Мао бежал в грозу и дождь на спинах телохранителей, которые несли его по горным тропинкам, слишком скользким для лошадей. Соблюдалось строжайшее радиомолчание, чтобы свести к минимуму риск пеленгации, — работал только один радиопередатчик, причем он работал безостановочно, скорее всего в попытке связаться с Ху и попросить его отозвать войска[90].
Вот что происходило дальше. 11 июня Лю Кань уже буквально наступал Мао на пятки. Он был так близко, что красные слышали топот солдатских сапог и видели огни. Охранники Мао рассказывают, что у них на голове волосы уже стояли дыбом. Они уже были готовы насмерть защищать Мао, когда тот вышел из пещеры и, широко улыбаясь, объявил, что враги пройдут стороной и не тронут никого из них. В тот же момент на глазах у изумленных телохранителей вражеские войска отошли немного в сторону и прошли мимо, оставив беглецов в целости и сохранности. Ху приказал Лю Каню бросить все и быстрым маршем вернуться на место постоянной дислокации, в Баоань.
Этот инцидент послужил причиной экстренного обращения к Сталину с просьбой перевезти Мао в Россию. Телеграмма Сталина от 15 июня была, несомненно, ответом на эту просьбу. Сталин предложил прислать за Мао самолет.
Но к тому моменту Мао был уже в безопасности. За день до сталинской телеграммы он уже отправил весточку своим коллегам, на опорную базу на восточном берегу Желтой реки: «9–11-го числа этого месяца четыре бригады Лю Каня прошли мимо нас парадным маршем… Потерь, если не считать нескольких убитых среди гражданского населения, нет. Теперь армия Лю совершает маневры туда и сюда в промежутке между Яньанем и Баоанем». Мао на этот раз не принял сталинского предложения эвакуироваться в Россию. Но на всякий случай приказал построить взлетно-посадочную полосу непосредственно к востоку от Желтой реки.
Вскоре Лю Кань нашел свою смерть. В феврале 1948 года ему было приказано усилить оборону города Ичуань, расположенного между Яньанем и Желтой рекой. Для прохода к городу существовало три возможных маршрута, и Ху выбрал маршрут, пролегавший по узкой, поросшей лесом, речной долине. Разведчики обнаружили большое скопление войск противника, что с несомненностью говорило о засаде. Лю по радио доложил Ху обстановку, испросив разрешения атаковать противника, а затем сменить маршрут. Ху категорически отказал.
Один из дивизионных командиров Лю Каня, Ван Инцзунь, позже писал: «Получив этот приказ, который полностью игнорировал обстановку и наши интересы, офицеры и солдаты пали духом… Мы шли молча, повесив голову». Они шли прямо в окружение, попав в которое были практически поголовно уничтожены. Погибли полдюжины генералов, Лю Кань застрелился. Этот дивизионный командир уцелел и позже встретился с генералом Ху. По словам командира, Ху «выразил лицемерное сожаление и спросил, зачем мы наступали, не имея достаточно сил. Я подумал: это же был твой приказ, и из-за него мои люди попали под обстрел и погибли…». Этот командир дивизии свидетельствовал: «После гибели 29-й армии Лю Каня уже не могло быть и речи о каком-то моральном духе в войсках Ху Цзуннаня. Более того, общий настрой населения в районах, занятых Чаном, в корне изменился…» Это поражение предопределило судьбу гоминьдановцев на Яньаньском театре военных действий и сделало бессмысленным захват Чаном Яньаня, который должен был поднять боевой дух армии и придать уверенности националистам во всей стране.
Чан прекрасно понимал, что Ху портит все, к чему прикасается. 2 марта 1948 года генералиссимус записал в своем дневнике, что «эта катастрофа стоила нам более чем одной трети сил, находившихся под командованием Ху» и что Ху «снова и снова идет по одной и той же фатальной дороге». И тем не менее, когда Ху, изворачиваясь, подает рапорт об отставке, Чан отклоняет рапорт, не удержавшись, правда, от горькой жалобы: «Потеря целой армии в Ичуане — это не только крупнейшая неудача за всю кампанию армии националистов против бандитов, но также и совершенно бессмысленная жертва. Убиты хорошие генералы, уничтожена целая армия. Горе и гнев снедают меня…» Небрежно проведенное следствие возложило вину за катастрофу на мертвого Лю Каня. Корпоративная система националистов сработала — они сомкнули ряды, в частности, потому, что все видели, каким покровительством Чана пользуется генерал Ху.
Тот факт, что генералиссимус позволил Ху выйти сухим из воды после целого года невероятных поражений и неудач, исполненных по одному сценарию, многое говорит о стиле руководства и суждениях Чана. Он доверял людям, которых любил, и готов был поддерживать их, что бы ни случалось, часто из чисто сентиментальных побуждений. Чан был упрям и с трудом отказывался от своих ошибок и заблуждений. Чан даже позволял Ху забирать войска с других театров военных действий. Главный американский военный советник генерал-майор Дэвид Барр наблюдал, как Ху «убедил» Чана «усилить» подчиненный ему гарнизон в Сиане до такой степени, что потом это обернулось для националистов катастрофой на востоке Центрального Китая; понесенные там огромные потери стали прямым следствием такой передислокации войск на запад, где, согласно сообщениям Барра, они либо оказались бесполезными, либо погибли.
Когда Мао наконец покинул Особый район Яньаня и 23 марта 1948 года направился на восток от Желтой реки, на одну из опорных баз, то он сделал это демонстративно, на глазах у тысяч крестьян, которые провожали его на переправе. Мао публично пожал руки местным кадрам, прежде чем сесть в лодку. Эта демонстрация была устроена для того, чтобы показать всем, что его отъезд не есть паническое бегство. Тот факт, что в этом районе Китая господствовали красные, подтвердился всего лишь месяц спустя, когда Ху окончательно оставил Яньань. За прошедший год он потерял 100 тысяч солдат. Уход националистов из Яньаня был неожиданно упавшим с неба подарком для красных, но Мао вел себя весьма сдержанно, не проявляя бурных восторгов по этому поводу. Помощник Мао Ши Чжэ ожидал, что Мао примет самое живое участие в торжествах по такому случаю, и он «ждал, находясь поблизости… Но ничего не произошло». Мао, по-видимому, не желал привлекать внимание к Ху на случай, если того придется отстранить.
Ху продолжал одно за другим терпеть образцово-показательные, катастрофические поражения, потеряв в конце концов много сотен тысяч солдат и одну треть американского оружия, бывшего у националистов. Когда Чан выехал на Тайвань, Ху последовал за ним. Там ему немедленно были предъявлены обвинения в том, что из всех националистов он «нанес наибольший вред нашей армии и стране». Но расследование зашло в тупик, и обвинение рассыпалось из-за заступничества Чана. Более того, Чан поручил Ху возглавить диверсионные операции на континенте; все они закончились весьма печально. Ху умер на Тайване в 1962 году. Возможно, в последние годы Чан начал сомневаться и что-то подозревать. Начальник его охраны (а потом премьер-министр Тайваня) Хао Боцунь рассказывал нам, что Чан кривился от отвращения при одном упоминании о военной школе в Вампу, которая, как полагали, была его базой. В стенах этой академии воспитывались многие будущие «кроты» Мао.
«Кроты» Мао продолжали играть роковую роль в поражениях, которые терпел Чан на протяжении трех военных кампаний 1948–1949 годов, которые решили исход гражданской войны. Первая кампания развертывалась в Маньчжурии, где Чан поставил командующим генерала Вэй Лихуана. На этот раз не только подчиненные говорили Чану, что Вэй коммунистический шпион; Чан и сам подозревал в этом генерала. Но при всем том он все же назначил Вэя командовать пятисотпятидесятитысячными отборными силами на этом решающем театре войны в январе 1947 года.
Вэй подал просьбу о вступлении в КПК в 1938 году. В 1940 году Мао передал эту информацию в Москву, доложив русским, что КПК поручила Вэю не афишировать своей принадлежности к коммунистам, оставшись в рядах националистов. Похоже, что Вэй решился на предательство из неприязни к Чану за то, что тот не продвигал его по службе так высоко, как сам Вэй считал себя достойным. Своим закадычным друзьям Вэй говорил: «Я стою за коммунистов… Мне очень нравится Яньань… Давайте работать на коммунистов, чтобы свалить Чана».
