Так было и на сей раз. С той только разницей, что к нетерпению примешивалось беспокойство. Ведь поехал Смирнов с управляющим Галагана его лошадьми, с ним должен был и вернуться, но не вернулся. А сам управляющий прибыл домой поздно вечером, по той, дескать, причине, что немцы до самого полудня не выпускали никого из города, пока не кончилась облава. Об этом стало известно еще с вечера Кушниру с Гудзием (Мирославы Супрун и Середы не было сейчас в местечке) — они имели своего человека среди дворовых Галагана.
Уж не с этим ли связана и задержка Смирнова?
А тут еще один из дачников, прибыв уже после Компанийца поездом из города, привез страшную весть о расстреле немцами в ответ на дерзость партизан — сняли с виселиц своих, а на одной из них повесили немецкого офицера — целого десятка заложников из числа задержанных во время облавы. О чем сам он читал в одном из извещений немецкой комендатуры, расклеенных по городу.
Без сна и в тревоге прошла эта ночь для обоих. Но тем большей была их радость, когда узнали утром, что вернулся Смирнов ночным поездом. Когда Гудзий, разыскав Кушнира на работе, сказал ему об этом и предупредил, что в полдень Смирнов придет сюда в обеденный перерыв, Кушнир, не отличавшийся вообще особой чувствительностью, к тому же к Гудзию относившийся довольно сдержанно, даже с некоторым предубеждением, считая его мелкобуржуазным интеллигентом и «социалистом» в кавычках, в этот момент готов был схватить его в объятья от радости. Но только к чему такая спешка? Собирались, как правило, вечерами — на речке или у Середы, изредка у Гудзия, но тоже в свободное время — за преферансом или просто чаевничая, а не среди рабочего дня. Наверно, что-то в самом деле очень важное.
Дождавшись обеденного перерыва, Кушнир, не заходя домой перехватить чего-нибудь на скорую руку, сразу же отправился к Гудзию, который жил тут же, на территории завода, в заводском домике.
Смирнов уже был здесь, и хозяин был дома. Кое-что Смирнов, наверно, и рассказал уже ему, и, как видно, очень неприятную новость какую-то, ибо сидели оба понурившись, очень удрученные, и табачный дым стоял столбом в комнате.
— Что случилось? — вместо приветствия спросил Кушнир, садясь рядом со Смирновым и тоже закуривая папиросу.
Смирнов поднял голову и печальными глазами взглянул на товарища:
— Беда стряслась, Петро!
Тымиша Невкипелого Кушнир знал. Раза два был в Подгорцах. Вспомнилось, что это же он и посоветовал тогда Кандыбе в самом начале организации отряда не назначать Невкипелого командиром боевого подразделения, а назначить начальником хозяйственной части, где увечье его не будет такой помехой, как на строевой службе. А трудолюбие его и добросовестность будут в этом деле как раз кстати, если учесть, с какими трудностями придется столкнуться ему, какие усилия приложить, чтобы вот такую «семейку» и накормить и одеть некоторых, а главное — вооружить. Пообещал тогда, что со временем наверняка сможет помочь им в этом и штаб. Некоторые меры уже приняты. Но и сами должны, не ожидая готовенького, думать об этом каждодневно… Вот и додумались! Но разве предполагал тогда, что они пойдут на такую явную авантюру? Одним махом хотели. А ума у Кандыбы на это и не хватило. Ну почему не посоветоваться было ему со штабом? Ведь могли через партийный комитет в Славгороде, который имеет свою агентуру среди немецких солдат гарнизона, подробнее узнать о том немце-мародере, заведующем складом трофейного оружия. И наверняка наперед узнали бы о так ловко расставленной им ловушке. А не после уже, когда случилось непоправимое.
Самовольные действия Кандыбы тем более возмущали Кушнира, что не далее как за неделю тому назад, почти накануне отъезда Невкипелого со Злыднем в Славгород, Гудзий был в Подгорцах. Кандыба имел возможность посоветоваться с ним как с представителем штаба. А он вместо этого пошел на явный обман: скрыл даже то, что его хлопцы и по его приказу, ради «мобилизации средств», творили все те бесчинства, ограбили за несколько ночей не только с десяток богатых хуторян, а и несколько церквей, о чем молва пошла по всей округе, докатилась и до Князевки. Подозрения штаба падали на Тургая из Зеленого Яра. Именно в его отряде было немало всяких головорезов из бывшего отряда анархиста Гири, расстрелянного еще зимой за мародерство по приговору Ревтрибунала. В Зеленый Яр и был направлен Гудзий, чтобы расследовать дело на месте. А уж потом из Зеленого Яра заехал он и в Подгорцы. Но и Кандыба также ручался за своих хлопцев, что не причастны, мол, они к этому делу. Только, в отличие от Тургая, не кивал, как тот, на своего соседа, а высказал догадку, что, вероятно, налетели какие-то городские гастролеры. Мало ли их выпустили немцы из тюрьмы, разгружая ее для политических! Очень похоже на то. Грабежи случались и раньше в округе чуть ли не каждую ночь, но были они совсем другого характера: забирали что-либо из еды — муку из амбаров, сало, случалось и в виде откормленного кабана из хлева, из одежды что-нибудь. А на сей раз все это не интересовало тех загадочных ночных добытчиков. Требовали только золото, николаевские деньги, и то только крупных купюр — «катеринки», «петропервые», — а в церквах забрали чаши да кресты из алтарей, посрывали с икон серебряные оклады. Как видно, грабители «образованные»!
Так и доложил Гудзий, вернувшись в Князевку. На этом и успокоились было. Неприятно, конечно, было, ведь каких только собак и без того не вешали на лесовиков-партизан, а тут еще и это: грабители церквей или даже «осквернители храмов», как это оглашали попы с церковных амвонов в своих воскресных проповедях. Ну да, как говорил Юрко Середа: «Если не ела душа чеснока…» Так-то так, да вишь… Из рассказа Смирнова выяснилось, как их всех подвел под монастырь Кандыба, вот так ловко обвел вокруг пальца.
— Ну как же ты, Степан Яковлевич, не заметил тогда ничего подозрительного? Неужто втирал очки тебе, не моргнув глазом?
Флегматичный Гудзий повел плечами:
— Теперь, когда знаю, что его работа, много чего вспоминается подозрительного. Что именно? Ну хоть бы его странная осведомленность касательно награбленного: столько-то золотыми червонцами, столько кредитками да серебра больше пуда. Я и схватился за эту ниточку, спрашиваю, откуда у него такие точные данные. Хотя бы глазом моргнул. «Слухом земля полнится. А мы, даром что люди лесные, уши не совсем еще мохом заросли».
— Вот каналья! — даже со стула вскочил Кушнир и, раздраженный, заходил по комнате из угла в угол. Вдруг остановился против Гудзия и пристально посмотрел на него. — А может, ты, Яковлевич…
— Нет, — не дал даже закончить тому фразу. — И чего бы ради стал он меня посвящать в свои тайные намерения, коли уж решил скрыть от штаба? Невысокого ты мнения обо мне, Григорович! Если бы я знал о том, как бы я мог не доложить штабу? Хотя это, конечно, нисколько не обязывало бы меня соглашаться с твоей характеристикой Кандыбиной операции как абсолютной авантюры. Почему авантюра? Из рассказа Петра Максимовича видно, что подготовлена операция была неплохо. А что провалилась, то совсем не потому. Не убереглись от провокатора. Но ведь от этого никто не застрахован.
— «Не убереглись»! Еще удивляться надо, что случилось это только теперь, а не месяц, а то и два тому назад. Сам себя обрек на это. С самого начала. Недаром меня все время беспокоили его сомнительные связи, его неразборчивость в подборе людей, легкомысленное доверие к людям явно сомнительным. Ну кто, например, может поручиться хотя бы и за того же Теличку? Что, устроившись приказчиком у помещика Погорелова, пускай даже и с ведома Кандыбы, служить будет нам, а не против нас? Или Саранчук? Председатель «Просвиты», то ли муж, то ли любовник такой махровой националистки, как Ивга Мокроус? Наверно, не только любовь связывает их. Неужто мало этого, чтобы поостеречься? Куда там! Как личное оскорбление принял мое предостережение на этот счет. Да и в самом отряде, наверно, есть немало таких, — Он снова заходил по комнате, а на ходу говорил отрывисто, под ногу, отчего слова звучали резко и категорически. — Одним словом, не будет толку ни из его отряда, ни из него самого как боевого командира, пока будет сиднем сидеть в своих Подгорцах. Ведь он до сих пор наполовину человек гражданский, считает себя все еще председателем волостного ревкома на своем пятачке размером в один сельсовет.
