Левчук предлагал выдвинуть заставу подальше от имения к стогу соломы у самой дороги, с тем чтобы там и встретить гайдамаков, если они сунутся сюда. Предупредить, чтобы возвращались, если не хотят, чтобы их уложили всех до одного. Для острастки можно будет дать один-другой неприцельный залп, чтобы крепко подумали сперва, стоит ли на рожон лезть.

— Может, так и удастся, даже без боя, отогнать их!

Тымиш спросил Артема, что он думает на этот счет.

— Видите ли, братцы, дело какое, — немного замялся Артем. — Если бы я не уезжал этими днями… А то — боюсь, как бы и вас не подвести под монастырь, да и самому после не грызть себя в случае чего — за то, что подбил вас на такое, может, и рисковое дело.

— Ладно уж, говори.

— Ну какой нам расчет отогнать их да тем дело и кончить?! — загорелся вдруг Артем. — Тем более что их там всего-навсего десяток какой. Разве не выгоднее заманить их во двор, в ловушку, да и содрать с них шкуру: обезоружить, коней забрать. А их самих — под зад коленом на все четыре стороны.

— Э, легко сказать! — вздохнул Невкипелый. — Нельзя рисковать. Обезоружить-то, может, и не штука. Но не спустят они этого! А что, ежели потом за винтовками да за лошадьми привалит сюда их уже не десяток?

— Чтобы за винтовками — навряд, — сказал Левчук. — А вот за лошадьми да седлами — очень возможно. Видно сразу, Артем, что ты не в коннице служил. Да всадник даже из боя, ежели коня убили под ним, седло беспременно должон вынести. Иначе идти ему в пехоту. За лошадьми да седлами могут приехать. И не десяток уж!

— За пятьдесят верст? Только и делов у них! Не думаю!

И эта уверенность Артема, собственно, решила дело. Еще потолковали, поспорили и все же большинством решили рискнуть. Хотя бы ради винтовок. Или на худой конец — видно будет по обстановке — хотя бы даже ради патронов, которых, наверно, в достатке у них.

Тут же выбрали на скотном дворе выгодные места для засад, точно определили, какому взводу где по тревоге занять место, и вернулись на черный двор, в людскую.

Светало. Залаяли по селу собаки, как видно, зашевелился народ: начали, наверно, собираться к школе. Но потом выяснилось, что не к школе, а просто в экономию народ повалил толпой. То ли Приська не утерпела, еще кому-то сказала про гайдамаков, то ли встревожило крестьян, что видели, как перед рассветом и с Новоселовки, и с Юру по селу побежали красногвардейцы к имению. Сначала поодиночке, по двое-трое, а затем толпой повалили. Растекались по просторным дворам экономии, разыскивая Тымиша, — все знали, что он караулит здесь со своими бойцами.

Тымиш успокаивал: дескать, все будет хорошо. Обо всем он знает (на то разведка есть), и необходимые меры приняты. Поэтому лучше всего им вот так, гурьбой, и вернуться в школу: время уже сход открывать. Не тут-то было! Никто и не думал о том, чтобы уходить. И народу все прибывало, как воды в половодье.

Вот тогда кому-то и пришла думка — провести сход не в школе, а в клуне экономии, где летом «Просвита» устраивала спектакли. До полтысячи народу помещалось. Заглянули туда — можно вполне: на сцене, в декорациях, даже и стол готовый для президиума. Оставалось только выкатить во двор несколько сеялок да жаток и расставить сваленные в кучу скамейки. Сказали Легейде. Он одобрил это. Сразу послал человека к школе, чтобы всех направлял сюда, а конюха Микиту попросил запрячь коня в сани — съездить за Прокопом Невкипелым: не дойдет старик пешком сюда. И за какие-нибудь полчаса, только заалело небо на востоке, — сход ветробалчанской громады уже продолжал работу в клуне.

Во дворе остались только часовые. Остальные бойцы, а среди них и командир Тымиш Невкипелый, расположились в клуне у дверей, чтобы в любой момент можно было выбежать наружу.

Но проходил час за часом, и все было спокойно. Иногда Тымиша брало сомнение: уж не зазевались ли часовые? И он выходил, чтобы проверить. Нет, часовые начеку. Да и, кроме того, у ворот клуни снаружи, греясь на солнышке, все время толпились и дымили мужики — курили: они заметили бы — дорога до самого большака была перед глазами. Успокоившись, Тымиш снова шел в клуню, где нынче на собрании еще пуще, чем вчера, кипели страсти.

Да и вчера тоже, особенно те, кому доставалось всего-навсего по полдесятка овец, роптали, но их протесты не были такими бурными. В большинстве своем это были люди непритязательные, забитые, для коих решение схода было беспрекословным законом. Немало и сегодня в списке попадалось людей рассудительных или просто совестливых. Некоторые из них, как, например, Гордей Саранчук, и вовсе отказались от своей доли: самое необходимое в хозяйстве, мол, есть у него; разве что понадобится сотня-две кирпича — сложить печь, когда хату сыну ставить будет. И то можно не даром, а за деньги. Но ведь не все были такими. Немало было жадюг, рвачей, крикунов. Те из них, которым доставалось что-нибудь (сеялка — на двоих, жатка — на четверых, конная молотилка — на шестерых), хоть тоже не молчали и находили причину для неудовольствия, все же в конце концов унимались. Но те, кому сход большинством голосов отказывал как людям зажиточным, у которых не было и основания рассчитывать на что-либо из помещичьего добра, орали больше всех. Не удивительно, что в галдеже никто и не заметил Рахубу, когда он, взволнованный, протиснулся в клуню и подал знак Невкипелому: едут!

Тымиш без особой спешки, чтобы не обратить на себя внимания сидевших и стоявших впереди, вышел, приказав своим хлопцам тоже выходить за ним следом поодиночке, без паники.

Действительно, ехали. Еще только с большака на проселок свернули, как раз в версте отсюда. Очень хорошо было видно на белом снегу темное пятно — отряд гайдамаков. Было их больше десятка, пожалуй. Невкипелый приказал своим занять намеченные ранее места засады. Часть вооруженных «холодным оружием», в большинстве вилами, рожнами, осталась при нем, тут же, у ворот клуни.

До самого стога соломы вблизи дороги, куда Левчук предлагал выставить заставу, неизвестно было — поедут ли они дорогой в село или напрямик по проложенной колее направятся в экономию. Так и есть, свернули сюда. Теперь уже сотни за две шагов как на ладони видать: впереди Корней Чумак, за ним — по три в ряд — четыре ряда всадников. Винтовки за плечами. Никакого воинственного настроения у них не заметно. Невкипелый решил тоже пока никаких особых мер не принимать. Закурив цигарку, внешне спокойно ожидал, пока подъедут. Колея в экономию вела мимо клуни.

— Не пренебрегай, Тымиш, винтовками, — сказал Артем товарищу. — На дороге не валяются.

— Посмотрим! — ответил Тымиш и глубоко затянулся цигаркой.

Подъехав к клуне, гайдамацкий отряд остановился. На вороном резвом коне — Корней Чумак, в серой смушковой шапке с зеленым донышком, в серой, из шинельного сукна, не то бекеше, не то жупане с фронтовыми погонами поручика. Чисто выбритый, румяный на морозе, в белом башлыке, он имел вид очень живописный. Особенно на фоне своих казаков — хоть и в новых шинелях, но в неказистых солдатских папахах из искусственной смушки, — каким манером ты ни надевай, все равно молодецкого вида не получается! Чумак окинул взглядом гурьбу крестьян у ворот клуни, не обратив особого внимания на рожны и вилы в руках у них, и, обернувшись к казакам, сказал иронически:

— Э, хлопцы! Чтой-то не очень приветливо нас тут встречают!

— Да просто — холодком! — отозвался один из гайдамаков.

Из гурьбы крестьян кто-то ответил:

— А ты что хотел? Хлеба-соли? На вышитом рушнике?

— А хоть бы и так! — сказал Чумак, нахмурясь.

Из толпы вдруг вышел Антон Теличка, подошел к Чумаку и, протягивая руку, сказал:

— А пошто не предупредил? На, держи мои пять. Антон Теличка. Может, забыл, давно не видались. Левый эсер.

Чумак не очень охотно протянул руку этому, как он сразу же охарактеризовал для себя Теличку, подозрительному типу. И вдруг насторожился, услышав в клуне громкие выкрики.

— А что это у вас? Уж не представление ли — в будни с самого утра?