Потеряв власть над армией, Мао стал думать, что же обрести взамен. Он решил стать главным в завоеванной провинции Фуцзянь возле юго-восточного побережья и сформировать в ней новые, собственные красные части. Это был самый богатый край из всех, что находились в руках у коммунистов, население его составляло около четверти миллиона. Мао заявил новому руководству армии, что раз его сместили, то он пойдет «работать с местными жителями». Никто не понял, что это заявление было лишь прикрытием Мао для того, чтобы явиться без «приглашения», встать во главе местных коммунистов и занять руководящий пост в их организации.
Мао покинул штаб на носилках (паланкине), в сопровождении жены и нескольких верных последователей. Один из них вспоминал впоследствии: «Когда мы уходили… у нас конфисковали лошадей, так что шествие наше выглядело довольно уныло». Упавшая духом группа направилась в Цзяоян, где Мао с помощью близкого друга удалось созвать съезд. База там была создана, в частности, благодаря армии Чжу и Мао, так что у Мао оставалось некоторое влияние, хотя Шанхай доверил местную партийную власть не ему, а Фуцзяньскому комитету. Мао собирался использовать этот съезд для того, чтобы внедрить товарищей, покинувших армию вместе с ним, на руководящие посты.
К 10 июля в Цзяояне собралось около пятидесяти местных делегатов, которым сообщили, что съезд начнется на следующий день. Вместо этого Мао отослал их на целую неделю с целью, как он позже напишет, «проведения всестороннего изучения обстановки». Когда же съезд наконец открылся, Мао сказался больным и снова отложил встречу. Как позже проговорился его секретарь, на самом деле Мао не был болен. В докладе же между тем сообщалось, что съезд «затянулся», «работа ведется вяло», «процесс идет уже двадцать дней», а правительственные войска между тем подходят все ближе. Поэтому в том же докладе далее говорилось, что «получены новости о том, что подходят войска [националистов]… поэтому фронтовой комитет… изменил планы… и съезд… закрывается».
Делегаты уехали, так и не проголосовав по поводу кандидатов на ключевые должности. Как только все разъехались, Мао раздал эти должности своим приспешникам, выдав это за решение съезда. Один из его людей стал таким образом фактическим главой местных сил Красной армии. Все товарищи Мао были хунаньцами и даже разговаривать на местном диалекте не умели.
Когда местные красные поняли, что Мао украл у них власть над их собственной областью, они пришли в ярость. На следующий год они собирались восстать против Мао, что толкнуло его на кровавую чистку.
Еще не успел закончиться съезд, как стало уже ясно, что кандидаты боятся и не любят Мао. В докладе говорится, что в его присутствии «делегаты говорили мало», зато когда он уходил, «начиналось бурное обсуждение, и положение сразу исправлялось». У Мао не было мандата над этим гражданским партийным отделением. Власть над ним принадлежала только комитету провинции Фуцзянь. Делегаты выразили желание, чтобы на съезде присутствовал кто-нибудь из этого органа, чтобы защитить их от Мао. Однако, как гласило заключение, «наш курьер был арестован, наш доклад утерян, так что никого из комитета провинции не оказалось рядом… чтобы присматривать за ходом съезда». В заключение не говорится, возникли ли подозрения в нечестной игре, но это было не в первый раз, когда при принятии критических для Мао решений «вдруг» обрывалась связь.
Обретя власть над новой территорией, Мао принялся за борьбу с Чжу Дэ. Он нашел себе союзника в лице сотрудника штаба Чжу по имени Линь Бяо, одиночки и бродяги чуть старше двадцати лет. Мао опекал его с того момента, когда за год до описываемых событий Линь попал на бандитскую территорию.
Линь Бяо обладал тремя качествами, которые привлекли внимание Мао. У него был военный талант. Линь с детства хотел быть военным, и ему очень нравилось учиться в военной академии гоминьдановцев Вампу. Он хорошо разбирался в военной стратегии и доказал свои способности в бою.
Второй особенностью была его беспринципность. В отличие от многих других офицеров высшего командного звена он не проходил обучения в Советском Союзе и коммунистическая дисциплина была ему чужда. Многим было известно, что он утаивал награбленное, в том числе золотые кольца, и подхватил где-то гонорею.
Третьим же качеством, самым полезным для Мао, было то, что Линь затаил злобу на Чжу, своего командира, за выговоры и разносы, которых чрезмерная гордость Линя вытерпеть не могла.
Как только Линь прибыл в город, Мао сразу же пошел на контакт и постарался завоевать его дружбу. Ему удалось подкупить сердце молодого военачальника тем, что Мао оказал ему небывалую честь, пригласив выступить с лекцией перед своими войсками. С этого момента начинаются особые отношения между Мао и Линем. Много десятилетий спустя Мао пригласит его на должность министра обороны и назначит вторым после себя человеком в военном командовании. В этой истории долгих дружеских отношений Мао никогда не упускал случая польстить тщеславию Линя и предоставить ему возможность пренебрегать законами: взамен он всегда мог рассчитывать на содействие.
Первый раз эти отношения проявили себя в конце июля 1929 года, когда националисты перешли в наступление. Чжу, как главный военный командир, разработал план битвы, по которому все части должны были выйти на соединение 2 августа. Но в назначенный день войска, находившиеся под командованием Линя, не подошли. Он остался на месте, вместе с Мао и фуцзяньской частью, власть над которой Мао только что захватил. Под совместным командованием этой пары оказалось около половины всех вооруженных сил красных, насчитывавших тогда около 6 тысяч человек, так что Чжу пришлось довольствоваться лишь второй половиной. Несмотря на это, ему все равно удавалось справляться.
Но раз половина армии отказалась выполнять приказ Чжу, эффективность его командования оказалась под вопросом. Местные партийцы и красноармейцы обратили взор на Шанхай в надежде, что оттуда придет решение проблемы.
В тот момент решения партии в Шанхае определял Чжоу Эньлай. Формальный глава партии, генеральный секретарь Сян Чжунфа, портовый рабочий, был лишь марионеткой, назначенной на свою должность исключительно благодаря пролетарскому происхождению. Но если копнуть поглубже, то на самом деле все решали указания из Москвы, авторами которых были по большей части даже не русские, а европейские коммунисты. Непосредственное руководство осуществляли немец Герхард Эйслер (будущий глава советской разведки в США) и поляк по фамилии Рыльский. Эти двое контролировали как партийный бюджет до мельчайших подробностей, так и все сообщение с Москвой. Они принимали все политические решения и оценивали результаты. Московские советники контролировали ведение военных операций. Китайские коллеги называли их «мао-зи», «волосатые», поскольку у них на теле было гораздо больше волос, чем у китайцев. В разговорах китайцев между собой часто слышалось «волосатый немец», «волосатый поляк», «волосатый американец». Был еще какой-то «волосатый горбун» — видимо, европеец сутулого телосложения. «Волосатые» оглашали свои приказы через Чжоу Эньлая, который позже четверть века прослужит премьер-министром у Мао. Чжоу не был хитрым дипломатом, это был жесткий аппаратчик, верный раб своих коммунистических воззрений. Он всю жизнь преданно служил партии, не имея более никаких личных убеждений.
Чжоу впервые столкнулся с коммунизмом в Японии, куда прибыл в 1917 году девятнадцатилетним студентом, как только разразилась большевистская революция. Свой выбор он сделал во время обучения в Западной Европе, вступив в Китайскую коммунистическую партию в 1921 году во Франции. Он ревностно верил в свои идеалы и вел аскетический образ жизни. Красавец, любимец женщин, он и сам был неравнодушен к противоположному полу. Впервые прибыв во Францию, он не уставал поражаться красоте местных женщин. «Какие красивые девушки!.. Женщины здесь [в Париже] так привлекательны!» — писал он другу домой. Вскоре у него появилась сексуальная подружка, которую он очень любил, но, переметнувшись в красную веру, он поступил так же, как и множество других фанатиков: выбрал жену не по любви, а по совпадению убеждений.
