Доротея бросилась в ноги отцу и заклинала его выслушать ее. Она рассказала ему все, что произошло между нею и доном Санхо де Сильвой перед тем, как он убил дона Диего из-за любви к ней. Она также сказала ему, что потом дон Жуан де Перальт тоже влюбился в нее и что она намерена была лишить его надежды и предложить ему просить руки ее сестры, и окончила тем, что если не сможет уверить в своей невинности дона Санхо, то завтра же пойдет в монастырь, чтобы никогда более оттуда не возвращаться. Из этой речи оба брата узнали друг друга: дон Санхо помирился с Доротеей, которую просил в жены у дона Мануэля, а дон Жуан просил руки Фелицианы, и дон Мануэль принял их в зятья с удовлетворением, которое трудно описать. Тотчас же как только настал день, дон Санхо послал за маркизом Фабио, и тот пришел принять участие в радости своего друга. Это дело скрывали до тех пор, пока дон Мануэль и маркиз Фабио не уговорили двоюродного брата и наследника дона Диего забыть смерть своего родственника и примириться с доном Санхо. Во время переговоров маркиз Фабио влюбился в сестру этого дворянина и просил ее в жены. Тот принял с большой радостью столь выгодное для его сестры предложение и, следовательно, согласился на все, что ему ни предлагали в пользу дона Санхо. Три свадьбы были в один день; все там обстояло хорошо с обеих сторон и, потом, еще очень долго, что тоже достойно внимания. ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ Каким образом был прерван сон Раготена Прелестная Инезилья кончила читать свою новеллу и заставила всех слушателей пожалеть о том, что она не была длиннее. В то время как она ее читала, Раготен, который, вместо того чтобы слушать ее, пустился с ее мужем в разговоры о колдовстве и заснул на низеньком стуле, как и лекарь. Сон Раготена не совсем был добровольным, и если бы он мог противиться мясным парам, — а мяса он съел огромное количество, — он бы из любезности прослушал Инезильину новеллу. Итак, он спал не изо всех сил, а часто то опускал голову до самых колен, то поднимал ее; то полудремал, то просыпался внезапно, как часто делают на проповедях, когда они скучны. В гостинице был баран, которого всякий сброд, входя и выходя из дому, имел обыкновение дразнить головой, руками вперед, и тогда баран с разбегу сильно бил в нее своей, то есть я хочу сказать — головой, как все бараны делают это по своей природе. Это животное бродило по всей гостинице куда ему вздумается и заходило в те комнаты, где его часто кормили. Он был в комнате лекаря в то время, когда Инезилья читала свою новеллу. Он заметил Раготена, у которого с головы упала шляпа и который, как я вам уже говорил, часто то поднимал голову, то опускал ее. Он подумал, что это боец, который вызывает его попробовать свои силы. Он отступил на пять или шесть шагов назад, как бы для того, чтобы лучше разбежаться, и, стало быть, как лошадь в карьер, ударил своей вооруженной рогами головой в лысую голову Раготена. Таким сильным ударом он разбил бы ее, как глиняный горшок, но, к счастью для Раготена, он в это время поднимал ее, и, таким образом, баран только слегка задел его по лицу. Поступок барана так удивил всех, что они оцепенели, не забыв при этом смеяться. Баран, привыкший бодаться более одного разу и так как ему не помечтали, опять отступил для второго разбега и необдуманно ударил Раготена между колен, в то самое время когда, совершенно оглушенный ударом барана и с ободранным и окровавленным во многих местах лицом, он тер себе глаза, сильно болевшие, потому что оба были подбиты рогами, которые у барана были расположены на таком расстоянии, как и глаза у несчастного Раготена. Это второе нападение заставило его их открыть, и лишь только он узнал, кто виновник его беды, как в гневе ударил кулаком барана по башке и сильно зашиб руку о рога. Он рассвирепел еще сильней, тем более, что услыхал смех присутствующих, и, обругав всех, вышел в бешенстве из комнаты. Он ушел бы и из гостиницы, но хозяин удержал его, чтобы рассчитаться, что было, быть может, для него столь же досадно, как и удары бараньих рогов.
 ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ГОСПОДИНУ БУЙУ,[348] шталмейстеру и королевскому советнику в Лионском сенешальстве и судебном округе Милостивый Государь! Я не знаю, сочтете ли вы достаточным знаком моего уважения то, что я делаю вас причастным к хорошему или плохому приему, который окажет публика этому произведению. Так как я вам не подношу ничего своего, то и не могу рассчитывать возбудить в вас признательность своим подарком, а так как он может быть недостойным вас, то следует опасаться, что у вас мало будет к нему снисходительности, на которую я осмеливаюсь надеяться. В самом деле, Сударь, вы можете быть прекрасным судьей произведения, которому я лишь покровительствую и отказываюсь от намерения преподнести его вам, если вы не найдете его достойным вашего одобрения. Я сильно рискую, предлагая его вниманию столь мудрого и столь просвещенного человека, как вы, и все мое доброе мнение о нем убеждает меня, что вы будете более благосклонны именно к комическому роману.[349] Да, наконец, это не того рода книги, где можно найти что-либо серьезное или чувствительное; кажется, они не содержат в себе обычно ни того, ни другого, и вся польза от их чтения состоит в том, чтобы потерять довольно приятно несколько мгновений и дать отдохнуть уму от более важных и серьезных занятий. А так как ваш не устремляется ни к чему, кроме значительного или возвышенного, то я вас сильно, вероятно, удивлю тем, что попрошу вашего внимания этому произведению игривого ума, которому я присваиваю ваше имя, чтобы сделать его достойным одобрения. Но, Сударь, вы не должны сразу осуждать меня за эту вольность или (лучше сказать) порицать это публичное свидетельство моей признательности; и я вам столь необычайно обязан и такого мнения о вас, что должен заплатить все свои долги и присоединить к моим чувствам знаки той настоящей любви, какую испытываю к вам. Это совсем не соответствует вашей доброте, о которой я сохранил надлежащую память; она требует от меня произведения совершенно необыкновенного, и я не думаю, наконец, что смогу отблагодарить вас самым сильным доказательством моего уважения, ибо вижу, что бессилен отблагодарить вас так, как, я чувствую, это необходимо. Итак, я осмеливаюсь надеяться, что вы примете его с большой благосклонностью и что оно окончательно убедит вас, что нельзя было почтить вас ни с большим усердием, ни с более совершенной почтительностью. Но, Сударь, после того как вы благосклонно примете мой подарок, не осудите из благосклонности моего автора и не подумайте, что у него нет достоинств; хотя я не сомневаюсь почти, что вы оцените его. Его выражения естественны, стиль легок, приключения придуманы неплохо, а что касается сюжета, то он развит всюду с большой приятностью и содержит в себе места сильные и изящные. Одним словом, надо представить путь одного из замечательнейших людей нашего времени, оставленный незавершенным, и порыться в его прахе, чтобы восстановить его гений и воскресить его после его смерти. Это можно сказать о двух первых частях его «Комического романа» и о третьей, в которой господин Скаррон оживает полностью или, по меньшей мере, в лучшей его части. Не много людей, которые не знают, что у этого человека был чудесный талант поворачивать все вещи их забавной стороной и что он достиг неподражаемости в этом искусстве, как и в восхитительной манере письма. Его произведения были встречены с одобрением всем миром; лучшие умы, оскорбляющиеся всем, что кажется противоречивым строгой добродетели, не могли не наслаждаться им, а менее благоразумные принуждены были одобрять его против своей воли.[350] Итак, если вы позволите мне, Сударь, надеяться на счастливый исход моего намерения и поверить, что вам не только не не понравилась моя вольность, но что вы поощрите с радостью продолжение произведения, слава которого так прочно установилась. После всего этого не будет ли ваше участие в нем более моего? и потом, когда из моих рук оно перейдет в ваши, вы можете его рассматривать как вещь, принадлежащую всецело вам. Итак, мог ли я лучше посвятить его или написать его с большей пользой? Судья с совершенно необычайными свойствами и такой еще молодой, владеющий знаниями и качествами, которые восхищают всех, даст ему лучшую рекомендацию, и его признание вами доставит ему признание всех умных людей. Но если оно может мало служить вашей славе или если оно, в свою очередь, получит популярность благодаря доброте и достоинствам ее покровителя, примите все же дань уважения, которое я к вам испытываю, и яркое свидетельство почтительного чувства, с которым я обязан сказать, что я, Монсеньор, ваш покорнейший, преданнейший и обязаннейший слуга вернуться Гийом Буйу (Bouilloud, Boilloud) — советник парламента в Домбе и в лионском суде. вернуться «...благосклонны именно к комическому роману». — Речь идет о комическом романе как литературном жанре. вернуться «...одобрять его против своей воли». — Буало был одним из тех, которые осуждали жанр комических романов. Автор «Торжественных похорон г-на Скаррона» (La Pompe funèbre de M. Scarron, P. 1660) защищает Скаррона от нападок Буало, говоря, что покойник был самым веселым, любезным и добродетельным человеком в мире. вернуться А. Оффре (Offray) написал продолжение и конец «Комического романа» (третью часть), не оконченного Скарроном. Третья часть «Комического романа» вышла в Лионе в 1678 году. Ее мы даем в нашем переводе в виде третьей части «Комического романа». |
