На этом Смирнов и оставил мысли об Артеме, нужно были решить, что ему самому сейчас делать.

Об отъезде из города сегодня нечего было и думать. Теперь ни в бричку, ни тем более в вагон нельзя было брать с собой тот опасный багаж — чемодан со взрывчаткой и детонаторами. Нужно найти иной способ. А на это потребуется время. Кроме того, в зависимости от характера неминуемых репрессий немецкой администрации, партийный комитет вынужден будет как-то реагировать на репрессии. Поэтому и его присутствие, как члена комитета, в Славгороде сейчас просто необходимо. Роман сообщит Шевчуку, что он не выехал из города. А где его искать в случае необходимости, Роман тоже знает: на Дворянской, два.

Но возвратился сюда Смирнов только часа в два, после того, как узнал, что уже снято запрещение на выезд из города. Да еще полчаса дал Компанийцу на сборы в дорогу — не хотел встречаться с ним. Ведь снова пришлось бы придумывать какую-то новую причину своей задержки в городе. А тот, как назло, еще с вечера сам не свой, да и ночью плохо спал. А невыспавшийся, как и всегда в таком состоянии, Компаниец был теперь просто невозможен — подозрителен и придирчив. А тут еще история с Гармашем, неудачная попытка устроить его кучером. И чего этот Влас не в свое дело сунулся? Все было бы в порядке. Ничего и не знал бы Компаниец, даже о самом существовании Гармаша. А вот теперь выкручивайся. И, наверно, неспроста с самого утра не раз заводил разговор о нем и называл не иначе как «ваш протеже». Уж не закралось ли подозрение!

Приоткрыв калитку и увидев посреди двора запряженную бричку, Смирнов в первый миг хотел не заходить, но уж залаял пес и его увидел управляющий. Вынужден был зайти.

— Наконец-то! — насупившись, хоть на самом деле был рад ему, встретил управляющий Смирнова. Был одет уже по-дорожному — парусиновый пыльник и на голове двухкозырка «здравствуй-прощай». — А я вас и ждать перестал уже.

— Имели все основания, — сказал Смирнов. — Не попутчик я вам сегодня.

Компаниец теперь уже на самом деле нахмурился — уж очень не хотелось одному отправляться в дорогу, — недовольно пожал плечами.

— Так хотя бы предупредили вчера. Подыскал бы себе в попутчики кого-нибудь другого.

Смирнов уже хотел попросить извинения, да вдруг надумал воспользоваться удобным случаем и выяснить еще до его отъезда: подозревает он или только показалось? И поэтому сказал шутливо:

— Нет, Иван Семенович, отклоняю ваши претензии. Сами виноваты. Хорошего же кучера вам предлагал. Отчего забраковали?

— Хорошего? Молчали б уж! — И Компаниец, возмущенный, отвернулся от него. Уже поставил было ногу на подножку брички, но снова опустил и, повернувшись к Смирнову, сказал, подчеркивая каждое слово: — Так вот, уважаемый Петр Максимович, как раз о вашем протеже я и хочу кое-что сказать вам. Хороший парень, говорите. Наивный вы человек! А чего же это полиция так интересуется им? Да еще именно в такой день, как сегодня!

Смирнов от этих слов сразу растерялся, но потом сообразил, что лучше всего ему эти слова понять неправильно. И сказал непринужденно:

— Полиция? Она сегодня многими интересуется. И не только полиция, а и немцы тоже. Меня самого дважды задерживали, проверяли документы.

— Не об этом речь. Это специальный вопрос.

И Компаниец рассказал, что в отсутствие Смирнова приходил один из державной варты. Знакомый. Еще при царизме служил тут околоточным. Поэтому и не петлял очень, а выложил сразу, как давнишнему знакомому, что пришел по доносу. Будто бы вчера около полуночи кто-то из калитки вышел, а назад, мол, и не вернулся, хотя до самого утра продолжалось наблюдение.

— Хе! Чертов горбун! — не стерпел Влас. — Да когда ж он спит? Ежели всю ночь следил, а утром, когда я вышел, уже с метлой возле своих ворот торчал! О ком говорю? Да про коллегу своего, дворника из первого номера.

— Откуда ты знаешь? Как ты можешь наговаривать на человека!.. — возмутился управляющий.

— Потому как он и меня сегодня, околоточный этот, вербовал в агенты. Насилу отбоярился. Разыграл из себя…

— Погоди, Потапович, — остановил его Смирнов и обратился к Компанийцу: — Ну, и вы, Иван Семенович, сказали о моем протеже своему доброму знакомому — околоточному?

— А что я должен был сказать? — Компаниец тяжело взобрался на бричку, поудобнее умостился на заднем сиденье и, разбирая уже вожжи, наконец ответил: — Сказал, что ничего не знаю. Спровадил к Власу. А что уж там Влас ему плел…

— А вы как будто не знаете, — сдержанно возмутился Влас. — Будто я не рассказывал вам еще раньше, как было дело. Что уже спал человек, когда вы из гостей вернулись. Вот и не стал будить. Куда он на ночь глядя? А когда рассвело, проводил его за калитку. Так куда там! Конечно, горбуну вы больше верите. Он таки стукач полицейский! А я кто? Обыкновенный дворник.

— Ну, хватит тебе! — примирительно сказал управляющий. — Ступай лучше ворота открой. А то вы меня тут заговорите, что и ночь в дороге застукает. — Потом махнул рукой Смирнову — «до свидания» и тронул лошадей, поехал вслед за Власом.

Смирнов отошел в тень от дома, сел на ступеньку крыльца черного хода и закурил. Бессонная ночь и дневная тревога давали себя знать. Очень хотелось спать, вот так упасть бы и хоть полчаса поспать. Да разве до сна сейчас! Если ко всему еще и это!.. Одним словом, чем дальше в лес…

Через несколько минут подошел Влас.

— Поехал, — сказал, лишь бы что сказать. Сел и сам тут же на спорыш и тоже закурил.

— Спасибо тебе, Потапович, — после недолгого молчания сказал Смирнов.

— За что?

— Сам знаешь.

И снова молча сидели, курили, глубоко затягиваясь цигарками. Наконец долгое молчание нарушил Влас:

— Вот беда мне с Груней, Максимович. Целый день места себе не находит.

— А что с ней? — забеспокоился Смирнов.

— Догадывается уже. Вот я… и хочу спросить, и страшно. Про Тымиша Невкипелого — правда ли?

— Правда, — печально кивнул головой Смирнов. — Нет Тымиша в живых.

— Ой, горе! — Влас закрыл ладонью лицо и низко склонился головой.

Не скоро Смирнов решился оторвать его от тяжких дум:

— Потапович! А как тебе показалось тогда, поверил он твоим россказням? Или, может, отдал предпочтение своему стукачу горбуну?

— Не знаю, — ответил Влас, но, помолчав, добавил: — Не должон бы. Какое ж ему предпочтение?! Он стукач — и я стукач. Дак у меня ж еще тридцать лет беспорочной службы денщиком у генерала. — Чуть усмехнувшись, видя удивление Смирнова, Влас пояснил, что при управляющем не хотел говорить об этом: и себя дал завербовать сегодня. — Потому как увидел, к чему идет, — продолжал он. — Не единожды, чай, доведется нам еще и не в такие переплеты попадать.

— А ты хорошо подумал, Потапович, прежде чем… Ведь знаешь поговорку?

Влас старательно раскурил пригасшую цигарку и потом сказал:

— Знаю. Этой поговорке меня добре научил еще первый мой хозяин, сапожник, к которому я попал сразу из приюта. Сперва, бывало, огреет чем попало, а уж тогда и словесно добавит: «До каких пор я тебя, байстрюк, учить буду? Семь раз отмерь!» Да ты же меня, Максимович, не со вчерашнего дня знаешь!

— Разумеется. Если бы не знал, разве я пользовался бы твоим гостеприимством? Вот уже четвертый месяц, как ни приезжаю в город, прямо сюда, на Дворянскую, и иду, как к себе домой. Даже независимо от того… Не думай, что я такой наивный человек и не знал до сих пор, что ты о многом в отношении меня догадываешься. Только я виду не подавал. Ибо это меня как раз и устраивало. Ждал, пока сам заговоришь. Рано или поздно, а это должно было случиться. И, как видишь, не ошибся, дождался. Да иначе и быть не могло. Ведь ты умный человек и пролетарий, можно сказать, с детских лет. Так с кем же тебе по пути, как не с нами, большевиками?!

Никогда еще за все месяцы они не разговаривали так откровенно и сердечно, как в этот раз. И в конце концов договорились, что лучший способ присоединиться Власу, как сочувствующему большевикам, к их подпольной деятельности — это превратить свою квартиру, вернее, дом Галагана, хотя бы на время, пока хозяин живет в своем имении, в явочную квартиру. Первоклассную! Ибо действительно, кому придет в голову заподозрить в связях с подпольщиками недавнего генеральского денщика, а теперь дворника Галагана, человека, очевидно, проверенного, которому помещик Галаган целиком доверяет. А горбун? Да, дворник из первого номера беспокоил и Смирнова. Но, пораздумав, они наконец нашли способ если не обезвредить совсем, то, во всяком случае, как можно больше усложнить его подлую работу полицейского стукача. А тем самым, возможно, и совсем со временем отбить у него охоту к этой довольно хлопотной работе. Как раз самого Власа осенила эта счастливая мысль: не заделаться ли ему сапожником? Только по настоящему, не так, как до сих пор — между делом — для себя да для знакомых, а с размахом, с вывеской. Чтобы калитка целый день не закрывалась от заказчиков. Пусть следит тогда, подлая душа! Смирнову эта мысль показалась дельной. И чтобы не откладывать в долгий ящик, он сам вызвался написать такую вывеску. Хотя бы для начала. С тем чтобы после заказать лучшую — «художественную» — настоящему живописцу. Влас разыскал подходящий кусок жести, зеленой краски — от ремонта крыш осталась, черной, к сожалению, не нашел. Но это как раз было на руку Смирнову. Потому что самый цвет, зеленый, не свойственный вообще обуви, требовал от него и соответствующей условной манеры изображения сапога — одним контуром, на что у него, собственно, только и хватило таланта живописца. И в тот же день, только краска просохла, Влас прибивал уже вывеску на заборе с улицы возле ручки звонка.