— Вот это великолепно! — сказал Ранкюн. — Но вы не будете иметь удовольствие видеть ее над своей могилой, так как, говорят, мертвые не видят и не слышат.

— О! — сказал Раготен, — вы тоже один из виновников моего горя, потому что вы всегда подавали мне большие надежды склонить эту красавицу и вы знали всю тайну.

Тогда Ранкюн всерьез ему поклялся, что ничего не знал точно, но лишь подозревал это, когда советовал ему потушить свою страсть, доказывая, что это — самая неприступная девушка в мире.

— И мне кажется, — прибавил он, — что это ремесло должно лишать женщин и девушек этой надменности, которая обычна у женщин и девушек других сословий. Но надо признаться, что во всех комических труппах не найдется столь сдержанной и добродетельной; она тот же дух привила и Анжелике, потому что та от природы склонна к иному, да и ее жизнерадостность свидетельствует об этом. Но, наконец, я должен вам открыть одну вещь, какую я скрывал от вас до сих пор: я сам так же был влюблен в нее, как и вы, и я не знаю, какой человек после всего, что я употребил, сможет расстроить эту свадьбу. А так как я вижу, что потерял надежду, как и вы, то и решился оставить эту труппу, тем более, что приняли теперь брата Каверн. Этот человек не может играть других ролей, кроме моих, и таким образом, без сомнения, меня отпустят. Но я не хочу ждать этого, а хочу предупредить это и пойду в Ренн разыскать труппу, которая там находится, где меня, наверно, примут, потому что там нехватает одного актера.

Тогда Раготен сказал ему:

— Так как вы были поражены той же стрелой, то и не старались говорить за меня у Этуаль.

Но Ранкюн клялся, как дьявол, что он честный человек и не упускал случая говорить о нем, — но, как он уже сказал ему, она не хотела слушать.

— Хорошо, — сказал Раготен, — вы решились оставить труппу, — я тоже. Но я хочу распределить свое имение, потому что совсем хочу оставить этот мир.

Ранкюн совершенно не подумал об эпитафии, какую тот ему дал, — он подумал, что тот решился уйти в монастырь, а это было причиной того, что он не присматривал за ним и даже не уведомил никого, кроме поэта, которому дал с нее копию.

Когда Раготен остался один, он подумал о средствах уйти из этого мира. Он взял пистолет и зарядил его двумя пулями, чтобы всадить себе их в голову; однако рассудил, что это наделает много шуму. Тогда он приставил острие шпаги к груди, но укол причинил ему боль, а это помешало ему вонзить ее. Наконец он пошел на конюшню в то время, когда слуги обедали. Он взял веревку, которая была привязана к вьючному седлу, и, зацепив ее за решетку для сена, накинул петлю на шею. Но когда он хотел повеситься, у него нехватало смелости, и он подождал, пока кто-нибудь войдет. Вошел какой-то заезжий дворянин, и тогда он повис, упираясь, однако, все время одной ногой в ясли. Тем не менее, если бы он остался так долго, он бы, наконец, удавился. Конюх, который пришел взять лошадь у дворянина, увидев висевшего таким образом Раготена, думал, что он мертв, и закричал так сильно, что из гостиницы все выбежали. Сняли веревку с шеи и привели его в себя, что было довольно легко сделать. Его спросили, какая причина заставила его принять столь странное решение, но он не хотел отвечать. Тогда Ранкюн отвел в сторону мадемуазель Этуаль (которую следовало бы называть госпожей Дестен, но, подойдя так близко к концу романа, я не хочу менять ей имя) и открыл ей всю тайну, чем она была сильно удивлена. Но она еще больше удивилась, когда этот злой человек был настолько дерзок, чтобы сказать ей, что он в таком же положении, но не принял столь отчаянного решения, удовольствовавшись тем, что просит увольнения. На все это она не ответила ни слова и оставила его.

Несколько времени спустя Раготен объявил труппе о своем намерении завтра сопровождать Вервиля и вернуться в Манс. Это обстоятельство заставило всех согласиться, чего бы они не сделали, если бы он захотел отправиться сам, в виду того, что с ним произошло. Они выехали на следующий день рано утром, после того как господин Вервиль тысячу раз заверял о постоянстве своей дружбы к комедиантам и комедианткам и особенно к Дестену, которого он обнял и выразил свою радость тому, что видит исполнение его желаний. Раготен произнес длинную речь в форме приветствия, но столь сбивчивую, что я здесь ее не помещаю. Когда надо было уже ехать, Вервиль спросил, напоили ли лошадей. Конюх ответил, что поил, но рано утром, и что их можно еще напоить, переезжая реку. Они сели на лошадей, попрощавшись прежде с господином де ля Гарруфьером, который тоже собирался уезжать. Новобрачные весьма вежливо благодарили за то, что он утруждал себя, приехав так издалека, чтобы оказать им честь своим присутствием на свадьбе. После сотни взаимных уверений он сел на лошадь, а Ранкюн последовал за ним, — он, несмотря на свою бесчувственность, не мог удержаться от слез, вызванных слезами Дестена, который вспомнил (несмотря на нелюдимый нрав Ранкюна) об услугах, какие тот ему оказал, а особенно в Париже на Новом мосту, где на него напал и ограбил его Раппиньер.

Когда Вервиль и Раготен проехали мосты, они спустились к реке, чтобы напоить своих лошадей. Раготен подъехал к такому месту, где был крутой берег и где его лошадь так сильно споткнулась, что человечек, отпустив стремена, упал через голову лошади в реку, очень глубокую в этом месте. Он не умел плавать, да если бы и умел, то тяжесть его карабина, шпаги и плаща потянула бы его на дно, как и случилось. Один из слуг Вервиля схватил лошадь Раготена, вышедшую из воды, а другой быстро разделся и бросился в реку, в том самом месте, где тот упал; но нашел его уже мертвым. Созвали людей, и его вытащили. Между тем Вервиль послал уведомить комедиантов об этом несчастьи и отослал его лошадь. Все прибежали сюда и, пожалев о его участи, похоронили его на кладбище часовни святой Екатерины, которое находилось неподалеку от реки.

Эта гибельная развязка прекрасно подтверждает пословицу: «Кому удавиться, тот не утонет». Раготен избежал первого, потому что не смог удавиться; но с ним случилось второе, потому что он действительно утонул.

Так кончил свою жизнь этот комический обрубок адвоката, которого похождения, несчастья, приключения и роковая смерть останутся в памяти жителей Манса и Алансона, равно как и героические подвиги тех, кто составлял эту знаменитую труппу. Рокебрюн, видя мертвое тело Раготена, сказал, что надо изменить два стиха в его эпитафии, копию которой дал ему Ранкюн (как я вам уже говорил), и что надо сделать так:

Комедианты и комедиантки вернулись в свою гостиницу и продолжали представления, к обычному восхищению всех.