Когда Димитров 17 ноября 1943 года снова телеграфировал Мао о необходимости отправить в Россию Ван Мина, Мао не ответил. Димитров 13 декабря написал Ван Мину, и тон его письма был непритворно грустным. Начав с сообщения о том, что с дочерью Ван Мина, которую удочерили Димитровы, все в порядке, он написал: «Что касается Ваших партийных дел, постарайтесь урегулировать их сами. Вмешиваться отсюда не представляется целесообразным».
Однако Сталин решил, что Мао следует предостеречь. Через некоторое время, 22 декабря, он поручил Димитрову написать Мао необычную телеграмму, в которой было изложено следующее: «Само собой понятно, что после роспуска Коминтерна[76] никто из его бывших руководителей не может вмешиваться во внутренние дела компартий. Но… не могу не сказать Вам о той тревоге, которую вызывает у меня положение в Китайской компартии… Я считаю политически ошибочным курс на свертывание борьбы с иноземными оккупантами Китая, а также и замечающееся отклонение от политики единого национального фронта».
Сказав, что он имеет «подозрения» относительно главы разведки Мао — Кан Шэна, который «помогает врагу», Димитров перешел к вопросу о том, что «кампания, ведущаяся для изобличения» Ван Мина (и Чжоу Эньлая), тоже «неправильна».
А начал телеграмму Димитров с недвусмысленного сообщения об Аньине: «Что касается Вашего сына, я устроил так, что его зачислили в Военно-политическую академию… Он талантливый молодой человек, и я не сомневаюсь, что Вы найдете в нем надежного и хорошего помощника. Он передает Вам привет».
Димитров не сказал ни слова о давно откладываемом возвращении Аньина в Китай. А упоминание его имени рядом с именем Ван Мина было самым простым и ясным способом дать понять Мао, что его сын является заложником.
Когда Владимиров в январе 1944 года перевел телеграмму Димитрова Мао, его первой реакцией было демонстративное неповиновение. Он немедленно написал ответ. Это было резкое и дерзкое возражение по всем пунктам.
«Товарищу Димитрову
1. Мы не уменьшили борьбу против японских оккупантов. Даже наоборот…
2. Наша линия относительно сотрудничества с «националистами» осталась неизменной…
3. Наши отношения с Чжоу Эньлаем хорошие. Мы не собираемся отрезать его от партии. Чжоу Эньлай делает большие успехи.
4. Ван Мин участвовал в разных антипартийных мероприятиях.
5. Заверяю вас и могу гарантировать, что Китайская коммунистическая партия любит и глубоко уважает товарища Сталина и Советский Союз…
6…Ван Мин не достоин доверия. Он уже был однажды арестован в Шанхае. Многие люди отмечали, что, когда он был в тюрьме, он признавал свое членство в коммунистической партии. После этого он был освобожден[77]. Также говорили о его подозрительных связях с П.А. Мифом [репрессированными в СССР].
Кан Шэн — человек достойный доверия…
Мао Цзэдун».
Мао был человеком импульсивным, но обычно умел сдерживать эмоции. Однажды он сказал своим людям, выразившим восхищение его «непоколебимым спокойствием» и «безукоризненным самообладанием»: «Нельзя сказать, что я не злюсь. Иногда я настолько зол, что чувствую, как разрываются мои легкие. Но я знаю, что должен владеть собой и не показывать эмоций окружающим».
Вспыльчивость Мао, проявленная в этом случае, для него нехарактерна. Причина тому вовсе не волнение за сына. Его возмутил тот факт, что Москва впервые пошла на шантаж. Но он очень скоро пожалел о взрыве своих эмоций. Он пока не мог позволить себе идти против Москвы, тем более теперь, когда время работает против Германии, Россия вот-вот выступит против Японии и приведет его к власти.
На следующий день Мао сказал Владимирову, что он много думал о телеграмме Димитрова, и спросил, отправлен ли его ответ. Если нет, он, конечно, внесет существенные изменения в его содержание.
Но телеграмма уже ушла, и следующие несколько дней Мао всячески обхаживал Владимирова. 4 января 1944 года он пригласил Владимирова на оперный спектакль и сразу начал разглагольствовать о своем уважении к Советскому Союзу и к И.В. Сталину. Мао сказал, что искренне уважает китайских товарищей, получивших образование или работавших в СССР… На следующий день Мао снова связался с Владимировым. «Очевидно, он понимает, — отметил Владимиров, — что телеграмма, отправленная им Димитрову 2 января, груба и необдуманна». 6-го Мао устроил для русских обед. Все было церемонно, дружелюбно и… подобострастно. На следующий день Мао в девять часов утра пришел к Владимирову один — для него это была середина ночи. Неожиданно Мао заговорил о Ван Мине совсем другим, почти дружелюбным тоном. В конце беседы Мао сел и написал другую телеграмму Димитрову, которую попросил Владимирова отправить как можно скорее. Мао выглядел обеспокоенным, его движения выдавали нервозность и напряжение… Он выглядел очень усталым, словно не спал ни минуты.
Во второй телеграмме Мао откровенно лебезил: «Я искренне благодарен за данные мне инструкции. Я их тщательно изучу и приму соответствующие меры… Что касается внутрипартийных вопросов, политика нашей партии направлена на единство. Такая же политика будет вестись в отношении Ван Мина… В этом я прошу Вас быть уверенным. Все Ваши мысли, все Ваши чувства близки моему сердцу…»
После этого Мао нанес Ван Мину два долгих визита.
25 февраля 1944 года Димитров написал, что очень доволен второй телеграммой Мао. Это и следующие послания были выдержаны в одинаковом тоне: «Мы можем работать вместе».
28 марта Мао попросил Владимирова отправить телеграмму его сыну Аньину. Он писал, чтобы тот не думал о возвращении в Китай. В телеграмме было сказано, что он очень рад успехам сына в учебе. Мао просил сына не волноваться о его здоровье, он чувствует себя хорошо. Также он просил передать теплый привет Мануильскому и Димитрову, которые помогли… китайской революции. Именно им китайские товарищи и их дети обязаны возможностью получить образование и воспитание в России.
Таким образом, Мао сказал Москве: «Я принимаю вашу задержку Аньина в качестве заложника». С этим пониманием Аньип остался в Москве.
А тем временем Димитров предложил Ван Мину пойти на компромисс. Предупредив, что раскол — не его вина, Ван Мин пообещал работать с Мао, но попросил Москву обуздать его.
Результатом стала обоюдная холодность, но все же с преимуществом Мао. Ему было позволено задержать Ван Мина в Яньане и делать с ним все, что он пожелает, в том числе сколько угодно поливать его грязью. В действительности диффамация Ван Мина была главной частью яньаньской террористической кампании начиная с 1942 года. Целью бесконечных митингов и собраний было очернение Вана в глазах членов партии. На одном из таких сборищ, проводимых в отсутствие главного обвиняемого (Мао внимательно следил, чтобы Ван Мин был изолирован от партийных кадров), на сцену вышла жена Ван Мина и заявила, что все обвинения Ложны. Она попросила привести Ван Мина, чтобы он мог прояснить картину. Поскольку никто не шелохнулся, она зарыдала и бросилась в ноги Мао. Горько плача, она молила его о справедливости. Но Мао остался холоден, словно камень.
К концу кампании в умах людей накрепко засело представление, что Ван Мин является врагом номер один коммунистической партии и всех ее членов. Теперь он был уже не в том положении, чтобы соперничать с Мао. Тем не менее Мао все еще видел в нем угрозу, потому что этот человек остался несломленным. Через пять лет на его жизнь было совершено еще одно покушение[78].
Одновременно, в 1943 году, Мао обратил пристальное внимание на Чжоу Эньлая, несмотря на то что Чжоу сотрудничал с Мао, делал для него грязную работу, помог устроить убийство Цзэминя и не дать Ван Мину уехать в Москву для лечения.
Мао хотел большего, чем просто почтительное уважение. Ему нужен был до смерти напуганный, сломленный Чжоу. Террористическая кампания 1942–1943 годов угрожала представить Чжоу шефом шпионской сети. Именно для того, чтобы сфабриковать обвинение против Чжоу, Мао заявил, что все коммунистические организации в контролируемых националистами районах поголовно состоят из шпионов Чана. Ведь именно Чжоу являлся ответственным за эти организации. Чтобы заполучить Чжоу в Яньань и пропустить его через террористическую мясорубку, Мао начал слать грозные телеграммы, требуя прибытия Чжоу из Чунцина. В одной из них, от 15 июня 1943 года, было сказано: «Не тяни время… чтобы избежать людских пересудов». Когда Чжоу в июле прибыл в Яньань, Мао первым делом предупредил его: «Не оставляй свое сердце в стане врага!» Чжоу запаниковал и принялся превозносить Мао в благодарность за «теплую» встречу. В ноябре 1943 года он в течение пяти дней каялся перед Политбюро, утверждая, что «совершил очень тяжкие преступления», был «сообщником» Ван Мина, иначе говоря, был слугой не того господина. Затем он поведал более широкой партийной аудитории, что он и другие партийные руководители были сущим несчастьем и что Мао спас от них партию. Полностью прирученный Чжоу верой и правдой служил Мао до конца своих дней.
