Наш кавалер был уведомлен об этом приятелями; они сказали ему, что если бы юстиция и не искала его, то родственники дона Диего не оставили бы смерти их родного неотомщенной и постарались бы, наверно, его убить, где только ни встретят. Он удалился в монастырь, откуда дал знать о себе Доротее, и отдал приказания по своим делам, чтобы можно было уйти из Севильи при первом удобном случае.

Между тем, юстиция старалась разыскать дона Санхо, но не нашла его. После того как первый пыл преследования прошел и когда все решили, что он спасся бегством, Доротея и ее сестра, под предлогом богомольства, в сопровождении своей родственницы пошли в монастырь, куда удалился дон Санхо, и там при посредстве какого-то доброго монаха двое влюбленных увиделись в часовне, обещали друг другу нерушимую верность и расстались с таким сожалением и так жаловались друг другу, что сестра, родственница и добрый монах, которые были этому свидетелями, плакали, да и потом всегда плакали каждый раз, когда об этом вспоминали. Он вышел из Севильи, переодевшись, и оставил перед своим уходом письмо управляющему своего отца, чтобы тот переслал его в Америку. Этим письмом он уведомлял его о происшествии, какое вынуждает его покинуть Севилью, и о том, что он отправляется в Неаполь. Он прибыл туда благополучно и был очень хорошо принят вице-королем, которому он имел честь приходиться родственником. Хотя он и был принят со всей благосклонностью, он целый год скучал в Неаполе, потому что не получил никаких известий от Доротеи.

Вице-король вооружал шесть галер, какие отправлял в погоню за турками. Смелость дона Санхо не позволила ему пренебречь столь прекрасным случаем выказать себя, а тот, кто командовал галерами, взял его на свою и поместил в каюту на корме, радуясь, что имеет с собою человека его знатности и достоинства. Шесть неаполитанских галер встретились с восемью турецкими почти на виду у города Мессины и не Колеблясь атаковали их. После Продолжительной битвы христиане захватили три неприятельских галеры, а две потопили. Главная галера христиан сцепилась с главной галерой турок, которая, будучи вооруженной лучше других, оказывала и большее сопротивление.

Между тем море стало бурным, и буря так бешено возрастала, что, наконец, и христиане и турки стали меньше думать о борьбе, чем о Спасении от бури. Поэтому сняли и с той и с другой стороны железные крючья, какими галеры сцепились, и главная галера турок отвалила от христианской в то самое время, когда слишком отважный дон Санхо вскочил на нее, не имея позади себя никого. Увидев же себя одного во власти врагов, он предпочел смерть рабству и, решившись на все, бросился в море, надеясь каким-либо образом (потому что был хороший пловец) достичь вплавь христианских галер; но дурная погода помешала его заметить, хотя христианский генерал, который был очевидцем поступка дона Санхо, и печалился о его гибели, какую считал неизбежной, и велел галере повернуть в ту сторону, где он бросился в море. Дон Санхо, между тем, изо всех сил разбивал волны руками, и, проплыв некоторое время к суше, куда ветер и море несли его, уцепился, по счастью, за доску, отбитую пушкой от турецкой галеры, и пользовался как мог этой помощью, пришедшей весьма кстати, которую, как он думал, послало ему небо. Было не более полуторы мили от того места, где происходила битва, до сицилийского берега, и дон Санхо с помощью ветра и течения достиг его скорее, чем надеялся. Он выбрался на землю, не разбившись о берег, и, возблагодарив бога за то, что тот избавил его от столь очевидной опасности, пошел в глубь земли, сколько позволяла ему усталость, а поднявшись на холм, увидел рыбацкий поселок, где его приняли самым хорошим образом. Напряжение во время битвы вызвало в нем сильный жар, а усилия, какие он делал в море, и холод, какой он испытывал, тем более в мокром платье, причинили ему жестокую лихорадку, долго его державшую в постели; но наконец он выздоровел, и только ведя правильный образ жизни. Во время своей болезни он принял намерение заставить всех поверить, что он умер, чтобы более не бояться своих недругов — родственников дона Диего — и чтобы испытать верность Доротеи.

Он был в большой дружбе во Фландрии с одним сицилийским маркизом из дома Монтальте, которого звали Фабио. Он велел одному рыбаку разузнать, не в Мессине ли тот, где, как он знал, тот живал, и, узнав, что он там, пошел туда в рыбацком платье и пришел ночью в дом к этому маркизу, оплакивавшему его, как и все те, кто был огорчен его гибелью. Маркиз Фабио обрадовался, встретив опять друга, которого считал погибшим. Дон Санхо рассказал, каким образом он спасся, и сообщил ему свои приключения в Севилье, не скрыв от него и сильной страсти к Доротее. Сицилийский маркиз вызвался поехать в Испанию похитить Доротею, если она на это согласится, и привезти ее в Сицилию. Дон Санхо не хотел принять от своего друга столь опасных доказательств его дружбы; но он крайне обрадовался, что тот охотно его проводит в Испанию.

Санхец, слуга дона Санхо, был столь огорчен гибелью своего господина, что, когда неаполитанские галеры прибыли для починки в Мессину, он пошел в монастырь, чтобы провести, там остаток своих дней. Маркиз Фабио послал выпросить его у настоятеля, который принял того по рекомендации сицилийского вельможи, да к тому же тот еще не одел монашеского платья. Санхец чуть не умер от радости, когда увидел своего господина, и не думал более возвращаться в монастырь. Дон Санхо послал его в Испанию подготовить все для выполнения своих намерений и для того, чтобы сообщить ему известия о Доротее, которая, как и все, думала, что дон Санхо умер.

Слух дошел даже до Индии;[345] отец дона Санхо умер от огорчения и оставил другому своему сыну четыреста тысяч экю деньгами, но с условием отдать половину их брату, если известие о его смерти ложно. Брата дона Санхо звали дон Жуаном де Перальтом по имени отца. Он поплыл в Испанию со всеми своими деньгами и прибыл в Севилью год спустя после происшествия с доном Санхо. Нося другое имя, чем тот, ему было легко скрыть, что он — его брат, что важно было для него держать в секрете, так как ему долго надо было быть по своим делам в одном городе, где у его брата было не мало врагов. Он увидел Доротею и влюбился в нее, как и брат; но она не любила его так, как того. Эта прекрасная девушка была столь огорчена, что не могла никого уже любить после своего дорогого дона Санхо: все, что делал дон Перальт для того, чтобы понравиться ей, надоело ей, и она отказывалась почти каждый день от лучших партий в Севилье, какие ее отец, дон Мануэль, предлагал ей.

В это самое время Санхец прибыл в Сицилию и, следуя приказанию своего господина, захотел разузнать о поведении Доротеи. Он узнал из городских слухов, что какой-то очень богатый кавалер, недавно приехавший из Индии, влюбился в нее и делает для нее все, что можно ожидать от совершенного любовника. Он написал своему господину и кое-что несколько преувеличил, а его господин представил себе все в еще больших размерах, нежели как об этом писал его слуга. Маркиз Фабио и дон Санхо сели в Мессине на испанские галеры, возвращавшиеся на родину, и прибыли благополучно в Сан-Лукар,[346] где наняли почтовую карету до Севильи. Они приехали туда ночью и остановились в квартире, которую нанял для них Санхец.

На следующий день они оставались дома, а ночью дон Санхо и маркиз Фабио ходили вокруг квартала, где жил дон Мануэль. Они услыхали, как под окнами Доротеи настраивают инструменты, а потом — превосходную музыку, после которой один голос, с аккомпанементом на теорбе,[347] жаловался на жестокость тигрицы в образе ангела. Дон Санхо хотел было напасть на господ серенадщиков, но маркиз Фабио помешал ему, представив ему, что это он мог бы сделать тогда, когда бы Доротея появилась на своем балконе ради его соперника или если бы слова простой арии были бы благодарностью за полученные благосклонности, а не жалобы недовольного любовника. Серенада ушла, быть может, плохо удовлетворенная, и дон Санхо и маркиз Фабио ушли тоже.