Дестен и Леандр не были тронуты этим рассказом, который кюре выдавал за интересный, или потому, что не нашли в нем ничего столь занятного, как он обещал, или потому, что они не были в настроении смеяться. Кюре был большой говорун и не захотел остановиться на этом и, обратившись к Дестену, сказал, что то, о чем он только слыхал, не стоит того, что он сейчас расскажет о том, каким замечательным образом покойник готовился к смерти.
— За четыре-пять дней, — продолжал он, — он уже знал хорошо, что не сможет спастись. Однако он никогда так не беспокоился о своем хозяйстве: он жалел о всех свежих яйцах, какие он съел во время болезни. Он хотел знать, во сколько обойдутся его похороны, и вздумал со мною торговаться[252] в тот день, когда я его исповедывал, Наконец, чтобы кончить так, как он начал, за два часа перед смертью он при мне приказал своей жене, чтобы она похоронила его в каком-то старом суконном платье, в котором, он знал, больше сотни дыр. Жена сказала, что неприлично так плохо его хоронить, но он упорствовал и не хотел ничего другого. Жена его не могла на это согласиться, и так как он был тогда в таком состоянии, что не мог побить, она держалась своего мнения гораздо крепче, чем когда бы то ни было, однако не выходя из почтения, какое порядочная женщина должна иметь к своему мужу, причуднику ли, нет ли: она спросила его наконец, как он может появиться в долине Иосафата[253] в таком скверном платье, совсем разодравшемся на плечах, и в каком одеянии он думает воскреснуть. Больной пришел в ярость и ругался так, как не ругался и здоровым: «А, чорт возьми! сволочь ты, — кричал он, — я не хочу воскресать!» Я с таким же трудом удержался, чтобы не рассмеяться, с каким старался втолковать ему, что он оскорбляет имя божие своей яростью и еще больше тем, что сказал жене и что некоторым образом является богохульством. Он раскаивался в этом и так и этак, но мы все-таки должны были дать ему слово, что похороним его именно в том платье, какое он выбрал. Мой брат закатился от смеха, когда тот отрекался так открыто и ясно от воскресения; он не может удержаться и теперь, чтобы не засмеяться всякий раз, когда вспоминает об этом. Брат покойного на это обиделся, и, слово за слово, тот и другой, оба большие грубияны, вцепились друг в друга и надавали один другому тумаков, да дрались бы, может быть, и еще, если бы их не разняли.
Кюре кончил этим свой рассказ, с которым он обращался к Дестену, потому что Леандр не обращал на него большого внимания. Он попрощался с комедиантами, предложив им опять свои услуги, а Дестен старался утешить удрученного Леандра, внушая ему самые лучшие надежды, какие только мог придумать. Этот малый был весь разбит; он время от времени смотрел в окно, не идет ли его слуга, как будто бы этим он мог его заставить притти скорее. Но когда ожидают кого-нибудь с нетерпением, то и самые умные становятся достаточно глупыми, чтобы часто смотреть в ту сторону, откуда он должен притти. И этим я кончу мою шестую главу.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Пустой страх Раготена, сопровождаемый несчастьями; приключение с мертвецом, град тумаков и другие удивительные происшествия, достойные занять место в этой истинной истории
Леандр смотрел в окно своей комнаты в ту сторону, откуда ждал своего слугу, а потом, повернув голову в другую сторону, увидел маленького Раготена, в сапогах до пояса, на небольшом лошаке, а у стремян его, как двух гайдуков,[254] Ранкюна с одного и Олива с другого бока. Они от деревни к деревне узнавали о Дестене и с большим трудом, наконец, его разыскали. Дестен спустился вниз навстречу им и повел их наверх в комнату. Они не узнали сначала молодого Леандра, вид которого так же изменился, как и платье. Но чтобы не догадались, кто он, Дестен велел ему итти приготовить ужин, и столь же повелительно, как обычно говорил с ним; а комедианты именно поэтому и узнали его и не замедлили сказать, что он слишком разряжен, на что Дестен ответил им за него, что его богатый дядя, который живет в Менской провинции, одел его с ног до головы, как они видят, и дал ему еще денег, чтобы этим заставить его бросить комедию, чего Леандр не хотел сделать и уехал, даже не простясь с ним.
Дестен и другие расспрашивали друг у друга новости о поисках, но никто ничего не сказал. Раготен уверял Дестена, что оставил комедианток здоровыми, хотя сильно огорченными похищением мадемуазель Анжелики.
Настала ночь. Они поужинали, и новоприбывшие пили столь же много, сколь мало пили остальные. Раготен пришел в хорошее настроение и вызывал каждого, как кабачный хвастун, выпить с ним; он шутил и пел песни, к общей досаде; но так как никто ему не подтягивал, а хозяйкин деверь напоминал им, что нехорошо устраивать дебош, когда в доме покойник, то Раготен стал шуметь меньше, но пить гораздо больше.
Легли спать: Дестен и Леандр — в комнатке, какую они уже заняли, а Раготен, Ранкюн и Олив — в комнатушке около кухни, рядом с комнатой, где был покойник, к похоронам которого еще не приготовились. Хозяйка спала наверху, в соседней комнате с той, где спали Дестен и Леандр, — там она легла для того, чтобы не иметь перед глазами мрачного образа своего покойного мужа, и для того, чтобы принимать утешения своих приятельниц, которых множество приходило навещать ее, потому что она была самой большой барыней в местечке и ее столь же все любили, сколь ее мужа ненавидели.
Тишина царствовала в гостинице; собаки, видимо, спали, потому что не лаяли; все прочие существа тоже спали или должны были спать, и это спокойствие продолжалось еще между двумя и тремя часами утра, когда Раготен вдруг закричал изо всех сил, что Ранкюн умер. Он сразу разбудил Олива, пошел поднял Дестена и Леандра и привел их в свою комнату, чтобы оплакать или, по крайней мере, посмотреть Ранкюна, который внезапно скончался около него, как он говорил.
Дестен и Леандр пошли за ним, и первое, что они увидели, войдя в комнату, был Ранкюн: он ходил по комнате, как совершенно здоровый Человек, хотя это довольно трудно сделать при скоропостижной смерти. Раготен, который вошел первым, лишь только заметил его, отскочил, как будто боясь наступить на змею или упасть в пропасть. Он поднял ужасный крик, побледнел, как мертвец, и так сильно толкнул Дестена и Леандра, бросившись вон из комнаты сломя голову, что чуть было не сшиб их с ног.
Между тем как страх заставил его убежать в сад гостиницы, где он рисковал простыть, Дестен и Леандр спрашивали у Ранкюна о подробностях его смерти. Ранкюн им сказал, что знает об этом столько же, Как и Раготен, и прибавил, что тот не умен.[255] Олив смеялся как сумасшедший, Ранкюн оставался спокойным, по своему обыкновению; и Олив и он не объясняли ничего. Леандр пошел за Раготеном и нашел его спрятавшимся за деревом, дрожащим более от страха, чем от холода, хотя он был в одной рубашке. В его воображении так явственно стоял мертвый Ранкюн, что он и Леандра принял сначала за его призрак и хотел убежать, когда тот подошел к нему. Потом пришел Дестен, который тоже ему показался привидением. Они не могли вытянуть из него ни слова всем, что они только ни говорили, и, наконец, взяли его под руки и повели в комнату. Но в то время, когда они выходили из сада, показался шедший туда Ранкюн., Раготен вырвался из рук тех, кто его держал, и бросился, растерянно оглядываясь, в большой розовый куст, где запутался и руками и ногами так, что не мог из него скоро выбраться и помешать схватить его Ранкюну, который сто раз обозвал его дураком и сказал, что его надо посадить на цепь. Втроем они вытащили его из розового куста, где он запутался. Ранкюн ударил его ладонями по голому телу, чтобы дать увидеть, что он еще не мертв, и, наконец, перепутанный человечек был приведен в комнату и уложен в постель.