Затем Сталин еще раз попытался вбить клин — на этот раз между Мао и Лю Шаоци, в октябре 1952 года приехавшим в Москву на советский партийный съезд. Сталин был чрезвычайно внимателен к Лю, демонстрируя такие дружеские отношения, что все окружение Лю пребывало в изумлении. «Сталин даже говорил о своих личных делах и настроениях», — отметил Ши Чжэ, переводчик Лю. Ши прежде переводил и для Мао, а потому видел резкий контраст в отношении к Мао и Лю. Чжоу Эньлай позже отметит в узком кругу, что Сталин оказал Лю гораздо более теплый прием, чем Мао.
Затем Сталин нанес Мао беспрецедентный в истории мирового коммунизма удар. 9 октября «Правда» опубликовала поздравления Пекина партийному съезду, которые накануне передал Лю. Крупным шрифтом Лю был назван генеральным секретарем КПК (высший пост в других партиях). Однако, как прекрасно знала Москва, КПК не имела генерального секретаря. В случайность поверить невозможно. «В те дни «Правда» ошибок не допускала», как сказал нам один из русских послов в Британии. Сталин посылал Мао сигнал: «Я мог бы сделать Вашего заместителя первым человеком в государстве!»
Лю срочно требовалось оправдаться, поэтому он написал записку второму человеку в стране после Сталина Георгию Маленкову с объяснением, что он не генеральный секретарь и что Коммунистической партией Китая «всецело руководит товарищ Мао Цзэдун, председатель». Мудро рассудив, что паниковать не стоит, он не стал посылать неистовых извинений домой, Мао. После съезда Лю остался в Москве на запланированные переговоры с азиатскими коммунистическими лидерами, включая Хо Ши Мина. Лю и Хо обсуждали со Сталиным не только дела Вьетнама, но также Японии и Индонезии. Сталин задержал Лю в России на несколько месяцев, вплоть до января 1953 года, ради встреч с людьми, которые занимали первую строчку в списке Мао, — с индонезийцами. В ночь с 6 на 7 января 1953 года Лю, Сталин и главный агент России в Индонезии наконец провели необычайно длинную встречу с лидерами индонезийских коммунистов Айдитом и Ньото для обсуждения «перехода» индонезийской партии под крыло Пекина. Айдит отпраздновал эту встречу, выйдя на мороз и затеяв игру в снежки, не допуская и мысли о том, что меньше чем через десять лет, в 1965 году, опека Мао приведет его и Ньото и сотни тысяч их последователей к жестокой и преждевременной смерти.
Встретившись с индонезийцами, Лю в тот же день отправился домой. В общей сложности он провел в России три месяца. Мао ничего не мог поделать с проделками Сталина, направленными на то, чтобы раздразнить его и возбудить его подозрения, не мог и излить свой гнев на Лю, так как это сыграло бы на руку Сталину. Однако он косвенно предупредил Лю, как только тот вернулся в Пекин, — предупреждение сводилось к следующему: «Даже и не думай!»[109]
Тем временем Мао продолжал бомбардировать Сталина просьбами, касающимися военной промышленности. В поразительной восьмистраничной телеграмме, посланной 17 декабря 1952 года, он без околичностей обращался к Сталину: «Прошу советское правительство удовлетворить нашу заявку на оружие для войны в Корее в 1953 году и наши заявки на военную промышленность». Перед этим Мао изложил свое видение корейской войны: «На следующем этапе (предположительно в один год) война станет более напряженной». В виде дополнительного мотива для того, чтобы Сталин раскошелился, Мао информировал босса о том, что берет на себя обанкротившееся государство Кима и будет субсидировать Пхеньян три года до 60 миллионов американских долларов ежегодно, что в точности соответствовало «займу», полученному Мао от Сталина в феврале 1950 года. Однако надушу населения это в пятьдесят раз больше того, что Сталин готов был ссудить, — и от гораздо более бедной страны. К тому же, не в пример займу Сталина, Мао не требовал от Кима никаких процентов. Несколько недель спустя, в январе 1953 года, Мао выдвинул еще одно серьезное требование, касающееся оснащения военного флота. Сталин сказал, что вышлет требуемое вооружение, и впервые одобрил участие китайского флота в военно-морских операциях в нейтральных водах, но твердо отказался удовлетворить требования Мао насчет военной промышленности.
На том этапе переговоры о прекращении огня давно прервались, продолжались тяжелые бои. 2 февраля 1953 года новый президент США Эйзенхауэр в ежегодном послании конгрессу «О положении страны» заговорил о вероятности использования атомной бомбы против Китая. Эта угроза прозвучала музыкой для Мао, поскольку обеспечивала предлогом для того, чтобы просить у Сталина самое заветное: ядерное оружие.
С того самого дня, как в 1945 году первая бомба упала на Хиросиму, Мао жаждал завладеть атомной бомбой. Министр финансов Бо Ибо вспоминал, что в начале 1950-х годов «каждое заседание по любому поводу председатель Мао начинал с упоминания того, что у нас нет атомных бомб. Он говорил и говорил. Председатель Мао был глубоко встревожен!» Мао успешно скрывал свое страстное желание от общества, публично высказывая безразличие и презрение к атомному оружию и делая вид, что предпочитает опираться на «народ». Эта его позиция стала известной по замечанию, отпущенному в 1946 году: мол, атомная бомба — «бумажный тигр».
Как только Эйзенхауэр высказался о возможности использования бомбы, Мао отправил в Москву своего лучшего специалиста-ядерщика Цянь Саньцяня. Послание Мао сводилось к следующему: «Если не хотите быть втянутыми в ядерную войну с Америкой, дайте мне бомбу». Ультиматум поставил Сталина перед серьезной дилеммой, поскольку СССР подписал с Китаем договор о военно-политическом союзе.
Сталин не хотел давать Мао бомбу, но встревожился из-за заявления Эйзенхауэра. Похоже, что именно под неослабным давлением, как со стороны Мао, так и со стороны Запада, Сталин решил закончить корейскую войну. По словам Дмитрия Волкогонова, русского генерала, имевшего доступ к самым секретным архивам, Сталин принял решение закончить войну 28 февраля 1953 года и сказал своим соратникам, что намерен действовать на следующий день. В ту ночь у Сталина случился удар, и 5 марта 1953 года он умер. Мао, безусловно, этому поспособствовал. На последнем обеде Сталин говорил о корейской войне, связывая неспособность удержать Югославию под руководством Тито в коммунистическом лагере с тем, что коммунисты упустили шанс победить в Корее. Он также вспомнил Дальневосточный коминтерн и его провал в Японии. После обеда он читал документы, и последним был доклад о том, что его попытка убить Тито провалилась. Сталин подозревал, что Мао в прошлом был японским шпионом, и видел в Мао потенциального Тито. Вероятно, его преследовали навязчивые мысли о Мао; он думал, что попытка избавиться от Мао станет такой же трудной задачей, как попытка покончить с Тито[110]. Так что, можно сказать, Мао приложил руку к инсульту Сталина.
Мао отправился в советское посольство, чтобы выразить соболезнования по поводу смерти Сталина. Один из сотрудников посольства уверяет, что у Мао на глазах были слезы и он с трудом стоял на ногах, а Чжоу рыдал. На самом деле день смерти Сталина стал для Мао днем освобождения.
9 марта 1953 года на площади Тяньаньмынь состоялось гигантское мемориальное действо, в котором участвовали сотни тысяч китайцев. Населению были отданы строгие приказания, включавшие запрещение «Не смеяться!». Огромный портрет Станина украшал центральный проход. Церемония началась с того, что Мао поклонился портрету и возложил венок. Было произнесено множество речей, но Мао молчал. Не приехал он и на похороны в Москву, хотя госпожа Мао, которая в то время находилась в России, посетила зал с гробом Сталина. Чжоу присутствовал на похоронах на Красной площади и был единственным иностранцем в группе высокопоставленных советских скорбящих. Он шел рядом с Берией на страшном морозе (среди дарований Чжоу была невосприимчивость к низким температурам).
Смерть Сталина повлекла за собой незамедлительные перемены. Прозаседав всю ночь, 21 марта 1953 года новые русские лидеры, возглавляемые премьером Георгием Маленковым, сообщили Чжоу, что решили закончить войну в Корее. Преемники Сталина стремились ослабить напряжение, возникшее в отношениях с Западом, и ясно дали понять, что сотрудничество Мао в прекращении войны будет вознаграждено большим количеством военных предприятий — девяносто одним, — строительство которых Сталин откладывал. Не в пример Сталину, видевшему в Мао личного соперника, новые советские лидеры решили, что мощный в военном отношении Китай будет полезен коммунистическому лагерю.
