удержать его в определенных рамках и не позволить забыть, кто истинный хозяин.
Уверившись в скорой победе в гражданской войне, Мао намекнул Сталину на необходимость своего визита в Россию. Это случилось 30 ноября 1947 года, а 16 декабря канцелярия Сталина отправила ответную телеграмму, в которой эта идея была одобрена. Доктор Орлов, получивший телеграмму, безусловно имел приказ Сталина подробно доложить о том, как отреагирует Мао. На следующий день Орлов сообщил Сталину, что Мао был «чрезвычайно доволен», «весьма оживлен» и «сразу же сказал: «Очень хорошо, теперь я могу прожить там три месяца…»
Прошло три месяца, но никакого приглашения от Сталина не поступило. На следующий день после того, как КП К вновь овладела Особым районом, 22 апреля 1948 года, Мао снова затронул эту тему, сказав Орлову, что планирует выехать 4–5 мая. На этот раз Сталин ответил согласием. Мао попросил разрешения взять с собой и обоих русских врачей, якобы беспокоясь о собственном здоровье, но в действительности для того, чтобы в его отсутствие никто из соратников не мог поддерживать связь с русскими. Сталин согласился. Мао еще хотел посетить Восточную Европу, но это предложение Сталин не одобрил.
10 мая 1948 года, через несколько дней после назначенной самим Мао даты, Сталин неожиданно отложил визит. Весна плавно перетекла в лето, а нового приглашения так и не последовало. Мао не терпелось отправиться в путь. В то время он со своими сподвижниками находился в штаб-квартире партии в Сибайпо, и все знали, что он собирается в Москву на встречу со Сталиным. Создавалось впечатление, что поездка может состояться в любой момент. Об этом говорило хотя бы то, что не принималось никаких мер против лягушек, тревожащих сон Мао. В обычных обстоятельствах везде, где останавливался Мао, любую шумную живность вроде кур и собак брали «под контроль». Телохранители предложили заткнуть радостно квакавших в поросшем камышом пруду лягушек динамитом. Этот план так и не осуществили, поскольку предполагалось, что пребывание Мао в Сибайпо будет коротким. Мао понимал, что необходимо предупредить любые отрицательные последствия отсрочки, и организовал своему конкуренту Ван Мину очередной медицинский «несчастный случай». 25 июня 1948 года Ван Мину поставили клизму с лизолом, повредив кишечник.
4 июля Мао телеграфировал Сталину: «Я решил поехать к Вам в ближайшее время». Он установил новую дату отъезда через десять дней: «Мы в любом случае отправимся числа 15-го этого месяца» — и уведомил Сталина о «необходимо[сти] прислать два транспортных (пассажирских) самолета».
14 июля 1948 года, накануне сообщенной в Москву даты вылета, вместо самолета от Сталина прибыла телеграмма на имя доктора Орлова с сообщением о том, что визит откладывается до зимы: «Передайте Мао Цзэдуну следующее: «Ввиду начавшихся хлебозаготовок руководящие товарищи с августа месяца разъезжаются на места, где они пробудут до ноября месяца. Поэтому ЦК ВКП(б) просит тов. Мао Цзэдуна приурочить свой приезд в Москву к концу ноября, чтобы иметь возможность повидаться со всеми руководящими товарищами».
Выдвигая подобную причину, в Москве даже не потрудились скрыть иронию. Орлов доложил, что Мао выслушал новость «с небольшой улыбкой» и сказал: «Хорошо, хорошо», однако спросил: «Разве в СССР придают такое большое значение хлебозаготовкам, что на них выезжают руководящие лица ЦК партии?» Насколько я знаю Мао Цзэдуна, более шести лет, — далее отметил в отчете Орлов, — его улыбка и слова «хао, хао — хорошо, хорошо»… отнюдь не говорят, что он доволен…» «Мельников [второй русский врач] мне говорил, что 15 [июля] Мао Цзэдун задавал ему аналогичный вопрос о хлебозаготовках…» «Он [Мао] был уверен, что именно сейчас он поедет. Видимо, поездка для него самого стала нужной… Чемоданы Мао Цзэдуна упаковывались, даже были куплены кожаные туфли… сшито драповое пальто».
Мао понял, что Сталин им недоволен и колеблется в отношении предстоящего визита, и попытался исправиться, начав с собственного культа личности. 15 августа 1948 года Мао наложил вето на программу Северо-Китайского университета, основанную «на изучении мыслей Мао Цзэдуна», заявив: «Пользы от этого не будет, один вред». Он также изменил в документах термин «мысли Мао Цзэдуна» на «марксизм-ленинизм». Сталин не одобрял попыток Мао ввести в «Мысли» собственные формулировки: советские средства массовой информации никогда не упоминали «Мысли» Мао и вычеркивали этот термин, когда публиковали документы КПК.
Наконец с наступлением осени, а именно 28 сентября, Мао послал необычайно вкрадчивую телеграмму, в которой обращался к Сталину «хозяин» и просил предоставить ему возможность «лично доложить… главному хозяину, поскольку это «необходимо». Искренне надеюсь, что они [Советская партия и Сталин] дадут нам указания».
Сталину удалось продемонстрировать, кто истинный хозяин положения. Теперь Мао лебезил перед ним. Продемонстрировав превосходство, 17 октября 1948 года Сталин дал сдержанный, но обнадеживающий ответ, наметив визит Мао в «конце ноября». Мао, наученный горьким опытом, попросил короткую отсрочку. Сталин завершил первый этап наказания Мао за честолюбивые замыслы вне границ Китая.
В этом вопросе Мао дрогнул первым, но он не сдавал своих позиций, когда в противостоянии со Сталиным затрагивались его фундаментальные интересы. На последнем этапе гражданской войны, перед бегством Чан Кайши на Тайвань, 9 января 1949 года, Нанкин потребовал прекращения огня и подписания мира. Сталин приказал Мао ответить, что КПК «стоит за непосредственные переговоры». Мао пришел в ярость («говорил более резко», как доложил Орлов Сталину). Сталин на следующий день послал еще одну телеграмму, пытаясь — что совсем не свойственно ему — объясниться, и заявил, что его предложение было чисто тактическим, нацеленным на то, чтобы показать: именно националисты несут ответственность за продолжение войны, «наш проект Вашего ответа… рассчитан на срыв мирных переговоров».
Сам Мао считал, что националистам нельзя давать ни дня передышки даже ради приличий. Он ответил Сталину, что желает «безусловной капитуляции нанкинского правительства… Нам не потребуется предпринимать еще раз обходных политических маневров».
Впервые Мао дал указание Сталину, продиктовав Хозяину, как ответить националистам, потребовавшим участия русских в переговорах в качестве посредников: «Мы считаем, следовало бы ответить следующим образом». Здесь Мао как бы взял верх над Сталиным, что не прошло незамеченным в Кремле. Один из высокопоставленных советников Сталина по Китаю подтвердил нам: окружение Сталина стало свидетелем того, что Мао недвусмысленно отчитал Хозяина.
Сталин не замедлил нанести ответный удар. 14 января он резко отчитал Мао, объяснив, что уклонение от переговоров произведет плохое впечатление и породит угрозу иностранной интервенции. Хотя Мао в интервенцию не верил, он все же нашел способ и свой курс сохранить, и Сталину угодить: опубликовал список условий мирных переговоров, равный требованиям безоговорочной капитуляции. А затем он ловко процитировал Сталину его же собственные слова о сложившейся ситуации: «В основном курсе (срыв мирных переговоров с Гоминьданом, продолжение революционной войны до конца) мы с Вами совершенно едины». На следующий день Сталин сдался: «Между нами установилось единство взглядов… Значит, вопрос надо считать исчерпанным».
Похоже, Мао Цзэдуну удалось произвести впечатление на Сталина. За год до этого случая Сталин сказал югославскому и болгарскому лидерам, что Мао нарушает субординацию, но удачлив. Мао отвоевывал свои позиции яростно и эффективно. Когда 14 января (1949 г.) Сталин «настаивал» на том, чтобы Мао снова отложил поездку в Москву, «так как ваше пребывание в Китае очень необходимо», похоже, он искренне в это верил. Вместо вновь отложенного визита Сталин предложил (немедленно) послать на встречу с Мао «ответственного» члена Политбюро.
Сначала очередная отсрочка разгневала Мао. Его секретарь помнит, как он бросил телеграмму на стол со словами: «Ну и пусть!» Однако, поразмыслив, Мао понял, что Сталин действительно высоко его ценит, и 17 января ответил, что «мы очень приветствуем» посланника. Сталин раньше никогда не отправлял членов Политбюро в военную зону навестить коммунистическую партию, вовлеченную в гражданскую войну с правительством, поддерживавшим с Москвой дипломатические отношения.
