О тайных связях Вэя Чану рассказывал один коммунист-перебежчик, и генералиссимус не стал назначать Вэя на высшие командные посты после 1945 года, несмотря на то что тот отлично проявил себя в Бирме в боях с японцами, где заслужил прозвище «Вэй — сто побед». Вэй был обижен настолько, что удалился в добровольное изгнание за границу.
Причиной вызова Вэя и назначения его на ответственнейший пост было лихорадочное стремление Чана угодить американцам, которые высоко ценили достижения Вэя в Бирме и считали его настоящим либералом. Тогдашний вице-консул США в Шэньяне Уильям Стокс говорил нам, что «Чан назначил Вэя в тщетной попытке получить больше американского снаряжения и денег, потому что американцы считали Вэя проверенным военачальником».
Когда Чан позвонил Вэю в Париж, генерал немедленно сообщил об этом в русское посольство в Париже и таким образом с первых минут координировал все свои действия с КПК. Прежде всего он перебросил все свои войска обратно в несколько крупных городов, позволив тем самым коммунистам без боя овладеть 90 процентами маньчжурской территории, а потом окружить эти города.
Мао желал, чтобы Вэй оставил все подчиненные ему войска в Маньчжурии, чтобы коммунисты смогли их там уничтожить. Поэтому Вэй все время игнорировал неоднократные приказы Чана отвести войска в Цзиньчжоу, самый южный железнодорожный узел Маньчжурии, чтобы затем полностью вывести их из Маньчжурии (такую же передислокацию предлагал американский военный советник генерал-майор Дэвид Барр). Вместо того чтобы отстранить Вэя от командования, Чан месяцами спорил с ним — до тех пор, пока коммунисты 15 октября не взяли Цзиньчжоу, окружив при этом сотни тысяч солдат националистов в Маньчжурии. После этого армии Мао осадили националистов в оставшихся под их контролем городах, а потом взяли их один за другим. С падением Шэньяна 2 ноября 1948 года вся Маньчжурия оказалась в руках Мао.
За действия в Маньчжурии Чан посадил Вэя под домашний арест, и ходили слухи, что строптивого генерала ожидает военно-полевой суд. Но Чан редко казнил и даже сажал в тюрьму высших командиров или высокопоставленных противников. Он позволил Вэю уехать, и тот, целый и невредимый, отбыл в Гонконг. Год спустя, через два дня после провозглашения коммунистического Китая, Вэй, виляя хвостом как преданная собака, послал Мао телеграмму: «Мудрое руководство… величественный триумф… великий вождь… радость, восторг и всемерная поддержка… Взлетев как птица в небо…» Однако Вэй цинично отклонил приглашение Мао приехать в континентальный Китай и попытался в 1951 году связаться с ЦРУ, чтобы Америка оказала ему поддержку в создании третьей силы. На континент он в конце концов вернулся в 1955 году.
Своему племяннику Мао рассказывал о Вэе, прибегая к довольно блеклым определениям: «Вэй Лихуан не возвращался до тех пор, пока не лопнул его бизнес в Гонконге. Такие люди, как Вэй Лихуан, достойны лишь презрения…» И Мао отчетливо продемонстрировал это презрение. Старые коммунисты, друзья Вэя, получили распоряжение не приглашать его на обеды, и это пренебрежительное отношение сохранялось до самой смерти Вэя в Пекине в 1960 году. Его помощь Мао замалчивается до сих пор, ибо военный гений его сильно потускнеет, если станет известно, что один из высших вражеских командиров буквально подставил под его удар свои силы, кстати лучшие войска Чана.
Мао ни разу не побывал в Маньчжурии за все время маньчжурской кампании. Он постоянно находился в своем штабе, в Сибайпо, в 240 километрах к юго-западу от Пекина. После того как в начале ноября 1948 года Маньчжурия пала, он приказал расположенной там армии под командованием Линь Бяо отойти на юг. Численность армии была теперь доведена до 1,3 миллиона человек. Ее задачей стало уничтожение шестисоттысячной армии националистов в Северном Китае. Командовал этой армией Фу Цзои, прославленный генерал, руководивший первыми победоносными сражениями с японскими марионетками в 1936 году. Столкновение Линя и Фу, так называемая Пекинско-тяньцзиньская операция, стала второй из трех ключевых кампаний, решивших исход гражданской войны.
В отличие от Вэя генерал Фу не был тайным коммунистическим агентом. Но он был окружен ими; собственной дочери генерала, члену КПК, партия поручила неотлучно находиться при отце и докладывать о каждом его шаге. Чаи смутно догадывался о происходящем, но не предпринял ничего, чтобы исправить положение.
В ноябре, еще до того, как Линь пошел из Маньчжурии на юг, Фу принял решение сдаться, не сказав об этом Чану. Фу потерял веру в режим Чана и решил попытаться спасти занятую им область от бессмысленных разрушений — не в последнюю очередь Пекин, культурную столицу нации, где был расположен его штаб. Он не стал сдаваться только потому, что не питал никаких иллюзий относительно коммунистов, которые, как он публично говорил в то время, принесут с собой «жестокость… террор и тиранию», и поэтому желание сдать город вызывало у него мучительное двойственное чувство. Фу разрывался на части. Видели, как он иногда бьет себя по лицу. Однажды он пытался покончить с собой.
Чан знал, что происходило с Фу. 12 декабря 1948 года Чан записал в своем дневнике, что «Фу сильно подавлен… и, как кажется, впадает в безумие». Но Чан все же отказывался отстранить Фу и на просьбу последнего об отставке ответил сентиментальными «десятью тысячами нет».
Мао внимательно следил задушевным состоянием Фу, пользуясь сведениями дочери генерала, и решил, что сможет извлечь из этого положения нечто большее, чем обыкновенная капитуляция. Он имел возможность предстать перед всеми в блеске военного гения, если бы ему удалось победить Фу — прославленного национального героя. Мао два месяца задерживал у себя парламентеров Фу, не принимая капитуляции, но и не говоря «нет», продолжая все время беспокоить Фу своими мелкими атаками. По прошествии времени Фу утратил всякую способность к командованию войсками. Один офицер вспоминал, как во время одного из решающих сражений, когда у Фу потребовали инструкций, «он вздрогнул, пошатнулся, а потом тихо произнес: «Сыграйте это на слух». В тот момент я почувствовал, что все кончено». Как и следовало ожидать, армия Мао брала город за городом, включая Тяньцзинь, третий по величине город страны, который пал 15 января 1949 года. Только после того, как Мао создал свой образ победителя титанов, он согласился принять оставшееся в силе предложение Фу о сдаче Пекина. Таким образом, Мао мог теперь сказать, что Фу выбрал мир только после того, как был не раз бит на поле боя — и бит самим Мао. Истина же заключалась в том, что всей этой кампании, стоившей десятков тысяч жертв, вообще могло не быть. Сломленный Фу сотрудничал с Мао до самой своей смерти на континенте в 1974 году.
Приблизительно в то же самое время, когда разворачивалась фиктивная Пекинско-тяньцзиньская операция, в сердце Китая, к северу от столицы Чана — Нанкина, развертывалась третья, гигантская по масштабам и отнюдь не поддельная кампания, известная как Хуайхайская операция. В битве приняли участие более миллиона солдат и офицеров. Сражение продолжалось с ноября 1948 по январь 1949 года. Командующий силами националистов на этом направлении не был ни коммунистическим агентом, ни морально надломленным человеком. Однако среди его непосредственных подчиненных были поставленные на стратегически важные посты красные шпионы, включая двух генералов, бывших тайными членами партии в течение десяти и двадцати лет соответственно и раскрывших замыслы ведения кампании спустя 48 часов после ее начала.
Двумя другими главными изменниками были два человека в собственном штабе Чана — Лю Фэй и Го Жугуй, которые участвовали в составлении и подготовке самых секретных планов ведения кампании. Эти люди постоянно ставили силы националистов в положение обороняющейся стороны, преднамеренно давая неправильные указания по развертыванию кампании, одновременно передавая эти планы коммунистам.
Особенно сильно Чан зависел от Го, с которым он почти ежедневно говорил по телефону и губительным советам которого следовал. Боевые командиры в войсках первыми начали подозревать Го, а раскрыл его шпионаж в пользу коммунистов не кто иной, как приемный сын Чана — Вэйго. Но генералиссимус бездействовал до тех пор, пока не стало слишком поздно, и даже тогда он просто перевел Го в Сычуань — по рекомендации второго коммунистического агента Лю Фэя. В Сычуани Го отличился тем, что сдал коммунистам целую армию.
