Он сосредоточил свои усилия на Чжоу Эньлае, занимавшемся планированием и управлявшем всеми мероприятиями этой программы. Мао охарактеризовал Чжоу Эньлая как находящегося «лишь в 50 метрах от правых. Попытки Чжоу сдерживать капиталовложения в военную промышленность были, по словам Мао, вполне в духе венгерского восстания и в «значительной степени вдохновлены правыми». Такие зловещие обвинения были чреваты самыми тяжкими потенциальными последствиями. Чтобы придать им еще более угрожающий характер, Мао в феврале 1958 года сместил Чжоу Эньлая с поста министра иностранных дел, а ведущих дипломатов страны, близких к Чжоу, вынудил участвовать в нападках на него.
Атмосфера вокруг Мао накалилась настолько, что становилась совершенно непереносимой, даже с учетом общей и постоянной напряженности в верхних эшелонах правящего режима. Один из министров, подвергшийся ожесточенной критике, получил тяжелое нервное расстройство. Когда личный врач Мао посетил этого министра, чтобы осмотреть и установить диагноз, то нашел его лежащим в постели, «бормочущим не переставая: «Пощадите меня! Пожалуйста, пощадите меня!» Министра вывезли на самолете в госпиталь в Кантоне. Во время полета он неожиданно упал на колени и, стуча головой в пол, стал умолять: «Пожалуйста, пощадите меня…» Через несколько недель он умер в Кантоне в возрасте сорока шести лет[123].
В разгаре процесса запугивания и поношения своих соратников Мао приказал Чжоу Эньлаю в порядке самокритики признать себя близким к правым, причем сделать это следовало на выступлении перед 1360 делегатами чрезвычайного съезда партии в мае 1958 года. Чжоу покаялся и признал, что способствовал снижению требовавшихся Мао темпов «индустриализации», военная направленность которой теперь была ясна даже этому высшему эшелону присных, равно как и ее катастрофические последствия. Такая самокритика была чрезвычайна болезненной для Чжоу. Свою покаянную речь он писал в течение десяти дней. Обычно аккуратный и даже щеголеватый, премьер-министр все эти десять дней не выходил из своей комнаты, сидя там небритым и нечесаным, да и едва одетым. Секретарь, которому он диктовал текст речи, вспоминает, что Чжоу говорил чрезвычайно медленно, «порой не в состоянии произнести одно слово в течение пяти или шести минут… Поэтому я предложил остаться одному в кабинете, чтобы собраться с мыслями… Время было уже за полночь, поэтому я вернулся в свою комнату и прилег на постель, не снимая одежды и поджидая вызова.
Около двух часов ночи [госпожа Чжоу] вызвала меня. Она сказала: «Эньлай сидит в своем кабинете, глядя в одну точку. Как же вы могли оставить его и лечь в кровать?» Поэтому я последовал [за ней] в [его] кабинет, где она и товарищ Чжоу Эньлай долго спорили…»
Затем Чжоу со слезами на глазах продолжил диктовку. Чжоу Эньлай женился не по любви, они с женой были давними товарищами по партии.
К удовлетворению Мао, на съезде Чжоу выступил с покаянной речью. Атмосфера в зале заседаний съезда была гораздо более напряженной, чем обычно, о чем можно судить по информации в печати, где говорилось, что съезд «заклеймил правых, которые буквально прогрызли себе путь в партию». На коммунистическом новоязе от такой формулировки оставался только один шаг до клейма «агента врага». По сценариям Мао владыки провинций рассказывали съезду, как они раскрывали агентуру правых среди провинциальных кадров. Руководитель провинции Хэнань был заклеймен и отстранен от власти за его высказывания о крестьянах, «которые не могут отрывать от себя слишком много в пользу государству, поскольку буквально умирают с голоду». Хэнань, сказал он, переживает «бесконечные наводнения, засухи и другие природные напасти», а ее жители «должны были сами впрячься в сохи, поскольку большая часть тяглового скота пала от бескормицы».
Лю Шаоци также подвергся ожесточенным нападкам прихвостней Мао на съезде из-за своей роли в сокращении финансирования в 1956 году. Подобно Чжоу, он тоже полностью капитулировал, как это делал каждый, кто занимал хоть какие-то управленческие позиции в программе Мао по превращению страны в сверхдержаву. Заметки Мао ясно демонстрируют, что он был готов обрушиться на любого, кто дерзнет хотя бы на йоту отклониться от предписанной им линии, причем эти нападки могли дойти до обвинения в предательстве («используя нелегальные методы… для осуществления своей оппозиционной деятельности»). К концу съезда выяснилось, что ничего этого не потребуется, поскольку все сдались.
Лю Шаоци вспоминал, что Чжоу Эньлай, второй человек в государстве, был так деморализован, что даже спрашивал Мао Цзэдуна: «Может быть, мне лучше подать в отставку с поста премьер-министра?» Ему было велено не умничать, и он даже остался де-факто руководить всей внешней политикой, хотя ему еще не был формально возвращен пост министра иностранных дел. Теперь Мао мог быть вполне уверен, что может не опасаться каких-либо неожиданностей по отношению к его режиму власти. Человек, пришедший на место Чжоу Эньлая в качестве министра иностранных дел, Чэнь И, печально заметил про себя, что ему выпала роль «не более чем возвысившегося балаганного шута».
Во время съезда Мао осуществил одно чрезвычайно важное персональное изменение в составе правительства. Он выдвинул давнишнего друга Линь Бяо на пост одного из своих заместителей как председателя партии (наряду с Лю Шаоци, Чжоу Эньлаем, Чжу Дэ и Чэнь Юнем). Этот шаг дал Мао то, что ему сейчас было чрезвычайно необходимо: преданного человека в среде высшего руководства, имеющего высшее воинское звание маршала. Воинские звания были введены в армии в 1955 году, и тогда Линь и девять других генералов получили маршальские звания.
Наряду со всеми этими шагами Мао стал также интенсивно раздувать культ своей личности, который он начал создавать еще со времени террора в Яньане в 1942–1943 годах. В марте 1958 года он заявил своему высшему эшелону руководителей страны (заместителям, руководителям провинций и министрам): «Должен быть культ личности… Это совершенно необходимо». Его приспешники начали соревноваться между собой в выражении своей «слепой преданности» Мао. Руководитель Шанхая Кэ договорился до того, что стал пропагандировать стадный инстинкт: «Мы должны следовать за председателем подобно слепому стаду».
Чтобы поддерживать свой культ, Мао стал предпринимать такие столь нелюбимые им шаги, как посещения фабрик и сельскохозяйственных кооперативов. Эти визиты громко раздувались послушной прессой, они снимались кинооператорами, и эти ролики крутили в кинотеатрах по всей стране. Литографированная картина «Председатель Мао идет по стране» стала почти обязательной принадлежностью каждого дома. После посещения Мао деревни неподалеку от города Чэнду провинции Сычуань газеты, захлебываясь, наперебой сообщали, что восторженные жители этой деревни переименовали ее в Счастье Кооператива. Когда Мао бросил несколько лопат земли на строительстве плотины около гробницы династии Мин в пригороде Пекина, «Жэньминь жибао» писала: «Как только председатель Мао опустил лопату на землю, солдат по имени Юй Бинсэнь тут же поднял ее и завернул в свой китель. Он произнес голосом срывающимся от счастья: «Теперь, глядя на эту лопату, мы будем думать о председателе Мао и наполняться исходящей от нее энергией…»[124]Эти восторги относительно Мао пресса насильно вколачивала в каждого китайца, как грамотного, так и неграмотного, — политинформации с читкой вслух газет стали постоянным явлением жизни при Мао.
13 августа, единственный раз за все время своего двадцатисемилетнего правления, Мао обедал в ресторане в Тяньцзине. Здесь он был замечен жителями города, что, безусловно, было сделано им намеренно, поскольку Мао не только вышел из автомашины перед входом в ресторан, но и показался, поднявшись по лестнице, в окне. Прохожие стали громко скандировать: «Председатель Мао! Председатель Мао!» Новость быстро разлетелась по всей округе, и вскоре беснующаяся толпа из нескольких десятков тысяч человек обступила ресторан. Люди в толпе подпрыгивали и кричали: «Да здравствует председатель Мао!» Один из секретарей Мао забеспокоился и предложил ему покинуть ресторан через служебный вход, пока один из телохранителей, сложением похожий на Мао, отвлечет на себя внимание толпы. Но Мао запретил это делать. Он появился на людях затем, чтобы его увидели. Опасности он никакой не ждал, поскольку визит этот был неожиданным, от толпы он находился на достаточном отдалении, да и вряд ли кто-нибудь в этой толпе вообще мог иметь пистолет. (Одной из первых акций режима была конфискация оружия.) Люди, собравшиеся вокруг ресторана, почти наверняка были специально отобраны, как и раньше это происходило в тех местах, где появлялся Мао. Теперь он помахал рукой толпе, которая ответила на этот жест новым взрывом ликования и криками. Весь этот спектакль с мельчайшими подробностями был освещен в газетах.
