Я вам уже говорил, как мне кажется, что он лег спать со слугою Раппиньера Догеном;[57] однако, потому ли, что кровать, на которой он спал, была плоха, или Доген был плохой сопостельник, но он не мог заснуть всю ночь. Он встал чуть свет, как и Доген, которого позвал хозяин, и, проходя мимо комнаты Раппиньера, поздравил его с добрым утром. Раппиньер выслушал приветствие с важностью провинциального судьи и не ответил ему и десятой долей оказанной ему вежливости; но так как комедианты представляют самые разнообразные лица, то это его мало тронуло. Раппиньер задал ему сотню вопросов о комедии, а там, слово за слово[58] (мне кажется, что эта поговорка к месту употреблена), спросил, с какого времени в их труппе Дестен, и прибавил, что он превосходный комедиант.
— Не все то золото, что блестит, — отвечал Ранкюн. — Когда я игрывал первейшие роли, он играл только слуг; да и как ему знать ремесло, которому он никогда не учился? Он совсем недавно стал комедиантом, а комедианты растут не как грибы. Он нравится потому, что молод; но если бы вы знали его так, как я, вы бы его и в половину этого не оценили. Впрочем, он держит себя таким умником, будто происходит от святого Людовика,[59] а между тем никому не открывает ни кто он, ни откуда, не говорит этого и о прекрасной Клорис,[60] которую сопровождает и называет своей сестрой, — а бог знает, кто она ему! Каков я ни есть, да спас ему в Париже жизнь, что мне стоило двух изрядных ударов шпагой; а он был настолько неблагодарен, что, вместо того чтобы отвезти меня к хирургу, всю ночь проискал в грязи какую-то драгоценность, не иначе как из Алансонских алмазов,[61] которую, как говорил, отняли у него напавшие.
Раппиньер спросил у Ранкюна, как это несчастье случилось с ним.
— Это было на крещенье на Понт-Нёф,[62] — отвечал Ранкюн.
Эти последние слова страшно смутили Раппиньер а и его слугу Догена: они оба то бледнели, то краснели; и Раппиньер так быстро переменил разговор и в таком замешательстве, что Ранкюн удивился. Городской палач и несколько полицейских, войдя в комнату, прервали разговор, и, к большому удовольствию Ранкюна, он почувствовал, что то, что он сказал, поразило Раппиньера в чувствительное место, — но он не мог понять, с какой стороны это того касалось.
Между тем бедный Дестен, который так хорошо был помянут в разговоре, находился в большом горе; Ранкюн нашел его вместе с госпожой Каверн: они старались заставить сознаться старика-портного, что он плохо их слушал и еще хуже сделал. Предметом спора было следующее: когда выгружали комедийное имущество, Дестен нашел в нем два сильно поношенных камзола и штаны; все это он отдал старику-портному, чтобы тот сделал какое-нибудь платье, более модное, чем пажеские штаны,[63] которые он носил; но портной, вместо того чтобы один камзол употребить на починку другого камзола и штанов, по ошибке, непростительной человеку, чинившему старье всю свою жизнь, заплатал оба камзола лучшими местами из штанов, так что бедный Дестен, со столькими камзолами и без штанов, принужден был прятаться в комнате или заставлять бежать за собою уличных мальчишек, что уже случалось с ним, когда он надевал свой комедийный костюм.
Щедрость Раппиньера зачинила ошибку портного, который получил оба камзола, а Дестену было подарено платье вора, какого Раппиньер недавно приказал колесовать. Палач, находившийся тут же и отдавший это платье на хранение служанке Раппиньера, весьма нагло заявил, что оно принадлежит ему; но Раппиньер пригрозил ему, что лишит его места. Платье Дестену пришлось довольно впору, и он ушел с Раппиньером и Ранкюном. Обедали они в кабачке на счет горожанина, у которого к Раппиньеру было дело. Госпожа Каверн провела время за стиркой своей грязной косынки и в разговорах с хозяйкой.
В тот же день Доген встретился с молодым человеком, избитым им накануне в трактире, и вернулся домой с двумя глубокими ранами от шпаги и сильно избитый палкой; и так как он был тяжело ранен, то Ранкюн после ужина пошел спать в соседний трактир — страшно уставший, потому что избегал весь город вместе со своим товарищем Дестеном и господином Раппиньером, который хотел поймать тех, кто ранил его слугу.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Приключение с ночным горшком; скверная ночь, которую Ранкюн провел в трактире; прибытие части труппы; смерть Догена и другие достопамятные вещи
Ранкюн пришел в трактир несколько более чем полупьян. Служанка Раппиньера, сопровождавшая его, сказала трактирщице, чтоб она постелила ему постель.
— Вот тебе и сдачи с нашего экю![64] — ответила трактирщица. — Если все у нас будут такие — не очень-то нам выгодно будет.
— Молчи, дура! — сказал ее муж. — Господин Раппиньер делает нам большую честь; приготовь постель этому господину.
— Да, если бы она была, — ответила трактирщица; — осталась одна, да и ту я отдала купцу из Нижнего Мена.
В это время вошел купец и, узнав, о чем они спорят, предложил половину своей кровати Ранкюну: или потому, что у него было дело к Раппиньеру, или потому, что он был услужлив от природы. Ранкюн благодарил его за это, сколько позволила ему его сухая вежливость. Купец ужинал, трактирщик составил ему компанию, а Ранкюн не заставил себя просить дважды, чтобы быть третьим, и выпил на счет нового знакомца. Они разговорились о налогах, ругали сборщиков податей,[65] устанавливали свои порядки и сами были в таком беспорядке, а особенно хозяин, что он вынул из кармана кошелек и спрашивал, сколько должен, не соображая, что он дома. Жена и служанка отвели его под руки в его комнату и положили одетого на постель. Ранкюн сказал купцу, что страдает задержанием мочи и досадует поэтому, что причинит ему беспокойство; на это купец ответил ему, что одна ночь быстро пройдет. Кровать была плотно придвинута к стене; Ранкюн лег первым, а потом и купец, заняв лучшее место. Ранкюн попросил у него ночной горшок.
— Да зачем он вам? — спросил купец.
— Я поставлю его возле себя, чтобы вас не беспокоить, — ответил Ранкюн.
Купец сказал, что подаст его, когда понадобится; Ранкюн с трудом на это согласился, уверяя, что боится его побеспокоить. Купец заснул, не ответив ему. Но только он крепко заснул, как злой комедиант, который дал бы себе выколоть глаз, только бы ослепить другого на оба, дернул бедного купца за рукав и крикнул:
— Сударь! сударь!
Сонный купец спросил его, зевая:
— Что вам надо?
— Дайте мне на минутку горшок, — ответил Ранкюн.
Бедный купец нагнулся с кровати и, взяв горшок, сунул его в руки Ранкюну, который начал мочиться; но после многих усилий или, может, только делая вид, ворча и жалуясь на свою болезнь, он отдал горшок купцу, не помочившись и капли. Купец поставил его на пол и сказал, раскрывши рот для зевка, как печь: «Право, мне вас жаль, сударь» — и тотчас опять уснул.
Ранкюн дал ему крепко заснуть, и только тот так захрапел, как будто ничем другим всю жизнь не занимался, коварный снова разбудил его и так же бессовестно, как и в первый раз, попросил у него горшок. Купец так же добродушно подал ему его; Ранкюн поднес его к тому месту, откуда мочатся, с гораздо меньшим желанием мочиться, чем с желанием не дать купцу спать. Он еще больше жаловался, что ничего не может сделать, и продержал его вдвое дольше, чем было бы нужно, и ничего не помочился, и упрашивал купца не утруждать себя более и не подавать ему горшок, что не стоит и что он сам прекрасно может его достать. Бедный купец, который бы теперь отдал все свое добро, лишь бы выспаться вдоволь, ответил ему зевая, чтобы делал как хочет, и поставил горшок на место. Они весьма вежливо пожелали друг другу спокойной ночи, и бедный купец поспорил бы на все свое имущество, что он заснет теперь так, как никогда в жизни. Ранкюн, зная хорошо, что должно произойти, дал ему заснуть как можно крепче и потом без всяких угрызений совести разбудил человека, заснувшего так хорошо, поставив ему локоть на пустой желудок, и налег всем телом, протянув другую руку с кровати, как делают, когда хотят поднять что-нибудь с полу. Злосчастный купец, почувствовав, что что-то душит и давит грудь, внезапно проснулся и страшным голосом закричал: