Не сразу и нелегко, конечно, далось ей это. Были и слезы в подушку, чтобы, не дай бог, не услышали за стеной мать с отцом, и без того уже обеспокоенные ее печальным видом. Догадывались, должно быть. А может, объясняли все другими причинами. А их хватало… В невероятно тяжелом положении пребывала страна. Стремительно двигалась черной тучей немецкая орда, и нечем было остановить. Фронт подходил уже к Днепру… Не зная ни сна, ни отдыха, забывая поесть, Мирослава наравне со своими товарищами из партийного актива работала в эти дни до полного изнеможения. Где уж было, казалось, найти силы и время для любовных переживаний! Да прошло и времени немало с тех пор — будто успокоилась даже. Вот почему большой неожиданностью была и для нее самой та внезапная вспышка ее любви к Артему, в течение нескольких часов светившая ей ярче солнца, но так же внезапно и угасшая, оставив в душе еще более густой мрак…
Произошло это в последнюю ночь перед отъездом из Славгорода. Последний эшелон с оборудованием патронного завода отходил на следующее утро. С ним и должна была выехать она: пока — в Полтаву, а там в губкоме решится ее дальнейшая судьба. Все ее партийное хозяйство в виде обитого жестью приземистого сундука с архивом и всякой документацией еще с вечера было погружено в вагон, и Бондаренко Федор Иванович настоял, чтобы, не задерживаясь больше, шла домой. Обойдутся без нее. А ей нужно и собраться в дорогу и побыть хотя бы эти последние часы с родными… И вот она дома. Сборы заняли немного времени. Вещевой солдатский мешок с самым необходимым уже стоял на стуле в столовой наготове, оставалось только завязать, и мать колдовала над ним, стараясь еще что-нибудь туда всунуть. Значительно больше времени ушло на взаимные советы, напутствия и предостережения, да и просто на беспредметные разговоры, лишь бы не молчать! Ибо печаль и горечь только и ждали этого и сразу же заполняли собой каждую более или менее продолжительную паузу. Наконец, уже за полночь, все очень утомленные легли спать. Мирославе только этого и нужно было. Ей предстояла еще одна работа, которую нужно было сделать именно теперь: навести порядок и в своих сердечных делах.
«Должна же я, наконец, раз и навсегда выяснить свои отношения с ним! — справедливо возмущалась сама собой. — Или пусть и дальше несет течение, пока либо затянет в омут, либо, в лучшем случае, искалеченную, полуживую, вынесет где-то на мель. И все только потому, что не знаю до сих пор, к какому берегу плыть, чтобы спастись. К тому ли, где он, или к тому, где его нет и никогда уже, никогда не будет. Нет, хватит тянуть!»
За исходный момент в своих рассуждениях приняла, естественно, последнюю их с Артемом встречу на Слободке, перед отъездом его из города в Ветровую Балку. Знала, что в ночной стычке с гайдамаками был ранен, и пришла осмотреть и перевязать в дорогу. Вот тогда и произошел у них последний разговор и одновременно первый за все полгода, — когда заговорили они наконец о своих чувствах. Сто раз потом невольно вспоминался ей этот разговор, и поэтому помнит его почти дословно. Начал Артем. Не дождавшись, пока закончит перевязку, задержал ее руку и нежно поцеловал. Стал просить прощения за его несдержанность позавчера, в ночном подъезде партийного комитета. «Не нужно было мне этого делать!» У нее от этих слов похолодело в сердце. Продолжала бинтовать вслепую, ничего не видя за слезами. Артем стал успокаивать. Да она уж и сама овладела собой. «Оставьте! Сейчас пройдет! Но на вашу искренность хочу ответить так же откровенно. Если бы я не верила в вашу порядочность, то, право же, имела бы все основания заподозрить вас в нечестных намерениях в отношении меня. Почему вы скрыли от меня?.. — Только накануне узнала о его прошлом романе с Христей и о ребенке, прижитом с нею. — Ведь вы и сейчас еще любите ее!» — «Ненавижу! — горячо возразил и добавил после паузы: — Но хочу, чтобы и этого не осталось в сердце, даже рубца. Только таким — чистым сердцем — я хочу и буду иметь право любить вас!..» И вот проходит две недели, и он уже сошелся с другой. Ну, пусть не просто с другой, а со своей первой любимой, но все равно — отвратительно и непостижимо. Абсурд какой-то! Или же…
Эта догадка и раньше не раз приходила в голову, но в такой категорической форме никогда еще; собственно, это уж и не догадка была, а убежденность, не полная, конечно, но… «А в самом деле, с чего это ты взяла, что тетя Маруся то слово «сошлись» употребила в специальном значении, а не в обычном, наиболее часто употребляемом смысле — «пришли к соглашению» или «договорились»? Ибо только такой смысл и вяжется логично с тогдашней ситуацией. Ведь известно, что в Поповку Артем поехал с единственным намерением забрать Василька. Если не совсем, то хотя бы погостить к бабусе Гармашихе. А он больной. И Христю застал там. Пришлось от решения своего отказаться. А вместо этого пришли к какому-то соглашению с Христей в отношении Василька, и в результате остался у них на несколько дней; и не так, должно быть, гостить, как сделать кое-что по хозяйству. Рассказывал же Василько — чего только не переделал его батя тогда, да какой он мастер на все руки: и хату снаружи кукурузными стеблями обшил, а муки аж два мешка где-то расстарался, а в хате кровать починил. «Теперь хоть конем на ней танцуй — и не скрипнет. А то ж было…»
Эта ненавистная кровать первое время не давала покоя Мирославе. Но потом, хорошенько присрамив себя за «грязное воображение» свое, успокоилась: глупости! Ничего не могло быть между ними. И он парень порядочный, да и Христя никак не производит впечатления легкомысленной женщины, склонной к таким странным отношениям. Но главное все-таки, наверно, не в ней, а в нем. «Порядочный парень». Несомненно. С таким, как говорят, смело можно в разведку идти; такому можно доверить самое трудное дело — все силы напряжет и все-таки сделает, что он не один раз и доказывал в течение полугода. Но что она знает о нем в другом отношении, — как о мужчине, представителе того, по его словам, «дикого племени»?.. Она придирчиво доискивалась в каждой памятной встрече с ним какого-либо поступка или высказывания его, которое пролило бы свет на этот вопрос, так волновавший сейчас ее. И не находила ничего. Так, будто специально почему-то обходили они тогда в своих беседах эту неприятно-щекотливую для них тему. Потом поняла: не «почему-то», а после одной неудачной попытки все же затронуть этот вопрос.
Было это в июле прошлого года. Но помнит, все до мелочей… Закрывает глаза — и вот уже бредет она босиком по теплым лужам на тротуаре, приятно чувствуя плечом тепло его тела: вдвоем шли под одной шинелью. А произошло это так. Проводила собрание в саперном батальоне, к которому была прикреплена по партийной линии как агитатор, и тут ее захватил дождь. А вышла из дому в одной батистовой блузке — была хорошая, солнечная погода. Да еще пустился обложной, нечего было и думать переждать его. Артем предложил свою шинель. Примерила, а она полами по земле. И так невысокая ростом, а без туфель — не хотела портить их в дождь и разулась — совсем стала мала. Тогда Артем нашел другой выход, вспомнив, что и ему нужно в ту сторону. Вот и пошли вместе — под одной шинелью, накинутой на плечи, — непринужденно разговаривая. Это уже не впервые были они наедине за этот месяц, что, он появился в Славгороде. И каждый такой случай Мирослава старалась использовать для того, чтобы как можно больше узнать о нем. Артем был довольно интересный собеседник. Не всегда охотно, но когда начинал — сам увлекался и интересно рассказывал о своей жизни, не столь богатой, но и не бедной на всякие приключения. Как видно, и на этот раз рассказывал что-то интересное, и, заслушавшись, она нескоро догадалась сказать: «Да вы положите руку мне на плечо; вам же тяжело держать ее вот так — на весу». — «Ничего, подержу!» — ответил Артем тоном, который не совсем почему-то понравился ей. Сама еще не понимала, чем именно. После небольшой паузы попыталась вернуть его к прерванному разговору, но Артем с явной неохотой так-сяк закончил свой рассказ и надолго замолк. Молчала и она, старалась разгадать причину внезапной смены его настроения. И наконец, как ей показалось, разгадала. Стыд и раскаяние охватили ее, однако и теперь такт не изменил ей: «Ну вот и дождь перестает!» — сказала, прежде чем освободиться от шинели. Но рука Артема легла ей на плечо и не пустила. «Где ж он перестает, если еще больше припускает! — сказал с неприкрытой иронией, поняв ее маневр. — А воспаление легких хоть и дорогая цена, но не та, что мог бы ею удовлетвориться». — «Цена? За что цена?» — не поняла она и насторожилась в недобром предчувствии какой-то неприятности. «За ту обиду, что вы нанесли мне сейчас, — ответил Артем и добавил: — Нет, вы не сказали мне этого в глаза — ни «болван», ни «хам»; может, и мысленно употребили другое, более деликатное слово, скорее всего «нахал»…» — «Да за что же я должна была вас так?..» — «А кто бы, по-вашему, как не нахал и хам, мог понять ваше товарищеское разрешение положить руку вам на плечо как определенное… ну, поощрение к большей смелости, что ли?» — «Вот вы о чем! — облегченно вздохнула она. — Нет, я не такого плохого мнения о вас». — «А почему же вы вдруг так отшатнулись от меня?» — «Это другое дело, а мы еще не покончили с этим, — уклонилась от ответа и, помолчав, сказала: — Ваше возмущение, Артем, было бы понятным и даже похвальным, если бы оно не возникло раньше причины, которая его будто бы вызвала. Ведь еще раньше, чем я «отшатнулась», вы уже надулись как сыч — извините за сравнение. Почему? В природе причина всегда предшествует следствию. Поэтому и здесь нужно искать ее не после, а перед тем вашим испорченным настроением. А перед тем я как раз и дала товарищеское разрешение… Вот и выходит, что возмутило вас совсем не то, о чем вы говорите, а мое женское коварство: именно оно характеризуется вот такими приемами, как поощрение или же открытая охота на мужчин. Вот видите, как оно обернулось! Так какую же цену мне теперь запросить с вас в возмещение за обиду, нанесенную мне?» — «А почему же обязательно коварство? Есть и такой женский недостаток, как опрометчивость. За что рано или поздно, но всегда приходится расплачиваться вашей сестре. И если хотите знать, то именно это и огорчило меня тогда, что плохо вы, Мирослава, знаете нашего брата, мужское наше дикое племя». — «Уж такое ли дикое сплошь?» — цепко ухватилась за эту ниточку, думалось — приведет к тому клубочку. «Ну, не сплошь, конечно, — сказал Артем. — Не берусь определять в процентах, но что таких большинство, которым пальца в рот не клади, это уж наверняка. Может, даже все девяносто процентов». — «Ой-о! — маскируя шуткой свое смятение, «ужаснулась» она. — Ну да не будем впадать в отчаяние, помня, что проценты ваши явно завышены. Не понимаю только, какой вам смысл? Разве что… Ну да, конечно же себя к тому малоуважаемому большинству не причисляете. Молчите? Неужели и у вас в этом отношении не все в порядке? — И поспешила добавить: — На ответе не настаиваю. Сама вижу, какой неуместный вопрос». И даже ускорила шаги — подходили уже к думе, где помещался уездный ревком и куда ей нужно было зайти, — не будучи уверена, что Артем воспользуется своим правом не отвечать на этот действительно неуместный вопрос и не брякнет в порыве откровенности чего-нибудь такого, о чем все же легче только догадываться, а не знать наверняка. Но у Артема хватило здравого смысла промолчать.
