— А ты аттестацию проходил? — спрашивает Михаил Афанасьевич, прищурив глаз.
— На понедельник назначили.
— Ишь ты какой… — улыбнулся Михаил Афанасьевич. — Порядок знаешь? Пока не пройдешь — не дам.
— Так что ж это, выходит, я должен третью неделю на голых досках…
— Но-но-но, — перебивает директор. — Заплачь. Ты насчет трудностей имел предупреждение? Или, может, ты на курорты ехал? Вот какой народ интересный! — разводит он пухлыми ладонями, как бы обращаясь к кому-то третьему, присутствующему в кабинете. — Мы, мы, мы, а чуть что — пожалуйста…
Парень молчит. Глаза его и впрямь наливаются слезами.
— Бригадир-то у тебя кто?
— Сильченко.
— Который это Сильченко? Такой маленький, рыжий?
— Да нет, высокий, вы его знаете… — Парень усмехнулся, машет ушанкой и прибавляет: — Вы уже на него кричали.
— Кгм… Ну вот… Я с ним поговорю. Пускай по всем вопросам бригадиры ходят, самодеятельность разводить не будем. А теперь давай иди, некогда мне.
Парень молча уходит. Михаил Афанасьевич хмурится, перебирая бумажки. Два месяца назад, когда он принимал дела у прежнего директора, в штате было всего двести человек, а за один только март понаехало еще двести пятнадцать, — мыслимо ли? Этому матрац, другому ватник, третий на новый трактор желает, четвертому, видишь, питание не нравится.
Михаилу Афанасьевичу всерьез кажется, что все это придумывается специально для того, чтобы отвлечь его от более важных дел. А дел хватает. Ремонт не закончен. Горючее не завезено… А комплектование бригад? Полевые вагончики? Механизация на фермах?..
Нет, что ни говори, с прежней работой не сравнишь…
Он откидывается на спинку кресла, смотрит в окно, за которым белеет степь, и предается воспоминаниям.
Двенадцать лет назад он закончил Челябинский институт механизации сельского хозяйства. По молодости не было охоты из города уезжать, — устроился на завод металлоконструкций, помощником мастера. Дошел до начальника цеха. Работенка, как говорится, не пыльная, — сиди в конторке, подписывай наряды. Технология — пустяки: разметил, нарезал, сварил, склепал — и будь здоров. План выполняли, бывало, и прогрессивка шла, чего еще надо? Выведешь по-человечески кому следует, — глядишь, в получку зовут. Ну, зайдешь, чтоб не обидеть. Много, конечно, не пил, чего там: красненького стакан, белого граммов двести, — вот и все. Вечерком в кино сходишь или к друзьям — «козла» забить. Жизнь!..
А минувшей зимой взялись: у кого специальное сельскохозяйственное — просим… Вызвали в обком. Ну, сперва поартачился — какое там сельскохозяйственное, ведь позабыл уже все. Поднажали, пришлось дать согласие. И верно, думалось, отчего бы не согласиться? Дело, как говорится, почетное. Должность, оклад. Хозяйство завести можно…
Михаил Афанасьевич с хрустом потягивается и думает о том, что надо бы Степке Баландину, дружку заветному, написать, чтоб приехал. Пусть бы кадрами заворачивал, все же помощь…
Размышления прерывает Закиров, председатель колхоза «Новая жизнь». Он входит, громко хлопнув дверью. Полы его прорезиненного плаща по-кавалерийски подоткнуты концами за зеленый казахский кушак, сапоги заляпаны грязью. Темное лицо, изрытое крупными оспинами, теперь темнее обычного.
Швырнув на диван плетку и не поздоровавшись, он начинает:
— Ты кушать хочешь?
— Тш-шш… — произносит Михаил Афанасьевич. — В чем дело?
— Зачем тшикаешь? — говорит Закиров. — Животное тоже кушать хочет. Ты молоко любишь?
— Ну, ну, — успокаивающе произносит Михаил Афанасьевич. — Давай садись, чего там у тебя?
— Зачем трактор не давал? — Закиров вытирает ушанкой потный лоб.
— Вот народ интересный! — восклицает Михаил Афанасьевич, подыскивая в уме подходящий ответ.
— Зачем меня пятнадцать километров гонял? — продолжает Закиров.
— Порядок, — разводит руками Михаил Афанасьевич. — Не могу же я на ходу с первым встречным вопросы решать.
— Ты… — задыхается Закиров, — ты… — Он оглядывается, будто нужные слова выстроились у него за спиной. — Толстый глупый человек, вот кто ты есть!
Михаил Афанасьевич откидывается и бледнеет от возмущения и обиды.
Происходит бурный разговор. Через пять минут Закиров удаляется, держа в руке письменное разрешение на трактор и на ходу надевая ушанку. В дверях он сталкивается с главным агрономом, сутулым, желтолицым, и очень вежливым. Пропустив Закирова, тот входит, неся производственно-финансовый план — многостраничный, отпечатанный типографским способом, синеющий столбцами вписанных от руки цифр.
— Вот, готово, — говорит он, кладя план на стол. — Посмотрите, отправлять надо.
Михаил Афанасьевич открывает первую страницу и старается вникнуть.
«Всего земли… — беззвучно шепчет он, — …в тэ че пахотной… пашни… залежи… перелоги… сенокосы…»
Он еще не успокоился после разговора с Закировым, в глазах у него рябит, аккуратные фиолетовые цифры наскакивают одна на другую.
«Свиньи… овцы… — шепчет он, — уборочная площадь, в тэ че зерновые…»
Вскоре это занятие надоедает ему.
— Ну, как у вас тут? — строго спрашивает он, оторвавшись от плана. — Все правильно?
— Как будто… — пожимает плечами главный агроном.
Михаил Афанасьевич макает перо и, примерившись, ставит на титульной странице красивую подпись, с закавыкой и росчерком. Главный агроном берет план и направляется к двери.
— Погодите, — останавливает его Михаил Афанасьевич. — Тут еще циркулярчик насчет этого самого фосфоробактерина или как его… — Он берет папиросный листок. — Только я не пойму, опечатка, что ли? Пятьдесят грамм на гектар. Как же его разбрызгивать?
— Да не разбрызгивать, — вежливо усмехается агроном. — Смачивать раствором семена.
— Аа-а…
Михаил Афанасьевич снова макает и кладет косую, плывущую по папиросной бумаге резолюцию:
Взяв бумаги, главный агроном выходит. За дверью, вздохнув, выразительно смотрит на секретаршу. Та сочувственно кивает. За день ей придется выслушать немало таких вздохов. А бывает и похлеще. Вчера, например, главный инженер выскочил из директорского кабинета, оглянулся — нет ли кого, постучал кулаком себя по лбу и сказал:
— Студень, гром меня разрази! Я вас уверяю, его по утрам в пиджак ложками наливают…
Секретарша прикрывает рот кончиком платка, сдерживает смех. Этот скажет — как припечатает…
Главный инженер, быстрый, с живыми темными глазами, за какой-нибудь месяц успел зазнобить многие девичьи сердца на поселке, в том числе и секретаршино. Она стирает уголком платка остаток улыбки, смотрится в карманное зеркальце и, посетовав про себя на веснушки, принимается отстукивать очередной приказ директора, начинающийся, как и предыдущие, обширным вступлением:
«…В то время, когда трудящиеся города и деревни, вдохновленные историческими решениями, все, как один…»
3
А в это время главный инженер Дмитрий Николаевич Ширяев, проводивший с утра аттестацию, входит в машинно-тракторную мастерскую с секретарем партбюро Никифором Кузьмичом Степанченко.
Никифор Кузьмич — старожил из давних переселенцев, низкорослый, в брезентовом грубом дождевике, надетом поверх армейской шинели, с обветренным красным лицом, никогда, кажется, не меняющим своего строгого, замкнутого выражения, слушает, что горячо говорит ему Ширяев:
— Вы посудите сами — какой разрыв получается! Технику шлют первоклассную, народ едет, а здесь что? Сидим на уровне прошлого века, грязь, в паршивой деревенской кузнице больше порядку… А оборудование? Да на этих 1-ТМ-15 деды наши токарничали… А ведь с людей требуем — давай качество! Какое же, посудите, может быть качество, если в мастерской всю зиму от холода пальцы к металлу прилипают? И то удивляться надо, как народ терпит да еще справляется кое-как с ремонтом…
Никифор Кузьмич, кашлянув, отгибает жесткую полу дождевика и достает сигарету. Ширяев тоже закуривает, нервно разминая папиросу. Поглядев на него исподлобья, секретарь спрашивает:
