После беседы с Ульбрихтом Пэн горько воскликнул в кругу своих спутников: «Что бы почувствовали наши люди, если бы узнали, что их просили помочь другим получать по 80 килограммов в год на душу населения?» Его следующим пунктом назначения была Чехословакия. Когда Пэн поведал чехам о том, что же на самом деле происходит в Китае, и заметил, что любой другой народ давно бы уже вышел на уличные демонстрации, его речь не вызвала никакой реакции. Пэн понял, что от восточноевропейских режимов помощи ему не дождаться. «Все они уделяют огромное внимание армии. Все они имеют привилегированный класс, вымуштрованный Советским Союзом», — отметил он. Суть в том, что в этих государствах не задумывались, какой ценой китайский народ обеспечивает их продовольствием, пусть даже ценой голодной смерти. Поставки продовольствия из Китая в Восточную Европу достигли наивысших объемов в 1958 году. Из своей поездки Пэн возвращался в удрученном состоянии[128].
Последней из европейских стран Пэн посетил Албанию. Приехав туда 28 мая, он, к своему полнейшему удивлению, обнаружил, что туда неожиданно прибыл Хрущев со своим первым визитом. Возможные надежды Пэна на то, что Хрущев приехал специально для встречи с ним, были мгновенно похоронены: Хрущев не привез с собой владеющего китайским языком переводчика.
Хрущев приехал в Албанию по совершенно другой причине. Албания предоставила России уникальную базу для подводных лодок в самом центре Средиземноморья, на острове Сазани. Миссия, с которой приехал Пэн, выполняя приказ Мао, касалась тех же субмарин, а потому в первый же день своего пребывания в Албании, 29 мая, Пэн поднялся в 5.30 утра и отправился прямо на базу. Поскольку цель Хрущева состояла в том, чтобы помешать албанцам заключить договор с Китаем по этой базе[129], Пэн понял, что не стоит рассчитывать на помощь Хрущева или какой-либо другой коммунистической партии.
Возможно, именно тогда Пэн от отчаяния задумал совершить нечто вроде военного переворота. Вернувшись 13 июня в Пекин, он первым делом попытался направить часть войск на «перевозку запасов зерна в голодающие районы», как он сказал Хуану Кэчэну, другу и близкому ему по духу человеку. Хуан четко понимал, для чего Пэну нужны войска, ибо если бы не догадывался о его истинных намерениях, то гораздо охотнее согласился бы ему помочь. Видимо, до Мао дошли слухи об их беседе, потом он с пристрастием допрашивал Пэна по этому поводу. Так как всеми передислокациями войск ведал Мао, Пэн не мог ничего предпринять. Все, на что он был способен, — это оказать давление на вождя, послав ему доклад о голоде, и убедить других сделать то же самое. Глядя на голодных крестьян из окна поезда, он говорил своим спутникам: «Если бы китайские рабочие и крестьяне не были такими покорными, нам пришлось бы призвать в страну советскую Красную армию, [чтобы поддержать коммунистический режим]!»
Мао следил за каждым шагом Пэна в Европе, включив в состав делегации своих шпионов, и знал, что тот ничего не достиг. Вскоре вождь самодовольно заметил, что Пэн отправился за границу «разнюхать обстановку», но, кроме этого, ничего сделать не смог. Убедившись, что Пэн не обеспечил себе никакой иностранной поддержки, Мао сразу же решил нанести удар. В частности, он собирался использовать изгнание Пэна из партии для возобновления более развернутого террора. Мао отчаянно нуждался в продолжении жесткого курса, поскольку Китай задерживал платежи СССР. Проблема Мао состояла в том, что низовые чиновники из жалости часто оставляли крестьянам продовольствие, необходимое для выживания. Он также знал, что многие из его собственного аппарата, как и весь народ, сопротивляются проведению его политического курса. В феврале и марте 1959 года он не раз повторял: «Несколько сот миллионов крестьян и руководители производственных коллективов объединились против партии». Даже его наместники в провинциях теперь по большей части предпочитали отмалчиваться, когда путем давления из них пытались выжать больше продовольствия. Мао нуждался в опоре — в терроре, чтобы укрепить свой режим.
20 июня 1959 года, через неделю после возвращения Пэна из Европы, Мао поездом покинул Пекин. Стояла страшная жара, но — во избежание простуды — в вагоне, где ехал вождь, электрический вентилятор был выключен. Поставленный в вагоне огромный таз со льдом не помогал. Все спутники Мао, да и он сам, разделись до нижнего белья. (После этого случая в Восточной Европе специально для Мао был заказан поезд с кондиционерами.) Чтобы освежиться, Мао останавливался для купания в реках Янцзы и Сян, что заменяло ему ванны. Он не принимал ванну или душ и не мыл голову с 1949 года — почти десять лет, — с тех пор как обнаружил, насколько приятнее, когда служанка обтирает тело горячим полотенцем, а головой занимается личный парикмахер.
Тем временем он начал готовиться к открытой схватке. 24-го числа вождь позвонил своему секретарю в Пекин и приказал созвать партконференцию в Лушане, горном курорте на берегу Янцзы. Мао продиктовал список участников, но не заикнулся о том, что этот форум устраивается для вынесения приговора Пэну.
Похоже, что Мао нуждался в самоутверждении; ему необходимо было убедиться, что не пошатнулся его богоподобный статус, что он неуязвим, а потому он и решился на проведение чистки самого высокого уровня за весь период своего пребывания во власти. В то время он находился близ родной деревни в Шаошани, куда приехал экспромтом, набраться сил.
За тридцать два года это был первый визит вождя на родину, хотя он часто проезжал мимо. По его пожеланию местные власти специально выстроили в сосновом лесу виллу, «Суншань ихао». Вилла в полной готовности ждала его годами. Несколькими годами ранее из этих мест были выселены все «нежелательные» семьи, дабы они не попались на глаза Мао и не столкнулись с иностранными гостями.
Двое суток Мао провел в Шаошани. Он в избытке наслушался жалоб. Деревенские жители рассказывали ему, что показатели урожаев преувеличены. Протестующим предъявляли обвинение на собраниях, а затем их избивали. Один старик спросил, не Мао ли придумал селить отдельно мужчин и женщин в бараках (что происходило сплошь и рядом по всему Китаю). Кроме того, все жители голодали, получая лишь треть или даже четверть того, что традиционно считалось достаточным в тех местах. Когда Мао распорядился покормить несколько десятков крестьян, они накинулись на еду жадно, не церемонясь.
Даже здесь, в своей родной деревне, считавшейся привилегированной по сравнению с остальными и получавшей большие государственные субсидии, Мао не услышал ни слова в поддержку своей политики. Однако он не мог не понимать, что, несмотря на повсеместное негодование, никто не осмеливался пойти дальше недовольных высказываний и немногочисленных жалоб, которые приходилось приукрашивать лестью: «Если бы вы не приехали, мы бы умерли с голоду». Когда один молодой человек начал жаловаться больше остальных, лицо Мао вытянулось и он рявкнул: «Все же так лучше, чем в старые времена!» Хотя это была жалкая ложь (он сам говорил в «старые времена», что в Шаошани легко разбогатеть), ни у кого не возникло даже мысли обвинить Мао во лжи. Никто также не посмел оспорить последовавшую затем инструкцию: «В рабочие сезоны ешьте больше, а в свободное время меньше. И экономьте продукты…» Когда Мао повернулся к провинциальным руководителям и бесстыдно заявил, что эти жалобы «свидетельствуют против вас; вы должны их записать», козлы отпущения восприняли упрек в молчании.
Культ личности обеспечил Мао недосягаемость. Одна молодая служанка провела трое бессонных суток, убирая и приводя в порядок дом для гостей. Спустя несколько десятилетий она рассказала, как ее вызвал управляющий: «Могу я доверить тебе самое ответственное и славное задание?» Она ответила: «Конечно…» Оказалось, нужно было перестирать грязное нижнее белье Мао.
«Ах! Это была одежда председателя Мао. Фантастика, просто фантастика… Белье было пропитано потом. Оно было желтым. Одна рубашка, одна пара длинных кальсон… Я подумала о председателе Мао: он руководитель всех народов мира, а у него такая тяжелая жизнь (!). Белье было таким тонким, что я побоялась тереть сильно и прикасалась к нему очень осторожно. Что, если бы я испортила его вещи?.. Я боялась, что кто-нибудь увидит их [вывешенными сушиться] и что-то с ними сделает… поэтому каждые несколько минут я выбегала и проверяла, не высохли ли они… Электричества, а значит, электрического утюга не было[130], но я добилась, чтобы одежда выглядела красиво. Когда белье высохло, я его сложила и положила разглаживаться под стекло письменного стола… Когда я вручила готовую одежду управляющему, он похвалил меня: «Очень хорошо, очень хорошо». Но я все переживала, а вдруг председателю Мао не понравится моя работа…»
