Посланником Сталина стал его давний доверенный человек, Анастас Микоян. 30 января 1949 года он прибыл в штаб-квартиру Мао в Сибайпо с двумя специалистами по обезвреживанию бомб замедленного действия и подслушивающей аппаратуре. Как доложил Микоян, Мао был чрезвычайно доволен и благодарил товарища Сталина за заботу. С Микояном приехал и бывший министр путей сообщения Иван Ковалев, прежде занимавшийся ремонтом железных дорог в Маньчжурии, а ныне личный связной Сталина с Мао.

На следующий день после приезда Микояна правительство Гоминьдана переехало из Нанкина в Кантон. Из всего дипломатического корпуса его сопровождал лишь советский посол Рощин. Демонстрируя свое самомнение и уязвленное самолюбие, Мао не встретился с Микояном ни 1, ни 2 февраля 1949 года, а за объяснениями отправил Чжоу Эньлая. Отзываясь о произошедшем как о чем-то «вполне естественном», Микоян сказал, что это «не нанесет ущерб нашему общему делу, а, наоборот, облегчит его»[100]. Мао не успокоился, и Сталин это знал. Вскоре Сталин попытался объяснить человеку номер два в окружении Мао, Лю Шаоци, что подобный шаг был предпринят в целях сбора информации. Объяснения Мао не удовлетворили, и он излил свое неудовольствие на Рощина, когда Сталин назначил того первым советским послом при правительстве Мао. Во время первого официального обеда, который Рощин дал китайскому Политбюро, Мао за весь вечер не вымолвил ни слова, выказывая, по словам одного из советских дипломатов, «насмешливо-равнодушное отношение».

На время визита Микояна Мао обуздал свой гнев и, к удивлению посланника, не выражал недовольства по поводу договора 1945 года, подписанного Чан Кайши и предоставившего СССР экстерриториальные концессии; он даже зашел столь далеко, что назвал договор «патриотическим». Мао хотел добиться от Сталина многого. Его список начинался с просьбы займа в 300 миллионов американских долларов — исключительно для военных нужд — и продолжался длинным перечнем вооружений, включая тяжелые танки и зенитные орудия. Кроме того, ему нужны были военные советники для реорганизации армии. Еще более важной представлялась долговременная помощь в строительстве заводов для производства собственных самолетов, танков и другого тяжелого вооружения. Помощь Сталина была необходима Мао для того, чтобы превратить Китай в мощную военную державу.

Сталин недавно исключил югославского лидера Тито из коммунистического лагеря. Тито оказался слишком независимым и стремился к созданию собственной сферы влияния. В более раннем послании Сталину Мао ссылался на опыт Тито и, по-видимому, собирался использовать как возможную модель развития не только СССР, но и Югославию, за что и получил должный отпор. Теперь же Мао верно оценил ситуацию и одобрил критику, с коей Сталин обрушился на югославский национализм. Таким образом Мао пытался уверить Сталина в том, что ни в коем случае не станет новым Тито.

Мао не преминул также в разговоре с Микояном заявить, что считает себя подчиненным Сталина. Произнося тост за здоровье Сталина, Мао подчеркнул, что Сталин учитель китайского народа и народов всего мира. Микоян доложил Сталину: «Мао Цзэдун упорствовал, заявлял, что ждет указаний и руководства от нашего ЦК, так как у него еще мало опыта, нарочито принижал свою роль, свое значение, как руководителя и как теоретика партии, говорил, что он только ученик Сталина, что не придает значения своим теоретическим работам, так как ничего нового в марксизм он не внес и проч.». Проницательный Микоян не принял уверения Мао за чистую монету. Как сказал он Сталину: «Это, я думаю, восточная манера проявления скромности, но это не соответствует тому, что на деле Мао Цзэдун собой представляет и что он о себе думает».

Действительно, когда Микоян поднял вопрос о «координации действий между коммунистическими партиями азиатских стран», Мао представил собственный план создания азиатского Коминформа, приступить к которому он предполагал сразу же после завершения своего завоевания Китая. Мао хотел, чтобы группа состояла из нескольких партий, и для начала внес в список Корею, Индокитай и Филиппины.

Тогда Микоян изложил предложение Сталина, которое ограничивало Мао непосредственными задворками Китая: Мао должен стать «во главе» бюро партий Восточной Азии, состоявшее на ранней стадии только из трех стран: Китая, Японии и Кореи, «в последующем постепенно можно вовлечь и другие компартии».

Сталин пошел на некоторые уступки и одновременно намекнул Мао, что не следует давить слишком сильно. Через день после этого разговора Сталин прислал телеграмму с категоричным требованием: Микоян должен приказать Мао арестовать некоего Сиднея Риттенберга, американца, работающего с КПК, «как шпиона». Сталин обнаружил связь Риттенберга с Анной Луизой Стронг, американкой, которую Мао послал за границу рекламировать себя. По мнению Сталина, и Стронг была американской шпионкой. (Микоян сказал, что Сталин еще раньше дал ему особый приказ проверить окружение руководства Китайской коммунистической партии на наличие американских и британских шпионов.) Риттенберга своевременно арестовали.

Тогда же Анна Луиза Стронг, получив отказ в китайской визе, застряла в Москве. 13 февраля, на следующий день после того, как Микоян вернулся в Москву и встретился со Сталиным, ее бросили в Лубянскую тюрьму. Самым необычным было то, что на следующий день о ее аресте по обвинению в «шпионаже» написали в газете «Правда». Мао и другие коммунистические режимы получили недвусмысленное предупреждение. Стронг вскоре депортировали, и она написала представителю КПК: «Пожалуйста, передайте председателю Мао… что, насколько я знаю, русские обвинили меня в «шпионаже» из-за моих слишком настойчивых поисков возможностей попасть в Китай».

Одним из московских знакомцев Стронг был Михаил Бородин, главный агент Сталина в Китае в 1920-х годах. Он пытался помочь Анне Луизе опубликовать ее книгу о Мао в России. Через две недели после ареста Стронг Бородина тоже арестовали и подвергли пыткам, добиваясь информации о Мао.

Хотя все эти аресты, несомненно, проводились как предупреждение китайскому лидеру, он сохранял спокойствие. Сталин словно говорил: не лезь в Америку и Европу, однако Микоян уже пообещал ему Восточную Азию, то есть сферы влияния практически обозначились. А потому на предпобедном пленуме ЦК коммунистической партии 13 марта 1949 года Мао радостно рассуждал на эту тему.

На этом пленуме давний конкурент Ван Мин, к тому времени признавший свое поражение и подлизывавшийся к Мао, заявил, что мысли Мао — «развитие марксизма-ленинизма в колониальных и полуколониальных странах». Не в Восточной Азии или просто Азии, а во всех «колониальных и полуколониальных странах».

Ван Мин произнес вслух то, о чем думал Мао, и Мао пришел в такой восторг, что позволил себе зайти весьма далеко: «Слова товарища Ван Мина намекают на разделение «рынка». Колониальные и полуколониальные страны занимают очень большую часть земного шара. Когда они подпадут под наше влияние, не будет ли это означать, что Сталин контролирует лишь развитые промышленные регионы, а [остальной мир] окажется под нашим контролем?..» Сохраняя царственное «мы», Мао продолжал: «…мы говорим, что колониальные и полуколониальные страны принадлежат нам. Но что, если одна из них не станет покупать наши товары, а обратится напрямую к Москве?.. Конечно, не будем торопиться и упиваться мечтами; разберемся сначала с Китаем».

Мао начал мечтать о разделе мира со Сталиным.

Сталин явно решил, что, если позволит Мао управлять даже ограниченной частью планеты, его собственная власть будет подорвана. Поэтому, когда Лю Шаоци тем летом посетил СССР и аккуратно спросил Сталина, может ли Китай присоединиться к Коминформу, он в полной мере прочувствовал хитрость Хозяина. «Думаю, в этом нет необходимости, — ответил Сталин. — Китаю следует организовать союз коммунистических партий Восточной Азии». Однако за этим вроде бы подтверждением прежнего предложения немедленно последовало: «Поскольку СССР — страна, расположенная как в Европе, так и в Азии, мы будем участвовать в этом союзе». Хозяин вовсе не собирался сдавать свои позиции.