Мао и его друзья путешествовали. Они пользовались тем, что в стране царила полная свобода передвижения, не было нужды в удостоверениях личности. За время летних каникул 1917 года Мао с другом месяц бродили по деревням, зарабатывая на пищу и приют тем, что выполняли каллиграфические надписи на входных дверях крестьянских домов. В другой раз Мао с двумя товарищами по учебе отправился вдоль только что построенной железной дороги. Когда зашло солнце, они постучались в двери монастыря, стоявшего на холме, над рекой Сян. Монахи разрешили им переночевать в монастыре. После ужина друзья стали беседовать в ночной тиши. Один из них был так очарован прелестью тихой ночи, что сказал, будто не прочь стать монахом.

В этом и других разговорах Мао презрительно высказывался о китайцах. «По природе своей люди в этой стране инертны, — говорил он, — они лицемерны, довольны рабским положением и полны предрассудков». Образованные люди того времени часто высказывали подобные суждения, спрашивая себя, отчего же иностранные державы так легко одержали верх над Китаем и почему страна так медленно вливается в современный мир. Но дальнейшие слова Мао были необычно агрессивны. «Г-н Мао также предложил за один присест сжечь все собрания прозы и поэзии, оставшиеся после династий Тан и Сун», — записал друг Мао в своем дневнике.

Это первый известный случай, когда Мао затронул тему, определившую его будущее правление, — разрушение китайской культуры. Когда он впервые заговорил об этом в залитом лунным светом монастыре, слова его не прозвучали так уж странно. В то время беспрецедентной личной и духовной свободы, в момент кульминации свободы в Китае, подвергалось сомнению все, что ранее считалось незыблемым, а то, что считалось неверным, становилось правым. Была ли польза в существовании страны? Института семьи? Брака? Частной собственности? Ничто не казалось чрезмерным или шокирующим, говорить можно было все.

В такой обстановке формировались взгляды Мао на мораль. Зимой 1917/18 года, все еще студент, двадцатичетырехлетний Мао написал обширные комментарии к книге «Этическая система», написанной малоизвестным немецким философом конца XIX века Фридрихом Паульсеном. В заметках Мао отразил главные черты своего характера, остававшиеся неизменными на протяжении шестидесятилетий его жизни и определившие его правление.

Во главе моральной концепции Мао стоял он сам, его «я» превалировало надо всем прочим: «Я не согласен с теми, кто считает, что мораль состоит в том, чтобы мотивом всех поступков было принесение пользы другим. Степень нравственности нельзя определять по отношению к другим… Люди, подобные мне, хотят… удовлетворить свое сердце в полной мере, и, стремясь к этому, мы автоматически создаем ценные моральные кодексы. Разумеется, в мире существуют другие люди и предметы, но существуют они только для меня».

Мао не признавал ограничений ответственности и долга. «Такие люди, как я, в долгу лишь перед самим собой; мы ничего не должны другим». «Я ответствен лишь за ту действительность, которую я знаю, — писал Мао, — больше ни за что я отвечать не должен. Я ничего не знаю о прошлом, я ничего не знаю о будущем. Они не имеют ничего общего с моей подлинной сущностью». Он открыто отвергает любую ответственность перед будущими поколениями. «Некоторые твердят об ответственности перед историей. Я не верю в это. Я забочусь лишь о своем развитии… Я руководствуюсь только своими желаниями. Я не несу ни перед кем ответственности».

Мао верил только в то, из чего он мог извлечь личную выгоду. Доброе имя после смерти, говорил он, «не доставит мне никакой радости, ибо оно принадлежит будущему, а не той действительности, в которой я существую». «Люди, подобные мне, не заботятся о том, чтобы что-то оставить грядущим поколениям». Мао не заботило, что он оставит после себя.

Он утверждал, что совесть может проваливать ко всем чертям, если она идет вразрез с его желаниями: «Две эти сущности должны быть единым целым. В основе всех наших действий… лежит желание и совесть. Если она мудра, то всем поддерживает его. Порой… совесть ограничивает желания, подобные перееданию или неумеренности в сексе. Но задача совести — ограничение, а не противодействие. Ограничения служат прекрасным дополнением к желанию».

Поскольку совесть всегда подразумевает заботу о других людях, а не ставит во главу угла гедонизм, Мао отвергал концепцию. Он придерживался такой точки зрения: «Не думаю, что эти заповеди [«не убий», «не укради», «не клевещи»] имеют что-то общее с совестью. Полагаю, они придуманы из эгоизма в целях самосохранения». Исходить следует из «чистого расчета для себя самого, а вовсе не из послушания показным этическим кодексам или так называемому чувству ответственности…».

Абсолютное себялюбие и безответственность — вот сущность мировоззрения Мао.

Эти качества, по его мнению, должны быть присущи «великим героям», к которым он причислял и себя. Об этой элите он говорил: «Все, что находится вне их природы — ограничения и запреты, — должно быть отметено великой силой их натуры… Отдаваясь своим желаниям, Великие Герои становятся могущественными, неистовыми и непобедимыми. Их сила подобна урагану, поднимающемуся из теснины ущелья, подобна сексуальному маньяку, охотящемуся на жертву… их не остановить».

Другой главной составляющей его характера, о которой говорит Мао, была радость, которую он испытывал во время потрясений и разрушения. «Великие войны, — писал он, — будут вестись, пока существуют небесная твердь и земля, они никогда не угаснут… Идеальный мир, где царит Всеобщее равенство и Гармония [да тун, конфуцианское идеальное общество], — это ошибка». Это было не суждение пессимиста, а выражение затаенных мыслей. «Долгий мир, — заявлял он, — невыносим человеческим существам, в мирное время следует провоцировать волнения… Обратимся к истории. Разве не восхищаемся мы более всего войнами, когда драмы разворачиваются одна за другой… поэтому так интересно читать о войнах. В периоды мира и процветания мы скучаем… Человеческая натура питает пристрастие к неожиданным быстрым переменам».

Мао не проводил различий между чтением о волнующих событиях и проживании катаклизмов. Он игнорировал тот факт, что для подавляющего большинства людей война означала страдания.

Столь же бесцеремонно он выражал свое мнение о смерти: «Человеческие существа наделены любопытством. Отчего мы должны иначе относиться к смерти? Разве не хотим мы испытать на себе странные вещи? Смерть — это самая странная вещь, которую вам никогда не испытать на себе, покуда вы живы… Некоторые страшатся смерти, ибо перемена наступает слишком стремительно. Но я думаю, что это самая замечательная вещь: где еще в мире мы можем отыскать столь фантастическую и радикальную перемену?»

Используя в своей речи это царское «мы», Мао продолжает: «Мы любим плыть по морю треволнений. Переход от жизни к смерти есть величайшее из переживаний. Разве оно не великолепно!» Это сначала может показаться нереальным, но, когда позднее десятки миллионов китайцев умирали от голода, Мао заявил приближенным, что смерть людей не имеет значения и даже что смерть следует воспевать. Как всегда, он при этом имел в виду других, а не себя. На протяжении всей жизни он стремился найти способы отсрочить свою смерть, делая все, чтобы обеспечить себе безопасность и первоклассное медицинское обслуживание.

Когда встал вопрос «Как нам обустроить [Китай]?», Мао основной акцент поставил на разрушении: «Страна должна быть… разрушена, а Затем построена заново». Эту идею он считал подходящей не только для Китая, а и для всего остального мира и даже для Вселенной: «Эта теория годится для страны, народа, всего человечества… Применима она и к Вселенной… Люди, подобные мне, ратуют за разрушение, ибо на обломках старой Вселенной будет создана новая. Разве это не лучший выход!»

Подобные взгляды, высказанные в возрасте двадцати четырех лет, составляли сущность мировоззрения Мао на протяжении всей его жизни. В 1918 году у него было мало перспектив воплотить свои теории в жизнь, и они не оказали большого воздействия на единомышленников, хотя Мао умел производить впечатление. В своем дневнике 5 апреля 1915 года его учитель, профессор Ян Чанцзи, записал: «Мой студент Мао Цзэдун сказал, что… его… отец был крестьянином, а теперь превратился в торговца… И, несмотря на это, он [Мао] такая выдающаяся личность. Его трудно не заметить… Крестьянская среда часто порождает необычайно талантливых людей, я старался поддержать его…» Но Мао не выказывал качеств лидера. Другой его преподаватель сказал позднее, что в школе «Мао не демонстрировал особых талантов к руководству». Мао попытался организовать нечто вроде клуба и повесил соответствующее объявление, но интерес к этой затее проявило всего несколько человек, и проект провалился. Когда в апреле 1918 года дюжина друзей создала общество «Новый народ», его лидером избрали не Мао.