Приближался праздник пасхи, когда однажды мадемуазель дю Френь, дочь, сказала мне, смеясь: «Не проводите ли вы меня в Сен-Патер?» Это — небольшой приход за четверть мили от предместья Монфор, куда ходят богомольцы в понедельник на пасхе, после обеда, а кроме того там встречаются все влюбленные. Я ей ответил, что это зависит только от нее.
Настал день, и я приготовился итти с ними, и, выйдя из дому, встретил своего соседа, очень богатого молодого человека, который спросил меня, куда я так спешу. Я ответил, что иду в парк, чтобы встретить сестер дю Френь и проводить их в Сен-Патер. Тогда он мне сказал, что я лучше сделаю, если вернусь, так как он хорошо знает, что их мать говорила, что не хочет туда отпустить своих дочерей со мною. Эти слова сразили меня так сильно, что я не мог ничего ответить, но вернулся домой и стал думать, почему бы могла произойти такая быстрая перемена; и, хорошенько обдумав, не нашел иной причины, кроме моих малых достоинств и малой знатности. Однако я не мог удержаться, чтобы не греметь против их поведения, потому что они терпели меня, пока я их развлекал балами, балетами, комедиями и серенадами, какие я им так часто давал и на какие я сильно тратился, — а теперь меня отвергают.
Гнев, овладевший мной, заставил меня решиться пойти в собрание с несколькими из моих соседей, что я и сделал. Между тем меня ждали в парке, и когда время, в которое я должен был притти, прошло, дю Ли и ее сестра, с некоторыми другими соседскими девушками, отправились туда. Помолившись в церкви, они сели на кладбищенскую ограду в тени молодого вяза. Я прошел мимо них, но в отдалении, и дю Френь сделала мне знак подойти, а я сделал вид, что не заметил. Мои спутники сказали мне об этом, но я притворился, что не слыхал, и пошел дальше, сказав им: «Пойдем закусим в трактир «Четырех Ветров». И мы пошли.
Не успел я вернуться домой, как пришла одна вдова (наша поверенная) и грубо спросила меня, какая причина заставила меня уклониться от чести сопровождать барышень дю Френь в Сен-Патер; сказала, что дю Ли крайне сердита на меня за это, и прибавила, что я должен подумать, как исправить эту ошибку. Я был очень удивлен этими словами и, рассказав ей о том, о чем я вам уже рассказал. Я пошел с нею до ворот парка, где они ждали. Я предоставил дю Ли извинять меня, потому что был так смущен, что не мог сделать даже худого довода. Тогда ее мать, обратившись ко мне, сказала, что я не должен быть таким доверчивым, что это кто-нибудь сказал, кто хотел нарушить наше согласие, и я могу быть уверен, что всегда радостно буду принят у них в доме, куда мы и пошли. Я имел честь подать руку дю Ли, которая уверяла меня, что это ее очень обеспокоило, особенно когда я притворился, будто не видел знака, который подала мне ее сестра. Я просил у нее прощения, очень плохо извиняясь, так как был вне себя от любви и гнева. Я хотел отомстить тому молодому человеку, но она мне приказала только выговорить ему за это, и прибавила, что я должен быть доволен тем, что убедился в противном тому, о чем он мне говорил. Я ей повиновался, как и всегда потом.
Мы провели время самым приятным образом, как только можно вообразить, и убедились, что разговор глазами есть язык влюбленных, потому что так близко сошлись, что понимали, чего кто хочет. Однажды в воскресенье вечером, выходя от вечерни, мы уговорились этим немым языком пойти после ужина прогуляться на реку и взять с собою людей, предназначенных для этого. Я тотчас же послал заказать лодку.
В назначенный час я отправился с теми, кто должен был быть на прогулке, к воротам парка, где нас ждали девушки; но трое молодых людей не из нашей компании остановились с ними. Они делали все что могли, чтобы отделаться от них, но те не замечали и упорно оставались, а это было причиной того, что когда мы подошли к воротам парка, то прошли мимо не останавливаясь, а удовольствовались знаком за нами следовать и пошли подождать их у лодки. Но когда мы опять заметили этих нахалов, то пустились по воде, чтобы пристать в другом месте, недалеко от городских ворот, и встретили там господина дю Френя, который спросил меня, где я оставил его дочерей. Я, не подумав хорошенько о том, что надо ему ответить, чистосердечно сказал, что я не имел чести их видеть в этот вечер.
Пожелав нам доброго вечера, он направился к парку, у ворот которого нашел своих дочерей и спросил их, откуда они идут и с кем они были. Дю Ли ему ответила: «Мы гуляли с ним» и назвала мое имя. Тогда ее отец сопроводил слова: «Вы лжете» пощечиной и прибавил, что если бы я был с ними (хотя бы было и поздно), то он бы не беспокоился.
Назавтра та вдова, о которой я вам уже говорил, пришла ко мне, чтобы рассказать, что произошло вчера вечером, и сообщить, что дю Ли сильно рассердилась, и не столько за пощечину, сколько за то, что я не подождал ее, потому что, сев в лодку, она намеревалась любезно отделаться от этих нахалов. Я извинился как только мог и четыре дня не ходил к ней.
Но однажды, когда она и ее сестра с несколькими барышнями сидела на скамейке у лавочки на улице неподалеку от городских ворот, через которые я должен был пройти, идя в предместье, я прошел около них и слегка приподнял шляпу, но не смотря и не говоря ничего. Барышни спросили их, что должен значить поступок, казавшийся невежливым. Дю Ли не ответила ничего, но ее старшая сестра сказала, что она не знает причины и что ее надо узнать от меня самого. «И чтобы не пропустить случая, пойдемте, — сказала она, — станем ближе к воротам на Той стороне улицы: тогда он не избегнет нас».
Так они и сделали. Когда я, возвращаясь, проходил близ них, эта добрая сестра поднялась с места, и, взяв меня за плащ, сказала: «С каких это пор, господин спесивец, вы избегаете чести видеться с вашей возлюбленной?» и в то же время посадила меня с собою. Но когда я хотел приласкать дю Ли и сказать ей несколько нежных слов, она не ответила, и это меня страшно обескуражило. Я некоторое время оставался парализованным, после чего я проводил их до ворот парка, куда решился не вступать и ногою, и ушел домой.
Я не ходил туда несколько дней, и они мне показались веками. Но однажды утром я встретился с госпожею дю Френь, матерью, которая остановила меня и спросила, почему они больше меня не видят. Я ей сказал, что это из-за плохого настроения ее младшей дочери. Она мне ответила, что постарается нас примирить и чтобы я шел к ним и подождал ее. Я умирал от нетерпения и страшно обрадовался такому случаю.
Я пошел туда, и, как только вошел в комнату, дю Ли, заметив меня, вышла из нее так поспешно, что я не успел ее остановить. Я разыскал ее сестру и рассказал ей о поступке ее младшей сестры, на что та, улыбаясь, уверяла меня, что это одно притворство и что она больше ста раз выглядывала в окно, чтобы посмотреть, не покажусь ли я, и выказывала этим свое большое беспокойство, и что теперь она, без сомнения, в саду, куда я и могу пойти. Я спустился с лестницы и подошел к калитке сада, которую нашел запертой изнутри. Я несколько раз просил ее открыть, чего она не хотела сделать. Ее сестра слыхала это с верху лестницы, спустилась и открыла мне, потому что знала секрет. Я вошел, а дю Ли бросилась бежать, но я догнал ее и схватил за рукав ее платья, а потом усадил на дерновую скамейку и сел с ней рядом. Я извинялся перед ней как только мог, но она все казалась мне жестокой.
Наконец, после многих уверений, я сказал ей, что моя страсть не терпит никакой меры и может привести меня в отчаяние, в чем она потом раскается, — но и после этого она осталась неумолимой. Тогда я вынул шпагу из ножен, дал ей и просил вонзить ее мне в грудь, сказав, что я не могу жить, лишившись ее благосклонности. Она встала, чтобы бежать, ответив мне, что никогда не убивала людей, и что если решится на это, то начнет не с меня.
Я, остановив ее, умолял ее позволить мне самому произвести это, и она холодно ответила мне, что не мешает мне. Тогда я наставил острие шпаги против моей груди и стал в положение, чтобы броситься на нее. Это заставило ее побледнеть, и в то же время она ударила ногой по эфесу шпаги, и та упала на землю, и этим она уверила меня, что такой поступок сильно ее волнует, и сказала мне, чтобы я не разыгрывал более подобных представлений на ее глазах. Я ответил ей: «Я вам повинуюсь, если вы не будете столь жестоки», и она мне обещала. Потом мы так любовно ласкали друг друга, что я очень желал каждый день ссориться с ней, чтобы кончать так нежно.
