Когда истек срок, я пошел туда с тремя моими двоюродными сестрами, двумя адвокатами и прокурором местного суда; но, по счастью, не было ничего заключено, и дело было отложено до праздников следующего месяца — мая. Но пословица справедлива: человек предполагает, а бог располагает: мать моя слегла от болезни за несколько дней перед упомянутыми праздниками, а мой отец — спустя четыре дня; и та и другая болезнь окончилась смертью. Мать моя умерла во вторник, а мой отец — в четверг на той же неделе, и, наконец, я тоже сильно заболел, но вставал, чтобы навещать своего строгого дядю, который тоже был сильно болен и умер две недели спустя. Через некоторое время после этого мне опять стали говорить о той же дочери помощника судьи, которую я смотрел; но я не хотел об этом и слышать, потому что у меня кроме не было родственников, которые мне могли бы приказывать; к тому же, мое сердце было в том парке, где я обычно гулял, и чаще в воображении.

Однажды утром, когда я не думал, что кто-нибудь в доме господина дю Френя встал уже, я проходил мимо и сильно удивился, когда услыхал мадемуазель дю Ли, которая пела на своем балконе ту старинную песню с припевом:

А это побудило меня подойти к ней и сделать низкий поклон, который я сопровождал следующими словами: «Я желал бы от всего сердца, мадемуазель, чтобы вы были удовлетворены в том, о чем вы мечтаете, и я хотел бы способствовать вам в этом; это я сделал бы с таким же старанием, как если бы я всегда был вашим преданнейшим слугой». Она благосклонно приняла мое приветствие, но ничего мне не ответила, а продолжала петь, так изменив слова в припеве песни:

Я не остановился на этом, потому что побывал уж немного на войне и при дворе, и, хотя поступок способен был смутить меня, я сказал ей:

Тотчас же она позвала своего маленького слугу, о котором я уже говорил, и велела ему открыть мне, что тот и сделал. Я вошел и был принят со всеми знаками благосклонности отцом, матерью и старшей сестрой, но лучше всего самой мадемуазель дю Ли. Мать спросила меня, почему я столь дичился и не посещал их так часто, как обычно, — ведь не мешает же этому траур по моим родителям, — и сказала, что должно забавляться, как и прежде; одним словом, что я всегда пользовался благосклонностью в их доме. Я отвечал, что недостоин еще этого, и потом говорил какие-то столь же бессвязные слова, как и те, что я вам говорю. Наконец все кончилось завтраком из молочных кушаний, какие в этих местах считаются хорошим угощением, как вы знаете.

— И какие не невкусны, — сказала Этуаль; — но продолжайте.

— Когда я стал прощаться, чтобы уходить, мать спросила меня, не соглашусь ли я сопровождать ее и ее дочерей к одному старому дворянину, их родственнику, который живет в двух милях отсюда. Я ей ответил, что она ошибается, когда просит меня, и что одного приказания было бы достаточно, чтобы доставить мне удовольствие. Поездка была решена на завтра. Мать села на небольшого мула, которого держали у них в дому, старшая дочь — на лошадь отца, а я посадил на круп своей лошади мою дорогую дю Ли. Я предоставляю вам догадываться о том, о чем мы беседовали в продолжение дороги, потому что уже не помню больше. Все, что я могу вам сказать, так это то, что я и дю Ли расстались сильно влюбленные. С тех пор мои визиты к ним сделались очень частыми, и это продолжалось все лето и всю осень. Если бы рассказать обо всем, что происходило, я бы вам сильно наскучил. Скажу только, что мы часто уединялись от людей и оставались одни в тени высоких деревьев, и всегда на берегу прекрасного маленького ручейка, протекавшего среди леса, где мы с удовольствием слушали щебетание птиц, которое согласовалось со сладким журчаньем воды, к чему мы присоединяли тысячу нежностей, какие мы говорили друг другу, и невинных ласк, какие мы оказывали друг другу. И там-то мы решились провести праздники.

Однажды, когда я занимался тем, что давил сидр на прессе в предместьи де ля Барр, примыкавшем к парку, дю Ли пришла ко мне. Сразу же я узнал, что у нее есть что-то на сердце, в чем и не ошибся: потому что, посмеявшись сначала над моим нарядом, она отвела меня в сторону и сказала, что дворянин, дочь которого находилась у господина Планш-Панета, ее двоюродного брата, привел с собою другого и хочет за него сватать ее и что они у них в доме, а она скрылась, чтобы уведомить меня.

Мне, — прибавила она, — не нравится его искательство, и я не соглашусь никогда; но я надеюсь, что ты найдешь способ отвадить его от нашего дома.

Тогда я сказал ей:

— Иди и обойдись с ним приветливо, чтобы не дать подозрения; но знай, что завтра к полудню его уже не будет.

Она ушла весьма обрадованная, в ожидании развязки. Тогда я, бросив все и оставив сидр на попечение слуг, пошел домой, где переменил белье и платье и пошел разыскивать своих товарищей: потому что, надо сказать, нас было пятнадцать молодых людей,[409] и у каждого была возлюбленная, и мы были столь дружны, что всякий обижался за обиду другого, и мы решили, что если кто из чужих придет, чтобы похитить у кого-либо из нас возлюбленную, то приведем его в такое состояние, что он не сможет этого сделать.

Я им рассказал то, о чем вы слыхали, и тотчас же все согласились, что надо пойти разыскать этого ухаживателя (который был мелким дворянчиком из Нижнеменской провинции) и заставить его вернуться туда, откуда он приехал. Мы пришли к нему в гостиницу, где он как раз ужинал с другим дворянином, его провожатым. Мы без всяких околичностей сказали ему, что ему лучше уехать отсюда и что ничего хорошего здесь он не добьется. Тогда его провожатый ответил, что мы не знаем их намерения и что если бы знали, мы бы этому еще посочувствовали. Тогда я подошел к нему и, положив руку на эфес шпаги, сказал:

— Что касается меня, то я не сочувствую, и если вы не уедете отсюда, я вас заставлю это сделать.

Один из них ответил, что стороны неровны и что если бы я был один, я не говорил бы так. Тогда я ему сказал:

— Вас двое, а я против вас выхожу вот с этим. — И, взяв одного из своих товарищей, сказал им: — Пойдемте.

Они хотели было это сделать, но хозяин и его сын воспрепятствовали им в этом и сказали, что они лучше сделают, если уедут, и что ничего доброго не получится, если они свяжутся с нами. Они послушались совета, и я о них больше не слыхал. На следующий день я пошел навестить дю Ли, которой я рассказал о том, что я предпринял, чем она была весьма довольна и весьма любезно меня благодарила.

Зима приближалась; вечера становились длинными, и мы проводили их в играх в загадки и шарады; а когда нам надоело это повторять, то я решил дать ей бал. Я посоветовался с ней, и она согласилась. Я просил позволения у господина дю Френя, ее отца, и он мне его дал. На следующее воскресенье мы танцовали, и повторяли это несколько раз; но всегда собиралось так много народу, что дю Ли мне посоветовала не устраивать больше танцев, а придумать какое-нибудь другое развлечение. Тогда мы решили разучить комедию, что и сделали.

Этуаль прервала его, сказав:

— Так как вы сейчас в комедии, то скажите мне, долго ли еще до конца этой истории, потому что уже поздно и скоро будет время ужинать.

— О! — сказал настоятель, — по крайней мере еще вдвое больше.

Тогда решили, что надо отложить до другого раза и дать актерам выучить их роли; да если бы и не по этой причине, то пришлось бы прервать ее из-за приезда Вервиля, который запросто вошел в комнату, потому что швейцар уже спал. Его приезд сильно удивил всю компанию. Он был очень ласков со всеми комедиантами и комедиантками, а особенно с Дестеном, — его он несколько раз обнял и рассказал ему о причине своего приезда, о которой вы узнаете в следующей, очень коротенькой, главе.