Не желая быть втянутым в ядерное противостояние с Америкой, Хрущев принял важное решение — предоставить Китаю техническую помощь в создании атомной бомбы.
В это время в провинции Гуанси были разведаны значительные месторождения урана. Мао был чрезвычайно доволен и немедленно приказал продемонстрировать ему руду. Министр геологии Лю Цзе вспоминает: «Я разложил урановую руду на столе и… провел над ней счетчиком Гейгера. Счетчик затрещал… Председатель Мао выглядел чрезвычайно заинтересованным. Он рассмеялся, как ребенок, и сам взял счетчик Гейгера, провел им над рудой, слушая его треск… Когда я прощался с ним… Мао задержал мою руку в своей и сказал: «Ах, Лю Цзе! Я хочу, чтобы вы знали: вы сделали то, что решительно изменит нашу судьбу!»
По этому случаю был устроен банкет. На нем Мао произнес тост: «Выпьем за то… чтобы мы как можно быстрее обзавелись нашей собственной атомной бомбой!»
В апреле русские согласились построить для Китая два ключевых устройства, необходимые для создания атомной бомбы: циклотрон и ядерный реактор. Мао вступил на путь создания ядерной державы. Большая группа китайских ученых отправилась на учебу в СССР. В декабре пришло известие о том, что СССР взял на себя обязательство помочь в создании современной ядерной промышленности в Китае. Мао был в восторге. По рекомендации советских ученых был разработан двенадцатилетний ядерный план. В начале 1956 года Мао сказал своим помощникам, что сейчас пребывает в лучшем расположении духа, чем когда получил власть в Китае шесть лет тому назад. Он ощущал себя впереди всех других государств и напыщенно провозгласил в своем ближнем круге: «Мы должны править миром!»
Во время двенадцатилетнего ядерного плана, в январе 1956 года Мао с группой его ближайших сотрудников разработали проект двенадцатилетнего сельскохозяйственного плана. На самом же деле для Мао это была схема получения максимального количества продуктов питания для обеспечения его обновленной и расширенной программы создания сверхдержавы. Крестьянству было велено к окончанию этого двенадцатилетнего срока производить сельскохозяйственную продукцию, эквивалентную 500 миллионам тонн зерна в год. Такой план более чем в три раза превосходил самый высокий урожай предшествующих лет (в 1936 году). И этот высочайший показатель должен был быть достигнут буквально без каких-либо капиталовложений, даже без удобрений.
Тогда же Мао столкнулся с новым сопротивлением, на этот раз в лице практически всего Политбюро. Во главе же сопротивления оказался преданный ему, как пес, Чжоу Эньлай, который отвечал за планирование, и поддерживавший его Лю Шаоци. Все они понимали, что астрономической величины цель, которой добивается Мао, недостижима. Мао вывел эту цифру расчетом по методу «от необходимого», исходя не из реальных возможностей, но от того количества продовольствия, которое ему было необходимо для осуществления всех его закупок, и настаивал на этом. План явно предполагал изъятие у крестьянства гораздо большего процента урожая, чем раньше. Поскольку крестьянство и так уже жило на грани голодной смерти, план означал гибель как минимум миллионов людей от голода.
Поняв последствия такой политики, Чжоу Эньлай в феврале 1956 года более чем на четверть снизил финансирование проектов в промышленности. Он не менее Мао стремился сделать Китай сверхдержавой, но не мог не считаться с тем фактом, что у страны просто нет средств на финансирование всего, что планировал Мао, причем одновременно. Поэтому Чжоу Эньлай предложил в качестве альтернативы сосредоточиться на ядерной программе и основных направлениях в промышленности, заморозив до поры до времени другие проекты, для осуществления которых все равно не хватало таких основных материалов, как сталь, цемент и древесина.
Мао, наоборот, желал всего и сразу. Наряду с дьявольски развитым чутьем к сути различных проектов Мао не имел никакого представления об экономике. По воспоминаниям Бо Ибо, Мао в то время требовал и слушал отчет своих министров, но «он считал их чрезвычайно обременительными» и жаловался, что эти доклады содержат только «скучные данные и цифры и никакого сюжета». Однажды, слушая доклад министра, он вдруг нахмурил брови и сказал, что «это хуже, чем сидение в тюрьме» (в которой он никогда и не сидел). Чжоу Эньлай часто получал замечания за то, что он «заваливает председателя Мао скучными данными и цифрами». Мао испытывал трудности даже с основополагающими данными. Однажды, председательствуя на совещании, посвященном торговле с Японией, он подготовил для себя тезисы своего выступления, в которых содержалась цифра объема торговли с этой страной в 280 миллионов долларов, но строкой ниже тот же объем уже назывался равным 380 миллионам долларов, то есть с разницей в 100 миллионов долларов. «Статистические данные и цифры ни в коей мере не были для него святым, — заметил после встречи с Мао в 1957 году второй человек в руководстве Югославии Эдвард Кардель. — Он мог сказать, например, «через двести лет или, может быть, через сорок». Главный экономический советник в Китае Иван Архипов поведал нам с обреченным видом, что Мао «не обладал абсолютно никаким пониманием экономики».
В апреле 1956 года Мао указал своим коллегам на то, что финансирование должно быть восстановлено в полном объеме, но на этот раз они проявили упорство. Мао, разгневавшись, закрыл совещание, на котором рассматривался этот вопрос. Через некоторое время к нему в кабинет зашел Чжоу Эньлай и стал умолять его согласиться с уменьшением финансирования, говоря — и это звучало совершенно необычно, — что его совесть не позволяет ему повиноваться распоряжению Мао. Мао пришел в совершенную ярость, но не мог воспротивиться урезанию.
Ближайшие соратники Мао пошли в данном случае наперекор его желаниям: даже такие жестокие люди, как они, понимали ужасные последствия планируемого председателем шага — миллионы умерших от голода. К этому решению их подтолкнули еще и события, происшедшие в Москве. Там 24 февраля 1956 года на XX съезде коммунистической партии выступил Хрущев и осудил культ личности Сталина, массовые репрессии, а также форсированную индустриализацию страны, стоившую миллионов жизней, — процесс, который на самом деле был куда менее напряженным, чем планировавшаяся Мао индустриализация Китая. После этого коллеги Мао уже позволяли себе критические высказывания в отношении Сталина (всегда только внутри своего узкого круга). Лю Шаоци назвал политику Сталина в отношении крестьянства одной из его «крупнейших ошибок». Бывший человек номер один в партии Ло Фу заметил как-то, что «Сталин уделял слишком много внимания… тяжелой промышленности». «Когдая был послом в России, — сказал он однажды, — я часто заходил в магазины и не мог в них ничего купить. И там всегда чувствовался недостаток продовольствия…. Это должно стать для нас серьезным уроком». «Мы допустили бы большую ошибку, если бы не уделяли внимания развитию сельского хозяйства, — сказал Чжоу Эньлай на заседании Государственного совета 20 апреля. — Уроки Советского Союза и стран Восточной Европы доказывают это». Едва ли кто-нибудь из присутствовавших не понял намека на практику Мао.
Мао отнюдь не возражал против развенчания Сталина, но не по тем пунктам, которые были основой его собственного кредо. Он старался придерживаться той достаточно топорной формулировки, что Сталин был прав на 70 процентов и лишь на 30 процентов ошибался. Причем эти 30 процентов падали не на долю убийств, пыток и экономического хаоса в управлении страной, но главным образом на то, как Сталин вел себя по отношению к Мао Цзэдуну.
Однако Мао не мог открыто пойти против Хрущева, который воплощал собой авторитет Советского Союза, лидера коммунистического лагеря, который передал Мао так много военных заводов, да еще и атомную бомбу. Кроме того, хрущевское неожиданное и решительное осуждение Сталина застало Мао врасплох и заставило его всерьез заинтересоваться Хрущевым. Насколько Мао понял, Хрущев внес сумятицу во весь социалистический лагерь и «потряс целый мир». Это посеяло в Мао благоговейный ужас и внушило ему чувство, что он имеет дело с необычайно самоуверенным и непредсказуемым политическим деятелем, который не позволит манипулировать собой. Несколько раз, пребывая в печальных размышлениях, он говорил: «У Хрущева и вправду кишка не тонка, он осмелился затронуть Сталина. Для этого надо иметь немало мужества».
