Ранним утром 1 августа Куай проснулся от визга тормозов и внезапно обнаружил перед собой Чжоу Эньлая. Куай был так ошеломлен, что забился в уголок дивана, не смея сесть по-человечески. Чжоу быстро успокоил его, сказав, что приехал по поручению Мао. Затем последовали вопросы о «рабочей группе» и о роли в ней госпожи Лю. Хотя с ним был стенографист, Чжоу делал записи сам. В пять часов утра, после трехчасового разговора, Чжоу пригласил Куая прийти вечером во Всекитайское собрание народных представителей. Куай пришел, и они разговаривали еще три часа. Мао использовал жалобы Куая как своего рода оружие; с этого момента Куай стал играть главную роль в атаке на супругов Лю.
25 декабря, накануне семьдесят третьего дня рождения Мао, Куай по приказу ГКР провел по Пекину демонстрацию из 5 тысяч студентов; следом за студентами ехали машины с громкоговорителями, из которых неслось «Долой Лю Шаоци!». Эта необычная демонстрация стала ступенькой в подготовке народа к объявлению председателя КНР врагом. Таким образом без официального заявления готовилось смещение Лю. Куай и его «демонстрация» позволили Мао сделать вид, что устранение Лю является ответом на требования народа.
Начиная с этого момента супругов Лю мучили бессчетными способами. На рассвете 1 января 1967 года Мао послал коллеге своеобразное новогоднее поздравление: по его приказанию работники Чжуннаньхая намалевали на внутренних стенах дома супругов Лю ужасные оскорбления. Позже там неоднократно появлялись угрозы, всегда все шло по плану, кроме одного случая.
Это произошло 6 января, когда группа Куая схватила дочь-подростка Лю по имени Пинпин. После этого Куай позвонил Гуанмэй и сказал, что девочку сбила машина, теперь она в больнице и требуется согласие на ампутацию. Родители тут же кинулись в больницу, и это привело цзаофаней в замешательство. Куай рассказывал: «Студентам не приходило в голову, что Лю Шаоци может приехать сам; все они были напуганы. Они знали, что не имеют права тронуть Лю Шаоци… Центр не давал никаких инструкций [о том, как обращаться с Лю Шаоци]. Мы не смели действовать наугад… Мы знали, что «Долой!» в политике может легко смениться на «Да здравствует!»… Без ясных и точных инструкций Центра в случае поиска виновных досталось бы нам. Поэтому мои приятели попросили Лю уехать, а оставили только Ван Гуанмэй».
Это признание наглядно показывает, как на самом деле работали цзаофани; они были трусливыми орудиями и сами сознавали это.
Поскольку это мероприятие не было санкционировано сверху, солдаты прибыли в больницу уже через несколько минут. Студенты засуетились и провели процедуру обличения Гуанмэй всего за полчаса. Пока это происходило, Куая позвали к телефону, отчего он, по его собственным воспоминаниям, «пришел в ужас, когда голос в трубке сказал: «Говорит Чжоу Эньлай». Чжоу приказал мне освободить Ван Гуанмэй: «Не бить и не унижать. Ты понял?» Я сказал: «Понял»… Он повесил трубку. Меньше чем через минуту позвонили еще раз. Это была Цзян Цин — в первый и единственный раз. Я взял трубку и услышал ее хихиканье. Она сказала: «Вы взяли Ван Гуанмэй. Это зачем же? Вы что, спятили? Не бейте ее и не унижайте». Она повторила слова Чжоу Эньлая и добавила: «Премьер обеспокоен и попросил меня позвонить вам. Как только закончите обвинение, отправьте Ван Гуанмэй обратно».
Так закончилась единственная спонтанная акция «бунтарей» против семьи Лю. Чжоу приказал освободить Гуанмэй вовсе не по доброте душевной — действия Куая не были санкционированы и не укладывались в планы Мао.
Следующим шагом Мао заставил привезти Лю к нему во Всекитайское собрание народных представителей в «Кабинет 118» для разговора наедине в середине ночи 13 января. Мао спросил: «Как ноги Пинпин?» — показав тем самым, что прекрасно осведомлен о «шутке», которую сыграли с супругами Лю. Затем он посоветовал Лю «почитать кое-какие книги» и упомянул два названия, причем в обоих присутствовало слово «механический»; Мао заявил, что эти книги принадлежат Геккелю и Дидро. Так Мао (в своем стиле) пытался воздействовать на Лю, чтобы он перестал быть неподатливым, добиваясь преклонения и раболепства. Лю не стал пресмыкаться и еще раз повторил предложение, которое делал уже много раз: он готов уйти в отставку, уехать из столицы и заняться крестьянским трудом. Он также просил Мао прекратить «культурную революцию», предложив себя в качестве ее единственной жертвы. Мао уклонился от прямого ответа и только посоветовал Лю следить за здоровьем. С этими словами он лично проводил Лю, своего ближайшего сотрудника на протяжении почти трех десятилетий, в последний раз к двери — и к медленной и мучительной смерти.
Через несколько дней в доме Лю отключили телефоны. Теперь председатель находился под полным домашним арестом; стены его дома были покрыты громадными оскорбительными плакатами и лозунгами. 1 апреля Мао официально объявил о смещении Лю широкой публике: «Жэньминь жибао» объявила Лю «крупнейшим сторонником капитализма». Сразу после этого Куай собрал толпу в 300 тысяч человек, чтобы унижать и оскорблять Гуанмэй. Чжоу заранее обсудил с Куаем детали акции, а в тот день его офис постоянно поддерживал связь с группой Куая по телефону. Госпожа Мао тоже приложила к этому руку; она сказала Куаю: «Когда Ван Гуанмэй была в Индонезии, то совершенно потеряла лицо перед китайцами. Она даже носила бусы!» Затем жена Мао обвинила Гуанмэй в том, что та носила традиционные китайские платья «и вела себя в Индонезии с Сукарно как шлюха», после чего потребовала от Куая: «Вы должны отыскать все эти вещи и заставить ее надеть их». Госпожа JVlao очень завидовала Гуанмэй, которая, выезжая за границу как жена председателя КНР, могла носить великолепную одежду. Сама она была вынуждена постоянно жить в Китае, где не разрешалось красиво одеваться.
Куай вспоминал, что жена Мао, «в сущности, разрешила унижать Гуанмэй… Нам позволялось оскорблять ее как вздумается». Гуанмэй заставили надеть традиционное китайское облегающее платье поверх теплой одежды, отчего ее тело стало казаться толстым и безобразным. На шею ей вместо жемчужного ожерелья повесили на нитке шарики для пинг-понга. Все это «представление» операторы снимали на кинопленку, несомненно для Мао, так как это не могло быть сделано без его разрешения.
Однако супругам Мао не удалось сломить Гуанмэй. На допросе перед экзекуцией она продемонстрировала необычайное бесстрашие, находчивость и красноречиво защищала мужа. Когда ее вытащили на сцену перед толпой, встретившей жертву кровожадными криками и поднятыми кулаками, палачи спросили: «Неужели ты не боишься?» Ее спокойный ответ произвел впечатление даже на них: «Нет, не боюсь».
Десятилетия спустя Куай с восхищением говорил о Гуанмэй: «Она была очень сильной… Она стояла выпрямившись и отказывалась склонять голову по приказу. Множество студентов набросилось на нее, ее бросили на колени, но онатутже поднялась. Гуанмэй было невозможно запугать. Она была полна гнева на Мао Цзэдуна, но не могла прямо сказать об этом». Позднее мужественная женщина написала Мао протестующее письмо.
Лю поступил так же; он писал снова и снова. Мао в ответ усиливал преследования; прежде чем покинуть Пекин 13 июля, он оставил ГКР подробные инструкции на этот счет. Как только он уехал, сотни тысяч цзаофаней встали лагерем возле Чжуннаньхая и через десятки мегафонов стали выкрикивать супругам Лю оскорбления — «собачье дерьмо» и прочее. Подчиненных Лю вытаскивали из-за стен Чжуннаньхая и тут же на месте устраивали гротескное судилище над ними.
В разгар этой кампании Лю предъявили требование «покорно склонить голову и признать свои преступления перед председателем Мао». Требование исходило от некоторых цзаофаней, якобы представлявших «массы». Но предъявил его Лю казначей Мао и глава его личной охраны Ван Дунсин, поэтому не оставалось сомнений, кто был кукловодом. Лю наотрез отказался. Предчувствуя худшее после такого вызова, Гуанмэй показала мужу бутылочку с таблетками снотворного, молча предлагая ему покончить жизнь самоубийством вместе с ней. Никто не произнес ни слова, так как они опасались, что их подслушивают; в этом случае таблетки у них почти наверняка отобрали бы. Лю покачал головой.
