— Да, это верно, — соглашается адмирал. — Уж на что я, и то, бывает, залюбуюсь. И в самые тяжкие дни, случалось… Вот, видите, коса? — Он указывает палкой. — Теперь там рыбачий поселок. А в сорок первом там у нас береговая батарея стояла. А командный пункт по ту сторону был. Там берег вот так идет…
Он наклоняется, с усилием чертит палкой извилистую линию, вспарывая гравий и обнажая влажную, темную землю.
— Так вот, здесь был командный пункт… — Он чертит палкой крестик. — А вот здесь — другая батарея. А вот тут немцы пытались высадить десант…
У здания столовой дробно стучат по обломку рельса.
— Андрюша! — слышится певучий женский голос. — Андрей Михайлыч! Обедать!
— Иду! — откликается высокий. — Извините…
— Пожалуйста, — отвечает адмирал. Он сидит несколько минут неподвижно, нахохлившись, затем принимается тщательно зачеркивать извилистую линию короткими черточками.
4
После обеда, в час отдыха, он засыпает. Томик Чехова, выпавший из рук, лежит у него на груди, вздымаясь и опадая вместе с дыханием.
Федченко подходит на цыпочках и осторожно берет книгу, отводя глаза от лица адмирала, на котором сквозь привычные черты проступает какое-то новое, совсем чужое выражение.
Он кладет книжку на стул, опускает шторы и выходит, стараясь не скрипнуть, дверью.
На террасе он осматривает себя, сдувает с бушлата пушинку, сбивает бескозырку на затылок и направляется через парк к небольшому, в четыре окна, одноэтажному домику, крытому черепицей. Из трех окон доносится сухой треск бильярдных шаров. Из четвертого разит одеколоном.
Федченко еще раз осматривает бушлат и клеш, закидывает наперед одну ленточку и входит.
Парикмахерша Валя правит на ремне бритву, равнодушно глядя в окно, а в кресле сидит намыленный клиент. Федченко бросает бескозырку на вешалку, приглаживает ладонью волосы и усаживается, краснея. Валя бросает на него беглый взгляд, приподнимает тонкие нарисованные брови и спрашивает у клиента:
— Не беспокоит?
Федченко берет со столика старый номер «Крокодила» с завернувшимися в трубочки уголками и принимается рассматривать картинки, которые давно уже знает на память.
— Массаж? — спрашивает Валя.
— В обязательном порядке, — отвечает клиент.
Федченко краем глаза видит, как Валя мнет ему щеки и гладит их своими длинными пальцами с ярко-красными ногтями. Потом она прикладывает к лицу клиента дымящуюся салфетку, прыскает одеколоном и пудрит. Клиент наклоняется к зеркалу, щупает подбородок.
— Как молодой бог, — говорит он. — Теперь, пожалуй, можно и шарики погонять…
Он рассчитывается и выходит.
— Прошу, — говорит Валя, сдерживая улыбку.
Сидя в кресле и томясь от Валиных прикосновений, Федченко говорит:
— Вы вечером сегодня чего делаете?
— А что? — отвечает она. — В город поеду.
— А вы не ездите. Дело есть.
— Не разговаривайте, обрежу… А какое дело?
— Поговорить надо.
— А вы сейчас говорите.
— Обстановка неподходящая. Еще и взаправду обрежете.
— Одеколон?
— Брызните трошки. Ух, пекучий, дьявол!.. Так вы после отбоя приходите к лестнице.
— Постараюсь. Пудры?
— Не надо, ну ее к лешему. Так придете?
Федченко выходит из парикмахерской бодрый. В бильярдной стучат шарами и разговаривают. Он закуривает и не спеша, вперевалочку идет по центральной аллее, жмурясь от солнца.
5
Адмирал просыпается в половине шестого. На спущенных шторах лежат расплывчатые, неподвижные тени ветвей. Федченко сидит у стола и читает, беззвучно шевеля губами.
Адмирал несколько минут смотрит на него задумчивым взглядом, едва заметно улыбаясь, затем хмурится и говорит:
— Одеваться. Душно.
Федченко помогает ему влезть в рубашку, подает пиджак, приподнимает левую руку и вкладывает ее в рукав.
— Может, пальто не надевать? — спрашивает адмирал.
— Нельзя, — строго говорит Федченко.
Он надевает на адмирала ненавистное куцее пальто. Порой ему всерьез кажется: в этой одежде — все горе…
Они выходят в парк. Со стороны волейбольной площадки доносятся бухающие удары по мячу. Они сворачивают туда.
Несколько минут адмирал стоит, глядя на играющих.
— Что же это вы не по правилам? — говорит он. — Этак-то не годится. Вот вы сейчас потеряли подачу, а подаете…
— Судьи нет, — смеется светловолосая девушка.
— Я бы посудил, — нерешительно говорит адмирал, — да мне на вышку не взобраться. Тяжеловат стал.
— А вы снизу. Ну ее, вышку…
— Ладно, — улыбается он. — Попробуем. А свисток?
— Алеша, дай свисток.
— Ну, раз и свисток есть…
Он живо ковыляет к скамье, садится, снимает шляпу.
— Что ж это — девять? — говорит он. — Пять на четыре не годится. Федченко, давай на ту сторону!
Он свистит. Разыгрывает подачу. Еще свисток. Федченко подает сильно, низким пушечным ударом. Никто не поспевает к мячу. Он ударяется о площадку и, перепрыгнув через подстриженные кусты туи, катится дальше. Девушка срывается в бег, но Федченко обгоняет ее. Он поднимает мяч и видит в конце аллеи высокую женщину в кремово-белом просторном пальто и мальчика, которого она ведет за руку.
— Товарищ, адмирал, — говорит он, вернувшись бегом на площадку. — Наталья Ивановна там… И Валерик.
— Где? — Адмирал шарит рукой по скамье, нащупывая шляпу. — Помоги-ка подняться… Извините, товарищи…
— Держите! — Федченко бросает мяч девушке и направляется вслед за адмиралом.
Мальчик, вырвав руку у матери, мчится по аллее навстречу.
— Ого! — говорит адмирал. — Чуть не свалил! Ну, слезай, брат, слезай, дай с матерью поздороваться…
Федченко хмурится, засовывает руки поглубже в карманы и старается идти как можно медленнее. При виде жены адмирала его всегда одолевает тяжелое, недоброе чувство. Ему неприятно в ней все. И то, что она выше мужа ростом и моложе его на целых двадцать лет; и то, что она вся какая-то точеная и пахнет духами; и то, что ей трудно приноровиться к натужной хромоте адмирала, а она все же приноравливается и идет рядом, чуть-чуть склонившись и нежно взяв его об руку.
Первая жена адмирала утонула вместе с сыном и дочерью в сорок первом при эвакуации тут же, на рейде. Федченко не мог ее знать, и никогда ему не удавалось как следует рассмотреть пожелтевшую фотографию, которую адмирал прежде носил в нагрудном кармане кителя, а теперь держит в бумажнике. Но ему почему-то кажется, что та непременно была одного роста с адмиралом, и даже, быть может, поменьше, с простецким лицом и мягкими материнскими руками…
— А у меня ленточки правдашние, как у тебя! — говорит Валерик. Он подбегает к Федченко и протягивает ему свою бескозырку с черно-оранжевыми ленточками, золотыми якорьками и надписью «Военно-Морские Силы».
— Ну, теперь ты настоящий моряк, — говорит Федченко.
— Ага. А покажи — где в волейбол играют?
— Идем, покажу.
Он берет мальчика за руку и, хмурясь, идет с ним назад, к волейбольной площадке.
6
Узкая полоска вечерней зари еще не угасла, а в дымчатом сиреневом небе висит уже тонкий серп луны, и на море едва заметно теплится переливчатая дорожка.
В санаторном клубе начинается киносеанс. В парке пусто, только на скамье под старым каштаном сидят двое. Вспыхнувшая спичка на секунду озаряет красноватым светом смуглое лицо с седой бородкой клинышком.
— Я понимаю, доктор, — слышится низкий, грудной женский голос, — спрашивать об этом нелепо и смешно. Но все же…
— Милый вы человек, Натэлла Ивлиановна, — отвечает. — Ничего смешного здесь, к сожалению, нет. Это очень печально и тягостно — сознавать, что от тебя ждут больше, чем ты можешь дать. Одному говоришь — гуляйте перед сном, другому — не ешьте мучного, третьему — пейте эту микстуру три раза в день. Иногда это помогает. А что прикажете сказать Тихону Иванычу? «Возвращайтесь, милый, на флот. Дышите полной грудью. Только, смотрите, дорогой, впредь избегайте волнений, не простужайтесь, не попадайте под бомбежку, остерегайтесь контузий…» Так?
