Плут над плутом[214]

Одна молодая дама из Толедо, по имени Виктория, из старого рода Портокарреро,[215] в отсутствие своего брата, который был кавалерийским капитаном в Нидерландах, удалилась в домик, находившийся на берегу Таго, в полумиле от Толедо. Семнадцати лет она осталась вдовой одного старого дворянина, разбогатевшего в Индии[216] и умершего в море спустя полгода после своей женитьбы, оставив большое состояние своей жене. Эта красавица-вдова после смерти мужа удалилась к своему брату и вела образ жизни, столь одобряемый всеми, что на двадцатом году матери ставили ее в пример дочерям, а мужья — женам, а волокиты — своим желаниям, как достойную победы награду. Но если ее уединенная жизнь охладила любовь многих, она, с другой стороны, увеличила уважение, какое все ей оказывали.

Она наслаждалась на свободе деревенскими удовольствиями в этом загородном домике, когда однажды утром ее пастухи привели к ней двух мужчин, с которых была снята вся одежда и которые были привязаны к деревьям, где они и провели всю ночь. Каждому из них дали по плохому пастушьему плащу, чтобы прикрыться, и в этом-то прекрасном одеянии явились они перед Викторией. Бедность одежды не скрыла красоты младшего из них, который говорил ей любезности, Как благородный человек, и сказал, что он дворянин из Кордовы, по имени Лопец де Гонгора; что он направлялся из Севильи в Мадрид по важным делам и развлекался охотой в полудне езды от Толедо, где он обедал за день до этого и где его застала ночь; что он заснул, его слуга тоже, ожидая возницу, оставшегося позади, и что разбойники, найдя их спящими, привязали к деревьям его и слугу, сначала раздев обоих до рубашки.

Виктория не сомневалась в истине сих слов: его благородный вид говорил в его пользу, да и великодушие требовало помочь проезжим в столь крайней нужде. Она наткнулась, по счастью, среди пожитков своего брата, которые он оставил, на несколько пар платья: потому что испанцы никогда не бросают совсем старого платья,[217] когда надевают новое. Выбрали самое хорошее и лучше всего бывшее впору господину, а слугу одели в то, какое более подходило ему. Наступило время обедать, и этот чужестранец, которого Виктория пригласила с собою за стол, показался ей столь пригожим и столь умным, что она думала, что помощь, какую оказала ему, и не могла быть лучше употреблена.

Они пробыли вместе остаток дня и так понравились друг другу, что ночью спали менее обычного. Гость хотел послать своего слугу в Мадрид за деньгами и велеть заказать там себе платье или, по крайней мере, так притворился; прекрасная вдова не хотела ему позволить этого и обещала дать ему денег на дорогу. С этого же дня он стал говорить ей о любви, а она благосклонно его слушала. Наконец через две недели удобство места, равные достоинства двух молодых людей, множество клятв с одной стороны и большое чистосердечие и легковерие с другой привели к брачному предложению и обручению, совершившемуся в присутствии служанки и старого конюшего Виктории, сделавшей поступок, какого никогда не ждали от нее и какой сделал счастливого чужестранца обладателем самой красивой женщины в Толедо.

Неделю бушевали огонь и пламя в юных любовниках. Они должны были расстаться, — это вызвало только слезы. Виктория имела право его удержать, но так как чужестранец хвалился тем, что оставил из-за любви к ней дело большой важности, она не была согласна, чтобы победа, которую он одержал над ее сердцем, заставила его пренебречь тяжбой, какая у него была в Мадриде, и требованиями двора. Поэтому она первая торопила его с отъездом, не любя его настолько слепо, чтобы не предпочитать удовольствия быть с ним при его возвышении. Она заказала в Толедо платье для него и для его слуги и дала ему столько денег, сколько он хотел.

Он отправился в Мадрид на хорошем муле, как и его слуга, а бедная дама поистине была удручена скорбью, когда он уезжал. Он же, не будучи особенно огорчен, притворился таким с величайшим лицемерием. В тот же самый день, когда он уехал, служанка, убирая комнату, где он спал, нашла портрет, завернутый в письмо. Все это она отнесла к своей госпоже, и та увидала на портрете красивое молодое лицо, в письме же прочла следующие или другие того же содержания слова:

Письмо было адресовано Фердинанду де Рибера в Севилью. Представьте себе, пожалуйста, удивление Виктории при чтении письма, по всей видимости писанного не к кому другому, как к ее Лопецу де Гонгора. Она увидела, но уже поздно, что чужестранец, к которому она была столь благосклонна, и слишком поспешно, изменил свое имя, и это уверило ее в его неверности. Красота дамы, изображенной на портрете, должна была причинить ей не меньшие страдания, а заключение брачного договора приводило ее в отчаяние. Никто еще не горевал так: ее вздохи заставляли ее задыхаться, и она плакала до тех пор, пока не заболела голова.

— Несчастная я! — говорила она самой себе и старому конюшему и своей служанке, которые были свидетелями ее обручения. — Для того ли я столь долго была благоразумной, чтобы сделать непоправимую ошибку, и для того ли я отказала стольким знатным людям, о которых я знала, что они почли бы за счастье обладать мною, чтобы отдаться незнакомцу, который, быть может, смеется надо мною, сделав меня несчастной на всю жизнь! Что скажут в Толедо и что скажут во всей Испании? Молодой человек, подлый обманщик, будет ли скромным? Должна ли я была открывать ему, что люблю его, прежде чем узнаю, что любима им? Скрыл ли бы он свое имя, если бы имел добрые намерения, и могу ли я надеяться после этого, что он скроет победу, какую одержал надо мной? Что сделает со мною брат после того, что я сама сделала? и что ему в славе, которую он приобретает во Фландрии, если я обесславила его в Испании? Нет, нет, Виктория, надо на все решиться, раз ты все забыла; но, прежде чем приступить к мщению и употребить последние средства, надо попытаться вернуть то, что так плохо по неблагоразумию сохраняла. И тогда еще будет время погубить себя, когда не на что будет больше надеяться.

У Виктории было достаточно ума, чтобы тотчас же принять хорошее решение в столь плохом деле. Ее старый конюший и служанка старались ее утешить. Она сказала им, что хорошо знает, что они хотят ей сказать, но дело сейчас в том, чтобы действовать. И в тот же день карета и повозка были нагружены мебелью и коврами, и Виктория, велев распространить среди своих слуг слух, что она должна ехать ко двору по неотложным делам брата, села в карету с конюшим и служанкой и отправилась в Мадрид, куда последовал и ее багаж.

Как только она туда прибыла, она разузнала о доме дона Педро де Сильвы и, узнав, где он находится, наняла себе дом в том же квартале, Ее старый конюший назывался Родриго Сантильяна; он был воспитан с молодых лет отцом Виктории и любил свою госпожу, как если бы она была его дочь. Зная многих жителей Мадрида, где он провел свою молодость, он узнал скоро, что дочь дона Педро де Сильвы выходит замуж за одного дворянина из Севильи по имени Фердинандо де Рибера; что один из его кузенов, носящий то же самое имя, заботится об этой свадьбе и что дон Педро набирает уже слуг для своей дочери.

На следующий день Родриго Сантильяна прилично оделся, Виктория нарядилась вдовой среднего состояния, а Беатриса, ее служанка, представляла собой ее мачеху, жену Родриго, и все пошли к дону Педро и просили о себе доложить. Дон Педро встретил их очень любезно, и Родриго сказал ему со многими уверениями, что он бедный дворянин из Толедских гор, что у него от первой жены есть единственная дочь (это была Виктория), муж которой недавно умер в Севилье, где он жил; и так как его дочь осталась небогатой вдовой, он привез ее в столицу, чтобы найти ей место; что услышав о нем и его дочери, выходящей замуж, и думая, что сделает ему приятное, решил предложить ему молодую, очень скромную вдову в дуэньи молодой, — и прибавил, что достоинства его дочери дали ему смелость предложить ему ее и что он будет не менее доволен ею, чем может быть теперь, видя ее красоту. Прежде чем итти дальше, надо сообщить тем, кто не знает, что испанские дамы держат при себе дуэний, и эти дуэньи почти то же, что гувернантки или надзирательницы, какие у нас бывают у знатных дам. Должен вам еще сказать, что эти дуэньи, или дуэни,[218] — строгие и надоедливые твари и по меньшей мере столь же грозные, как мачехи.[219] Родриго сыграл так хорошо свою роль, а Виктория, красавица собою, показалась дону Педро де Сильве в ее простом платье столь милой и благонадежной, что он тотчас же взял ее для своей дочери. Он предложил Родриго и его жене место в своем доме. Но Родриго извинился и сказал, что имеет причины не принять чести, которую он ему оказывает, но что, живя в том же самом квартале, он готов оказать ему услугу всякий раз, когда это понадобится.