Мао Цзэдуну было не сложно скрывать голод, и он был уверен, что сможет разрекламировать себя как лидера, заслуживающего доверия на международной арене. Для этой работы он привлек трех надежных писателей-журналистов: Эдгара Сноу, наполовину китаянку Хань Суинь и англичанина Феликса Грина, который взял интервью у Чжоу на телевидении Би-би-си, задавая вопросы, ответы на которые Чжоу просто считывал с листков бумаги.
Свою международную саморекламу Мао подпитывал сильно возросшими подаяниями, состоявшими из его обычного набора: вооружения, денег и продовольствия. 21 января 1960 года для регулирования возросшей помощи другим странам был сформирован новый исполнительный орган под названием Бюро по международным экономическим связям, приравненное по властным полномочиям к министерству иностранной торговли и министерству иностранных дел. Объемы помощи тут же воспарили до небес. Этот поток даров Мао загранице совпал с худшими годами величайшего в мировой истории голода. Только в 1960 году в Китае от голода умерло свыше 22 миллионов человек.
Китай был не просто беднейшей страной мира, оказывающей помощь другим государствам: его помощь была огромнее, чем когда бы то ни было, в процентном отношении дохода страны-донора надушу населения. Более того, помощь часто шла в страны, где уровень жизни был гораздо выше, чем в самом Китае, например в Венгрию. Ценой таких пожертвований был не просто жизненный уровень, а жизни китайцев. Более того, китайская сторона постоянно заявляла, что это именно благотворительность: займы следует воспринимать как дары, либо возвращение долгов может быть отложено на неопределенный срок. Что касается вооружения, то власти любили повторять: «Мы не армейские купцы»; однако это вовсе не означало, что Китай не экспортирует оружие, просто за него не надо платить.
Мао понимал, что для него самый лучший шанс — налаживать отношения с той страной, где идет война, поэтому главным получателем военной помощи в его списке был Индокитай, которому вождь за время своего правления щедро предоставил более 20 миллиардов американских долларов. В Африке он пытался присоединиться к процессу деколонизации: так, в Алжир, который вел с Францией самую крупную антиколониальную войну на континенте, мощным потоком поступали из Китая деньги, товары и оружие[131].
В Латинской Америке, как только в январе 1959 года власть захватил Фидель Кастро, Пекин нацелился на Кубу. Когда соратник Кастро Че Гевара приехал в Китай в ноябре 1960 года, Мао выделил Кубе «заем» в 60 миллионов американских долларов, а Чжоу сказал Геваре, что «деньги возвращать не надо».
В самом коммунистическом лагере Мао старался завоевать позиции во всех странах, но из сферы российского влияния ему удалось вывести лишь одного клиента: крошечную нищую Албанию. Еще в 1958 году албанский диктатор Энвер Ходжа выклянчил у готового оказать помощь Мао 50 миллионов рублей — значительная сумма для страны с населением менее 3 миллионов человек. Затем, в январе 1961 года, когда противоречия между Пекином и Москвой обострились и Ходжа доказал, что в обливании грязью Хрущева на него можно положиться, Пекин удесятерил эту сумму, одолжив Тиране 500 миллионов рублей, и прислал 2,2 миллиона бушелей пшеницы, купленные Китаем в Канаде за твердую валюту. Китайцы умирали десятками миллионов, а албанцы, благодаря китайским продовольственным вливаниям, даже не представляли, что такое нормирование продуктов. Главный албанский представитель на переговорах с Пекином, Пупо Шути, говорил, что в Китае «голод можно увидеть своими глазами», однако «китайцы дали нам все… Когда мы в чем-то нуждались, то просто просили китайцев… Мне было стыдно…». Когда коллеги Мао дрогнули, он их отчитал.
Мао не жалел денег на раскол коммунистических партий и организацию маоистских партий по всему миру. Это дело он доверил шефу своей разведки Кан Шэну. Заметив размытость пекинских критериев преданности, нахлебники поспешили поживиться. В албанских архивах остались документы о том, как вспыльчивый Кан в Тиране выражал свое недовольство венесуэльским левым, получившим через Албанию 300 тысяч американских долларов из китайских денег. Голландская разведслужба организовала фиктивную маоистскую партию, финансировавшуюся и уважаемую Китаем. Высший чиновник ЦРУ, специалист по Китаю Джеймс Лилли рассказал нам, с каким восторгом они обнаружили, как легко внедриться в Китай: просто предложить нескольким людям восхвалять Мао и организовать маоистскую партию; Пекин бросается их финансировать и приглашает в Китай. (Однако эти шпионы не приносили пользы, поскольку всех иностранцев жестко изолировали от китайцев[132].)
Для запуска маоизма в мир Мао выбрал девяностую годовщину дня рождения Ленина, в апреле 1960 года. Он выпустил манифест под заголовком «Да здравствует ленинизм!», в котором говорилось, что отстаивание мирного пути к социализму неприемлемо — Пекин назвал этот путь ревизионизмом — и, если коммунисты стремятся захватить власть, им придется прибегнуть к насилию. При этом Хрущев не назывался, а вместо него говорилось о югославском руководителе Тито, которого использовали как мальчика для битья.
Одновременно Мао попытался занять центральное место на политической арене, пригласив на празднование Первого мая более 700 сторонников из стран третьего мира. Этот день должен был стать днем основания маоистского лагеря. Некоторые группы гостей вождь принимал лично, и, как сообщалось, иностранцы «низкопоклонствовали» и пели маоистский гимн «Алеет Восток». Мао приказал максимально освещать эти аудиенции в прессе и сам правил отчеты фразу за фразой.
Все эти встречи были приурочены к кануну главного мирового политического события, на которое Мао не допустили, а именно саммита «Большой четверки» (США, Англии, Франции, СССР), открытие которого должно было состояться 16 мая в Париже и где Хрущев надеялся отстоять принцип мирного сосуществования. Мао собирался провести не менее крупное альтернативное шоу и предстать перед всем миром защитником бедных. Однако событие прошло практически незамеченным отчасти из-за того, что иностранные последователи Мао были фигурами незначительными. К тому же Мао не внушал неистовой веры и приобрел очень мало ярых последователей. В нем чувствовалась высокомерная снисходительность. Группе африканцев он сказал, что представителям Запада «наша раса кажется ничуть не лучше, чем вы, африканцы».
Мао надеялся, что Хрущева сочтут миротворцем, а его самого — антиподом советского лидера, но получил удар с самой неожиданной стороны. За две недели до парижского саммита над Россией был сбит американский самолет-шпион U-2. Когда президент Эйзенхауэр отказался принести извинения, Хрущев демонстративно покинул встречу, и саммит провалился. Пекину пришлось похвалить Хрущева за жесткую позицию.
Агрессивность Хрущева по отношению к США грозила расстроить планы Мао, но он все равно рвался вперед, и удобный случай не замедлил представиться — съезд Всемирной федерации профсоюзов, который начался в Пекине 5 июня 1960 года. Это была самая важная международная встреча, когда-либо проходившая в Китае с тех пор, как Мао пришел к власти. На ней собрались участники из шестидесяти стран: делегаты от правящих коммунистических партий и активные члены профсоюзов со всех пяти континентов из тех, кто не раболепствовал перед Москвой. Мао мобилизовал всех своих высокопоставленных соратников на жесткое противостояние Москве. Они должны были утверждать, что мирное сосуществование — обман и, «пока существует капитализм, войны не избежать». Французы и итальянцы, близкие к позиции Хрущева; были обособлены и заклеймены «прислужниками империализма». Итальянский делегат Витторио Фоа рассказал нам, что «враждебность китайцев так действовала на нервы, что итальянцы боялись за свою жизнь и старались держаться вместе». Агрессивность китайцев шокировала даже делегата Албании, Того Нуши, который в узком кругу называл их бандитами[133].
