Бойцы отходили все ближе к берегу, и вскоре первый побежал, пригибаясь, по наплавному мосту. Мина шлепнулась в воду позади него, подняв пенный бурун. Вторая с негромким хлопающим звуком легла на доски настила между бегущими, свалив одного; его подхватили и понесли на руках.
Теперь бойцы бежали к железнодорожному, но и там тоже стали густо ложиться мины, взрываясь на рельсах и между фермами.
— Живьем хотят мосты взять, — процедил штабной майор.
Он стоял, вцепившись побелевшими ногтями в нижнюю кромку смотровой щели. Потом он молча взял у Караваева бинокль и припал к стеклам.
— Все, — сказал он через минуту. — Можно кончать.
И отдал бинокль комбату.
Но уже и без бинокля видна была немецкая перебежка по гребням высот, и комбат, как и все мы, смотрел туда не отрываясь, будто не веря своим глазам.
— Приготовиться… — певуче и тихо сказал он.
Караваев присел на корточки перед подрывными машинками. Длинная пулеметная очередь врезалась в минные хлопки.
— Ну!.. — нетерпеливо сказал майор. — Что же вы?
— Минуточку… — сквозь зубы сказал комбат.
Караваев сидел на корточках, подняв на него глаза и держа руку на рычажке первой машинки.
— Вы что же, хотите мосты немцам отдать? — тихо спросил майор.
— Минуточку… — повторил комбат, не отрывая взгляда от дальнего берега. Пот стекал у него по лицу извилистыми струйками, исчезая в трехдневной рыжеватой щетине на щеках и подбородке.
— Слушайте, вам что, под трибунал захотелось? — шагнул к нему майор. Он побледнел зеленоватой, трупной бледностью, на худом лице его под скулами заходили желваки.
— Не пугайте, — сквозь зубы сказал комбат. — Меня вон и так уже Гитлер чуть насмерть не перепугал… Люди там еще! — крикнул он вдруг, как глухому. — Люди! Понятно?
— К черту! — захрипел майор. — Под расстрел из-за вас… вся оборона к черту… с ходу на плечи сядут… Рвите! — повернулся он к Караваеву. — Я вам приказываю! Слышите?
Караваев машинально дернул рукой. Гулкий удар сотряс воздух, и облако серо-желтого дыма встало над тем местом, где только что был виден наплавной мост.
— Дальше! — просипел майор.
— Отставить!
Комбат оттолкнул Караваева и заслонил машинки. По железнодорожному мосту бежали, пригнувшись и падая в дыму и пыли минных разрывов, бойцы. Черные фигурки червями сползали по дальнему склону, строча на ходу из автоматов.
— Караваев! — бросил через плечо комбат. — Приготовиться…
Он шагнул в сторону, освобождая место у машинок. Караваев присел, глядя вверх, на его поднятую руку. Протянулась томительная минута. Последние бойцы, отстреливаясь, сбегали с моста на берег.
— Давай!
Рука опустилась резким рывком. Караваев крутнул машинку. Все подались вперед. Но взрыва не было. Не было ничего, кроме рвущего тишину треска автоматов на том берегу.
— Линию повредило, — почему-то шепотом сказал Караваев.
— Что, что, что? — торопливо переспросил майор, теребя дрожащими пальцами пуговку кобуры.
— Дублирующую давай! — крикнул комбат.
Караваев крутнул ручку последней в ряду машинки.
— Осколками перебило, — сказал он в оглушающей тишине. — Все… — Губы у него побелели.
— Вот, — прошептал майор. — Кончено.
Он поднял пистолет и приложил его к виску. На какую-то долю секунды все замерли. Комбат выбросил вперед руку, и выстрел наполнил блиндаж запахом пороха. Из расщепленной дырочки в потолке просыпалась на пол труха.
— Для Гитлера прибереги… — через силу выдохнул комбат.
Караваев молча выскочил из блиндажа, и через минуту мы увидели, как он бежит к мосту, пригибаясь и придерживая на поясе гранаты. Двое наших бойцов бежали вслед за ним, и мина настигла всех троих во втором пролете.
Я не успел заметить, как исчез из блиндажа комбат, и только минутой позднее увидел, как моя полуторка, стоявшая наготове под маскировочной сетью, вырвалась из-за блиндажа и помчалась к мосту, мотаясь и подпрыгивая от бешеной скорости.
Все последующее намертво врезалось мне в память. С какой-то невероятной отчетливостью я увидел, как полуторка остановилась на самой середине моста, и как из кабины ее выскочил комбат и прыгнул в кузов, и как Ткач бил вдоль моста из автомата навстречу бегущим немцам, лежа животом на крыле машины. Помню, как майор вцепился в мое плечо и просипел: «Что они делают?» — и как я, словно в бреду, ответил: «Мыло».
Потом мы увидели, как комбат, отбежав, поджег спичкой шнур, и как они с Ткачом побежали, пригибаясь, и как комбат вдруг остановился, выпрямился и медленно взялся рукой за грудь.
Но Ткач не видел этого. Ткач бежал и бежал — уже по берегу, низко пригнувшись и не оглядываясь назад…
И теперь еще вблизи кудряво-зеленого городка на Днепре, рядом с новым железнодорожным мостом, можно увидеть седые, иззубренные взрывом опоры, сурово вздымающиеся над гладкой текучей водой.
1955
СМОЛЬНИКОВ
1
Когда младший сержант Гарбуз, придя с полевой почты, положил на стол измятый треугольник и сказал: «Танцуй!» — Смольников сразу даже не понял, в чем дело.
С опаской взглянул он на толстощекого Губанкова, — тот имел привычку разыгрывать всех и насмехаться.
Но Губанков сидел, склонившись над своим столом, и щелкал на счетах, ведя пальцем по длинному столбцу цифр.
Смольников, бледнея, взял письмо. Адрес был написан незнакомой рукой, кривыми, шаткими буквами. Он развернул двойной тетрадный листок и прочел:
«Пущено 28 Сент 1944 года. Дорогой наш сосед Ефим Иванович. Пишет вам соседка ваша Савдунина Евдокия Сидоровна. Во первых строках сообщаем, что письмо ваше получено на сельсовет вскорости, как наши вернулись. Все собирались вам отписать, да рука не подымалась. Дорогой наш сосед Ефим Иванович. Никакими словами того не сказать, что с нами паразит сделал. Юркино наше в дым спалил, скотину всю угнал. Мужиков наших много в лес ушло поначалу, и нас, всех баб, тоже за партизанок считали, а жену вашу Анастасию Петровну в особенности, как вы в сельсовете работали.
Последний раз приезжал карательный отряд посля того, как поезд ихний под откос пустили, и многих позабирали, и Анастасию Петровну тоже. А сынок ваш Вася Ефимович живой остался, его сперва дед Голубовский до себя взял, а вскорости сам помер, и теперь сынок ваш у нас находится. Не могу сказать, какой хороший мальчонка, сам читать-писать выучился, смышленый такой, просто ужас. Вы, Ефим Иванович, не беспокойтесь, досмотрим и одежу справим, какую надо, и голодный тоже не будет. На следующий год в школу пойдет, еще построить надо. Кланяются вам все, а Суязов Егор в особенности. Он теперь на вашем месте, деловодом в сельсовете, без ноги вернулся. К сему Савдунина Евдокия Сид.».
Внизу тонкими печатными буквами было приписано:
Смольников осторожно, стараясь не моргнуть, сложил листок. Губанков все еще стучал костяшками. Третий писарь, косоглазый и маленький Гирин, сидел, по-птичьи склонив набок стриженую темную голову, и внимательно смотрел на него. Смольников аккуратно спрятал треугольничек в карман гимнастерки и вышел, глядя прямо перед собой.
Во дворе он постоял, болезненно щурясь на чересчур яркое небо. Янек, парнишка лет десяти, сын молчаливой польки-вдовы, прошел мимо, приподняв над бледным лицом шапчонку, и сказал:
— Дзень добрый!
«Добрый!..» — подумал Смольников. Невдалеке пронзительно свистнул паровоз. Настырно гудя, прошли на запад самолеты — три «Петлякова», вокруг них деловито вился «ястребок». Золотой кленовый лист, покойно кружась, улегся на землю. Тарахтя, подъехала и застопорила трехтонка. Все шло своим чередом, будто ничего и не случилось. Знакомый старшина, придерживая распухшую полевую сумку, выпрыгнул из кабины, на ходу поправляя пилотку.
— Братьям славянам! — сказал он, проходя мимо Смольникова. — Загораем?
