Туда я перебрался из ультрасовременной «Абхазэти» (все-таки сообщаться из новых районов с центром пока еще трудненько, автобусы ходят негусто).

Хочу найти еще на проспекте дом, где есть маленькое кафе, вернее — кофейня, по-современному просто обставленная, с разноцветными моющимися столиками и алюминиевыми легкими креслами. Там за гривенник можно получить чашку хорошо сваренного густого кофе и стакан ледяной воды. Если хотите, вам принесут и сухого печенья или кусок торта; но почти никто здесь ничего, кроме кофе, не заказывает: сюда приходят не поесть, а посидеть, поговорить. И почему-то никто не делает под столом таинственных манипуляций с бутылкой и стаканом.

Я успел привыкнуть к этому кафе и даже имею там свой любимый столик, бело-черный, с косой царапиной в углу. И получается как-то так, что людей полно, а у моего столика всегда найдется местечко. Мне приносят кофе и воду, я закуриваю и гляжу на молодых ребят (таких здесь всегда большинство), на лохмато стриженных девушек, звонко смеющихся, дымящих чуть испачканными помадой сигаретами. Мне хочется знать, чему они радуются, чем озабочен вот тот одинокий парень в шерстяной черной рубашке, потирающий ладонью лоб, о чем так горячо спорят двое, налегая грудью на столик и забыв о недопитом кофе…

…Автобус на Ереван уходит в семь пятьдесят утра. На улицах еще пустовато. Проезжаем Ортачалы; памятник арагвинцам, плотина электростанции… Тбилиси провожает взмахами башенных кранов. Впереди желтеют горы, стелются поля — зеленые и смуглые, цвета вяленого табачного листа. Через них легко и уверенно, будто балерины на пуантах, бегут опоры высоковольтной линии.

На двадцать шестом километре — поворот; слева, в распаде охристых гор, из утренней мглы возникает фантастическая картина: черно-белые медленные дымы, столбы труб, округлые силуэты кауперов, книзу растворяющиеся в долинном тумане.

Это Рустави, край Руставели. Огромный металлургический завод, построенный после войны. А где-то за ним — новый город, сохранивший древнее имя.

Страна поэтов и булатной стали, страна седых суровых гор и зеленых долин, страна древняя и молодая — такой я увидел еще раз Грузию из окна уходящего на юго-восток автобуса. Навстречу бежали распаханные поля, обсаженные по краю дороги тополями и акацией. Овцы, будто подвижные серые кочки, паслись вдалеке на солончаках. Бронзовеющие виноградники — они уже отработали свое — отдыхают на нежарком осеннем солнце.

Мы пересекли северо-западную оконечность Азербайджана — Казах, зону хлопка, винограда, зерна.

Пожалуй, даже без надписи у моста через реку Храми почувствовалось бы, что покидаешь Грузию. Все удивительным образом изменилось — как бы незаметно и все же чувствительно для глаза.

Поля сделались темно-зелеными с краснецой, в частую белую крапинку; это были хлопковые плантации со следами прошедшей уборки. Кое-где у дороги сплошь белело — сушился убранный хлопок. В других местах он стоял в огромных плотных скирдах, туго затянутых брезентовыми попонами.

Изменилась форма деревенских домов — здесь они были цвета сухой глины, кубики с плоскими кровлями. Расширились дали, подтушеванные размытым туманом; из него рождалась, как на японских гравюрах, гряда причудливых гор. Старик в остроконечной папахе ехал на беломордом ишаке, свесив ноги; старуха шла впереди. Их обогнал трехколесный хлопковый трактор. Среди полей появились нагие кладбища с торчащими из земли закругленными каменными плитами, похожими на скрижали; здесь пишут на могильном памятнике профессию: «Мамед-Оглы Гаджиев, портной…»

У автобусной станции продавали айву. Кирпичная круглая башня старой крепости виднелась на плюшево-зеленом холме, внизу протекал арык. Под открытыми навесами сушили табак на длинных веревках. Мы подъезжали к Узунтале. Молодая рощица вдруг полыхнула пламенем осени — как предвестница других, новых красок. Впереди была Армения. Она встретила нас гостеприимной надписью на деревянной арке, первыми домами из розового артикского туфа и торжественным строем шумящих листвой тополей.

Замечали ли вы, что едва ли не каждая страна и даже область имеет — или по крайней мере желает иметь — собственную Швейцарию? Я знаю несколько таких Швейцарий, начиная со Швейцарии на реке моего детства, на Тетереве с его обрывистыми гранитными берегами, где так славно было лежать летним бездумным деньком пузом к горячему камню, и кончая Саксонской Швейцарией с базальтовыми сказочными столбами, с мостами, перекинутыми через курящиеся туманом пропасти.

Однажды мне показалось, что нет на свете ничего красивее скалистых берегов Эльбы, когда едешь осенью береговой дорогой из Дрездена в Прагу. А теперь я думаю, что в мире нет ничего прекраснее осенней дороги через Иджеванский (Семеновский) перевал.

Мы ехали вдоль реки Агстев, она змеилась среди скал и лесов, то уходя от дороги, то возвращаясь. Длинноволосые ивы склонялись над ее водами. Осень полыхала вспышками, разгораясь все ярче. Перед нами было Лорийское нагорье, край Ованеса Туманяна, край садов, виноградников и табачных плантаций. Слева обрисовалась горная гряда в красно-бурой шкуре лесов. Она возникла вдали как обещание, чуть затянутая туманной дымкой. И вот мы уже в царстве камня, среди фантастических башен, выстроенных под небеса из горячей когда-то лавы. Еще поворот — перед нами на западе новая далекая гряда, она рисуется в небе острым изломом линий; никак не похоже на горы Грузии. Это, наверное, Базумский хребет.

Проезжаем село Ахкухли. У птицефермы, будто разбросанный хлопок, белеют куры. На деревьях, стерегущих дорогу, каждый лист виден сам по себе под солнцем. Дорога снова переходит из долины в ущелье. По сторонам — серо-зеленоватые отвесные скалы. За поворотом — Дилижанский заповедник, сокровище каменистой Армении, где леса растут лишь на склонах гор, обращенных к морям.

Влага Черного моря и Каспия, несомая ветрами, задерживается здесь — и вот они, заповедные леса Дилижана: могучие дубы, граб и нежелтеющий бук с зелено-седыми кронами. Едем как бы среди шумящих вершин — так далеко вниз сбегают по горным склонам деревья — и выезжаем к селу Куйбышев, где из окон домов гирляндами свисают папуши сохнущего табака и ожерелья лаково-красного перца.

Длинные обмолоченные скирды стоят у въезда в село над дорогой, на кромке покатого склона, — они как бы съехали по крутизне сверху и остановились у самого края — из любопытства.

Где же тут вырос, где мог созреть этот хлеб, трудный хлеб Армении? Камни среди полей, поля среди камней — вот первое, что приходит на ум в этой стране.

В селе Тегут дети шумно коротают переменку во дворе школы. За школой строят из туфа длинное здание. Конические стожки сена венчают плоские кровли крестьянских домов. Сухой кизяк сложен коричневыми пирамидками. По улице черноглазый мальчонка в отчаянном испуге гонит хворостиной корову, у нее страшно, едва ли не пополам, разорвано вымя, оно бессильно болтается на неловком коровьем бегу, кропя землю кровью. Что могло с ней случиться, кто, какой зверь напал на нее? Этого я никогда не узнаю; село уже позади, а впереди — дорога и горы, то по-медвежьи бурые, то рыжие, как лиса.

Осенние деревья играют с Агстевом свою игру — то отбегают, то сбегаются к быстрой воде. Из толщи скалы неожиданно вылетает серебряная труба, ложится мостом через реку и снова исчезает в толще другой скалы. Это нитка газопровода Карадаг — Ереван. Он тянется из Азербайджана, с северо-востока на юго-запад, через Армению.

Трудно представить, сколько мастерства, упорства и смелости понадобилось, чтобы прошить этой ниткой горы, переметнуться через ущелья и реки, перевалить через хребты. Хачик Абрамян показал мне одно местечко, где экскаваторщик работал, привязанный с помощью троса над краем бездны, — там, наверху, еще видны глубоко впечатанные в грунт следы траков.