К весне 1934 года войска Чан Кайши уже почти шесть месяцев находились на территории, контролируемой красными. Ни московские советники, ни кто-либо из лидеров КПК не знали, как бороться с опирающимися на бункеры войсками националистов с их подавляющим военным превосходством. Красные лидеры Жуйцзиня понимали, что дни базы сочтены, и начали планировать вывод войск. 25 марта 1934 года Москва послала в Жуйцзинь телеграмму, перехваченную британской разведкой. В телеграмме говорилось о страшном будущем базы, еще более страшном, чем, по-видимому, полагает КПК. Получив это известие, Бо Гу немедленно предпринял попытки к тому, чтобы убрать с дороги Мао. 27 марта Шанхай телеграфировал в Москву: Жуйцзинь «сообщает, что Мао Цзэдун болен уже в течение длительного времени и просит, чтобы его отправили в Москву». Однако Мао вовсе не болел. Бо Гу с соратниками, опасаясь новых непрятностей, просто хотели от него отделаться.
Просьба Жуйцзиня об эвакуации Мао была отклонена. 9 апреля Москва сообщила телеграммой о том, что «[возражает] против визита Мао», поскольку дорога пролегает через районы, контролируемые Гоминьданом, а это слишком опасно. «Его необходимо лечить в Советском районе, даже если это требует больших расходов. Только в случае полной невозможности вылечить его на месте и опасности смертельного исхода болезни мы можем дать согласие на его приезд в Москву».
Мао никоим образом не желал отправляться в изгнание. «Мое здоровье в полном порядке. Я никуда ехать не собираюсь», — возражал он Бо Гу, контролировавшему связь с Москвой. Однако Бо вскоре выступил с другим решением — оставить Мао оборонять укрепленный узел. Оставить главу государства на месте — отличный способ заявить, что Советская республика не погибла.
Никто не хотел оставаться. Многие из оставшихся погибли в боях либо были схвачены и казнены. Одним из них был Цзэтань, младший брат Мао; другим — друг Мао, приглашенный им на I съезд КПК, Хэ Шухэн; еще одним — бывший руководитель партии Цюй Цюбай. Среди выживших преобладало чувство негодования. Покидаемый заместитель Чэнь И был тяжело ранен в бедро шрапнелью. Он приказал на носилках отнести себя к Чжу Дэ и тщетно молил, чтобы его забрали. Два десятилетия спустя он с гневом вспоминал, как ему сообщили о принятом решении (что дает нам редкую возможность получить представление о том, как лидеры КПК оценивали словесные ухищрения своих коллег). «В ответ я услышал пустые слова: «Вы — старший офицер, поэтому нам следовало бы вынести вас на носилках. Однако, работая в Цзянси более десяти лет [точное соответствие оригиналу], вы завоевали авторитет и влияние… Теперь, когда Центр эвакуируется, мы не сможем смотреть массам в лицо, если не оставим вас здесь». Человеком, болтавшим этот вздор, был Чжоу Эньлай».
Мао понимал, что, если его оставят, он будет еще больше удален от партийного Центра и от армии — даже если случайно останется в живых. Ну нет, его противникам так легко от него не избавиться, уж он об этом позаботится. На тот момент Мао был полностью отлучен от военного командования, но, как председатель правительства, был сам себе хозяин и мог выбирать, что ему делать и где находиться. Следующие пол года он посвятил тому, чтобы Бо Гу и компания ни в коем случае не оставили его в безвыходном положении, когда покинут регион.
Поэтому Мао застолбил позицию на пути отступления. Первое место, где он расположился под открытым небом на Южном фронте, тогда рассматривалось как исходная точка эвакуации. Здесь коммунисты столкнулись с кантонским военачальником, который прежде вел с ними прибыльную торговлю вольфрамом и ненавидел Чан Кайши. В отличие от других фронтов, где националисты продвигались все глубже, здесь боев было немного. В конце апреля этот кантонский военачальник начал с красными переговоры о предоставлении коридора для вывода войск. Как только Мао узнал об этом, он неожиданно явился в штаб Южного фронта в Хуэйчане, находившийся прямо на главной дороге из Центрального советского района.
Местные лидеры понимали, что Мао не мог объяснить свое присутствие официальным делом, более того, у него было полно свободного времени. На досуге он бродил по горам и заходил без приглашения к командирам, удобно устраивался на их кроватях и болтал без умолку.
Он даже составлял программы подготовки для местных частей, иногда часами правя один и тот же документ.
В июле Мао уехал так же неожиданно, как и появился. Просто он узнал, что исходную точку перенесли к западу. Тогда же на разведку дороги был отправлен более чем восьмитысячный отряд, а Мао вернулся в Жуйцзинь. Месяц спустя, как только новый пункт эвакуации — Юйду, городок в 60 километрах к западу от Жуйцзиня, — был подтвержден, Мао вернулся в местную штаб-квартиру партии со свитой человек в двадцать пять, включая секретаря, врача, повара, конюха и отряд охранников. Штаб-квартира находилась в нескольких десятках метров от переправы, сразу же за аркой династии Сун, как раз и выбранной для прорыва. Мао самовольно поселился здесь, чтобы его непременно забрали вместе с основным отрядом, когда станет эвакуироваться высшее руководство.
Перед отъездом из Жуйцзиня Мао решил вручить партии два года назад припрятанные в пещере сокровища: золото, серебро и драгоценности. Передать их Бо Гу он поручил своему брату Цзэминю, управляющему банком. Скрывая свои ценности до последней минуты, Мао проявил потрясающее отсутствие преданности партии и Москве, чего Кремль мог бы ему и не простить. Мао успел нарушить множество правил, включая три основных принципа, кои сам же и сформулировал: всегда повиноваться приказам, не отбирать у населения ни иголки, ни нитки (то есть никаких несанкционированных грабежей) и, главное, отдавать партии всю добычу. «Приватизация» добычи была совершенно неприемлемой, поскольку демонстрировала его намерение отколоться от Москвы.
Оставлять ценности в пещере казалось бессмысленным из-за приближения националистов. Пришло время отдать их — за пропуск в эвакуацию. Партия отчаянно нуждалась в средствах для этого похода и просила Москву выслать побольше денег[29]. Мао вручил ценности и пообещал Бо Гу не нарушать дисциплину. Бо согласился взять Мао с собой. Пожалуй, у него не было особого выбора, так как Мао крепко обосновался в отправной точке.
В последнюю минуту относительно умеренный Сян Ин, секретарь ЦК КПК, «вице-президент» Китайской советской республики, был назначен руководителем остающихся. Сян был единственным в руководстве выходцем из рабочего класса и принял новое назначение без возражений, продемонстрировав редкую в его кругу способность к самопожертвованию. Однако он выразил серьезную озабоченность тем, что Мао покидает район вместе с руководством. Сян прекрасно изучил характер Мао на революционной базе, куда прибыл в 1931 году в разгар кровавой расправы Мао с коммунистами Цзянси, и был убежден в том, что в гонке за личной властью Мао не остановится ни перед чем. Сян безуспешно пытался спасти коммунистов в Цзянси. Мао воспылал ненавистью и заставил пытками добиваться от жертв доносов на Сяна. Как докладывал Коминтерну Чжоу Эньлай, «арестованные свидетельствовали о том, что [Сян Ин] принадлежал к АБ (антибольшевикам)». Впоследствии Александр Панюшкин, русский посол в Китае, прямо говорил, что Мао пытался избавиться от Сян Ина, заклеймив его «АБ»: «Только вмешательство Политбюро ЦК помешало Мао Цзэдуну расправиться с Сян Ином». В 1932 году в Нинду Сян больше всех настаивал на отлучении Мао от командования армией. Десять лет спустя неистовая ненависть Мао привела Сяна к смерти.
Сян решительно возражал против эвакуации Мао. Отто Браун вспоминал, что Сян «прозрачно намекал на террористические наклонности Мао Цзэдуна и преследование им лояльных партийных кадров в 1930 году. Он предупреждал, что не следует недооценивать серьезность фанатичной борьбы Мао с партийным руководством. Его [Мао] временная сдержанность обусловлена лишь тактическими соображениями. Он… воспользуется первой же представившейся возможностью захватить единоличный контроль над армией и партией». Однако Бо Гу, по свидетельству Брауна, сохранял оптимизм: «Он сказал, что обсудил это с Мао и уверен, что тот не собирается провоцировать кризис руководства…»
