швырнул ее прямо в голову убегавшему зигзагами перекошенному учителю.

И, что прискорбно, попал.

— ..! — в один голос воскликнули на Олимпе Зевс с Эротом.

Но душа допустившего весьма опрометчивую ошибку Лина уже вовсю брела по полям асфодела в мрачном царстве Аида.

И был суд.

Тут уж и Зевс не мог вмешаться, ибо сам для смертных справедливые законы выдумал. Как говорится: за что боролся, на то и напоролся.

Судили Геракла там же, в Фивах, хотя каяться в содеянном сын Зевса, похоже, не собирался.

— Да пошли вы! — гневно ревел он с места подсудимого. — Да я вас…

— Спокойно, дружище, спокойно! — примирительно замахал руками защитник, маленький смуглый иудей по имени Авраам. — Мы сейчас всё решим демократическим путем без применения так называемой грубой силы.

— Да видел я эту вашу демократию знаете где? — еще больше разбушевался герой.

— Знаем, знаем… — согласно закивал иудей.

— Подсудимый, не хулиганьте! — прикрикнул на Геракла судья Радаманф. — Не усугубляйте и так шаткое свое положение…

— Да я тебя… одной левой!

Тихо зарыдала на плече у мужа пришедшая на суд Алкмена.

Единственным, кто сохранял радостное спокойствие, был защитник. Особое удовольствие ему доставляло звяканье золотых талантов в мешочке на поясе, которые (сохраняя инкогнито) ему передал лично Зевс, спустившись на землю под видом странствующего торговца лососиной.

— Геракл, приемный сын Амфитриона, — обличающий перст судьи Радаманфа уткнулся в разъяренного сына Зевса, — признаешь ли ты себя виновным в убийстве своего любимого учителя музыки Лина?

— Ты мне тут не тыкай… — огрызнулся герой, зловеще шевеля кустистыми бровями.

— Прошу суд внести орудие убийства…

В здании правосудия тут же появились два солдата, неся на большом медном подносе искореженную до неузнаваемости кифару.

Инструмент навеял Гераклу недавние воспоминания, и он дурным голосом пропел:

— О птичка, птичечка…

— Подсудимый, прошу не кощунствовать! — взвился судья. — Этим своим возмутительным поведением вы глумитесь над покойным, попираете память великолепного музыканта и педагога!

— Вам не нравится, как я пою? — Геракл обиженно потер заросший бородой подбородок. — Что ж, вы еще попросите…

И он демонстративно стал изучать свои сандалии.

— Итак, мы видим, что подсудимый совершенно не отрицает своей вины, — продолжил Радаманф. — При других обстоятельствах это пошло бы ему только на пользу. Но при этом… — Судья картинно взмахнул рукой. — При всём при этом подсудимый наотрез отказывается раскаяться в содеянном и за свою немыслимую дерзость безо всяких сомнений будет справедливо покаран. Защита, ваше слово!

Маленький иудей хитро блеснул глазками и от дальнейших комментариев воздержался.

— Что ж, — Радаманф торжествующе усмехнулся, — уважаемые присяжные, вы можете посовещаться. Нам нечего добавить по рассматриваемому делу.

Присяжные, набранные ради справедливого суда преимущественно из обитателей фиванского приюта для всех сирых и убогих, гуськом потянулись в комнату совещаний. При этом многие с опаской оглядывались на Геракла, который показывал им из-под деревянной скамьи могучий кулак.

Через полчаса присяжные вернулись в зал суда.

— Итак, уважаемые, каков же ваш вердикт? — несколько высокопарно поинтересовался судья, ни на секунду не сомневаясь в итоге рассматриваемого дела.

Вперед выступил худой одноглазый старик и громко проблеял: