«Можно бы и остаться», — подумал он. В свои девятнадцать был он уже и токарем, и шофером, и даже месяца два диспетчером в гараже — и все искал чего-то, выгадывал… «Рыба ищет, где глубже…» — подумал он и усмехнулся. Свистя роликами, подошел троллейбус. Он увидел надпись «Парк культуры — вокзал», секунду помедлил и вошел.

Снова побежали навстречу дома, и вывески, и люди, и вскоре он увидел вокзальные часы — они уже светились в ранних пепельных сумерках неярким желтым светом. До поезда оставалось двадцать минут.

Он пошел не торопясь на перрон. Скорый «Челябинск — Москва» стоял на первом пути, у вагонных дверей толпились провожающие. Он нашел свой вагон, вошел и снял с плеча рюкзак. Сразу стало жарко, но он не разделся; сел, опустил голову на руки.

«Граждане пассажиры, — гундосо сказал на перроне репродуктор, — через пять минут с шестого пути отправляется поезд номер пятьдесят девятый. «Челябинск — Кустанай». Просьба к провожающим освободить вагоны».

Он поднял голову и прислушался. Сердце упало куда-то вниз, подскочило и гулко забилось.

«Повторяю, — монотонно пробубнил репродуктор, — через пять минут с шестого пути…»

Кирилл зачем-то взглянул на часы, сунул руку в карман и нащупал измятые бумажки.

— Чепуха… — прошептал он.

Но сердце билось все так же гулко, и внезапно он глубоко вздохнул, оглянулся и, схватив рюкзак, быстро пошел к выходу. Человек с двумя чемоданами попался ему навстречу, он прижался к стене, пропустил его и не помня себя выскочил из вагона и побежал вдоль поезда, на ходу закидывая на плечо рюкзак и оскальзываясь на притоптанном снегу. На втором пути стоял еще один состав, он нырнул под вагон, зацепился за что-то рюкзаком и больно ударился коленом о рельс. Третий, четвертый и пятый пути были свободны. А с шестого, коротко прогудев, медленно тронулся пассажирский «Челябинск — Кустанай».

Он помедлил секунду и побежал наискосок, перепрыгивая через шпалы. Проводники стояли на перекрытых щитками подножках, держа перед собой свернутые желтые флажки. Он зацепился за шпалу, поскользнулся, упал, поднимаясь, увидел прилипшие к освещенным окнам лица и побежал дальше, ловя воздух ртом. Только бы не упасть снова! Никогда еще он не пасовал перед жизнью, не признавал себя побежденным… Ему что-то кричали, и проводник последнего вагона испуганно грозил флажком, но он видел только снег под ногами и бежал, сколько мог. А поезд уходил все дальше и дальше, и вскоре красный огонек хвостового сигнала растаял, растворился в синеющей мгле.

1954

Все началось совершение неожиданно. С утра еще небо сияло чистейшей голубизной. И никто не приметил, как на горизонте, с северо-восточной стороны, появилась зловещая темная дымка.

Около полудня по безбрежной рыжеватой степи пронесся первый, слабый, как вздох, порыв ветра. Прошлогодний ковыль сухо прошелестел и ненадолго затих. Уже следующий порыв круто пригнул его к земле. На жирно чернеющих вспаханных участках кое-где взвились и побежали зигзагами мутные гривки пыли.

Анатолий Воротынцев, бригадир тракторной бригады, поднимавшей целину на самом отдаленном массиве, в семидесяти километрах от усадьбы МТС, шел в этот момент от полевого вагончика к складу горючего. Холодный гудящий ветер с силой толкнул его в спину, рванул из рук газету. Придерживая на голове ушанку, он обернулся. С севера на юг во всю ширь горизонта двигалась, быстро застилая небо, свинцовая, с клубящимися краями туча. У вагончика загремело, и, звеня, покатилось порожнее ведро. Протяжно и тонко заржала кобыла Самоходка, стоявшая у озера. Дед Семениченко, собиравшийся везти воду трактористам, кричал что-то и размахивал руками, указывая кнутовищем на небо. Бороду его сносило ветром в сторону, и виден был беззвучно раскрывающийся рот. Анатолий, придерживая ушанку, подбежал к деду.

— Беда! — крикнул ему в ухо Семениченко, тыча кнутовищем вверх. — В точности як в тринадцатом году.

— А что это? — спросил Анатолий, с чувством невольного страха глядя, как быстро полдень уступает место сумеркам.

— Буран! — крикнул дед Семениченко. — Зараз даст жизни!

Последний луч солнца скользнул по степи, рыжие ковыли пламенем затрепетали под низким дымно-черным небом, потом сразу все потемнело, погасло, и Анатолий увидел первые снежинки.

Необыкновенно крупные, похожие на клочья ваты, они неслись вместе с ветром, кружась и взлетая на восходящих струях, наполняя все вокруг неистово вертящимся, слепящим мельканием.

Анатолий, пригнувшись, побежал к вагончику. Из приоткрытой двери растерянно выглядывали учетчица Юля и повариха тетя Даша.

— Видали? — крикнул Анатолий, взбегая по ступенькам.

— Господи, — жалостной скороговоркой сказала тетя Даша, — вот наказание, конец света, пропал весь обед.

— Обед, обед… — передразнил Анатолий, быстро стягивая побелевшую на груди гимнастерку.

Он надел поверх нижней рубахи ватник, поднял и отряхнул ушанку и, застегиваясь на ходу, выскочил из вагончика. Дед Семениченко привязывал кобылу на подветренной стороне. Сквозь свист и завывание ветра слышалось тарахтенье мотора, и через минуту среди густого мелькания показался темнеющий корпус трактора. Грузный «С-80», лязгая гусеницами, шел напрямик, чуть левее вагончика.

— Господи твоя воля! — взвизгнула тетя Даша. — Сейчас на кухню наедет!

— Эй! — крикнул Анатолий и побежал наперерез трактору.

— Ты бы, старая, чем божественные слова говорить, запас делала б, — сердито сказал дед Семениченко. — Померзнем же!

Он кинул в вагончик охапку кизячных кирпичей. Трактор остановился в трех метрах от полевой кухни.

— Чего махал? — прогудел тракторист Магамбетов, приоткрыв дверцу.

— Боялся, кухню раздавишь, — сказал Анатолий.

Магамбетов усмехнулся и не торопясь вылез из кабины. За ним спустился прицепщик Хусаинов и сразу, наклонив голову, побежал к вагончику. Магамбетов — огромный, неуклюжий — постоял, глядя в степь узкими черными глазами. Он был в своем замусоленном ватнике и лохматом волчьем треухе, — еще с утра ребята посмеивались над ним.

Анатолий тоже принялся напряженно вглядываться в даль. Вскоре послышалось ровное урчание: темно-серый «ДТ» вывалился из мглы слева. Маленький, улыбающийся Вася Яковенко, с круглым, луноподобным лицом и, как всегда, испачканным коротеньким носом, приоткрыл дверцу.

— С праздничком! — крикнул он.

— Тебе все смех! — махнул рукой Анатолий.

Третья машина подошла через пятнадцать минут.

— Привет героям-полярникам! — высунулся из кабины Виктор Захаров. Ему, видимо, очень нравилось происходящее.

— Рыленкова не видел? — спросил Анатолий.

— Нет, — пожал плечами Захаров.

Он соскочил и стремглав помчался к вагончику. На нем была летняя клетчатая рубаха. Прицепщик его, долговязый Митя Канцыбер, побежал вслед, бодая головой косо летящий снег. Четвертой машины не было слышно.

— Застрял интеллигент… — сказал Анатолий. Он все еще озабоченно вслушивался и вглядывался, щурясь от слепящего снега и придерживая рукой ушанку.

Магамбетов постоял рядом с ним, затем молча полез в кабину своего «С-80» и, высунув руку, почистил темной ладонью ветровое стекло.

— Куда? — крикнул Анатолий. — Смотри, заплутаешься!

Магамбетов не торопясь захлопнул дверцу.

Всего только месяц с небольшим стоял в степи бригадный вагончик; в последних числах марта Магамбетов приволок его сюда, буксируя тросом. Зима упрямилась долго, и ребята с самого начала полностью оценили добрую совесть колхозных плотников из артели «Ак-Кудук». В свежих, пахнувших смолою стенах не было ни единой щели, дверь прикрывалась плотно, и куцая чугунная печка грела достаточно хорошо.

Теперь все лежали и сидели на своих постелях, слушая, как шипит и завывает буран. Митя Канцыбер тренькал на гитаре, подаренной кустанайскими пионерами. Дед Семениченко сидел на корточках у печки, куря и пуская дым в приотворенную дверцу. Красноватые отсветы пробегали по его лицу, а в густой серой бороде дрожали капли растаявшего снега.