При этих последних словах Клавдии меня так стеснила моя справедливая скорбь, что, тяжело вздохнув, я упала опять в обморок и не подавала никаких признаков жизни. Крики Клавдии, раскаивавшейся, быть может, тогда, что, сделав меня Несчастною, она не покончила с жизнью, привлекли Амета и его брата в каюту судна, где находилась я. Они употребили все средства, чтобы привести меня в чувство; я пришла в себя и услыхала, что Клавдия упрекает мавра в измене нам.

«Неверная собака, — говорила она ему, — зачем ты посоветовал мне привести эту прекрасную девушку в то жалкое состояние, в каком ты ее видишь, если ты не хотел меня оставить с моим возлюбленным? И зачем ты заставил меня изменить человеку, который был мне так дорог, что мне столько же повредило, как и ему? Как осмеливаешься ты говорить, что ты благородный человек в своей стране, если ты самый большой изменник и самый большой подлец из всех людей?»

«Молчи, дура, — ответил ей Амет; — не упрекай меня в том преступлении, в котором ты соучастница. Я тебе уже говорил, что тот, кто мог обмануть своего господина, как ты, достоин быть обманутым и что, увезя тебя с собою, я обезопасил свою жизнь, а может быть и Софьину, потому что она наверно умерла бы от горя, когда узнала бы, что ты осталась с дон Карлосом».

Шум, поднятый в это время матросами, потому что мы входили в гавань города Сале,[297] и выстрелы с судна, на которые отвечали из гавани, прервали упреки, какие делали друг другу Амет и Клавдия, и освободили меня на некоторое время от вида этих ненавистных мне людей. Высадились. Клавдии и мне закрыли лица покрывалами, и мы поселились вместе с вероломным Аметом у одного мавра, его родственника.

На следующий день нас посадили в закрытую коляску, и мы направились в Фец; и если там Амет был встречен своим отцом с большой радостью, то я приехала туда самым печальным и самым отчаявшимся человеком в мире. Что касается Клавдии, то она скоро приняла решение: отреклась от христианства и вышла за Заида, брата изменника Амета. Эта злая женщина употребила все хитрости, чтобы убедить меня тоже изменить вере и выйти за Амета, как она за Заида, и стала самой жестокой моей мучительницей, так как, после того как напрасно пытались склонить меня различными обещаниями, хорошим обращением и ласками, Амет и вся его свита чинили надо мною всевозможные жестокости. Я каждый день испытывала свое терпение против врагов и была более способна переносить мои страдания, чем хотела, когда я стала думать, что Клавдия раскаивается, что была такой злой. На людях она, как будто, преследовала меня с большей злобой, чем другие, а наедине оказывала мне иногда хорошие услуги, какие заставляли меня смотреть на нее, как на человека, который мог бы быть добродетельным, если бы его воспитать в добродетели.

Однажды, когда все другие женщины дома пошли в общественные бани, как это в обычае у вас, магометан, она пришла туда, где я была, и, придав лицу печальное выражение, сказала мне следующее:

«Прекрасная София! какие бы причины я прежде ни имела вас ненавидеть, моя ненависть исчезла, когда я потеряла надежду владеть когда-либо тем, который совершенно меня не любит, потому что слишком любит вас. Я постоянно упрекаю себя за то, что сделала вас несчастною и оставила имя божие из страха к людям. Самое меньшее из этих угрызений могло бы заставить меня предпринять вещи самые трудные для нашего пола. Я не могу более жить вдали от Испании и всех христианских земель, с неверными, среди которых, я знаю хорошо, мне невозможно найти спасения ни при жизни, ни после смерти. Вы можете судить об искренности моего раскаяния из той тайны, которую я вам доверю, потому что этим я отдам вам в руки мою жизнь, а вам она даст средство отомстить мне за все бедствия, какие я принуждена была вам причинить. Я подговорила пятьдесят рабов-христиан, по большей части испанцев и все людей, способных на большое предприятие. На деньги, какие я им давала тайно, они купили барку, на которой мы можем уехать в Испанию, если господь будет покровительствовать нашему доброму намерению. Зависит только от вас следовать моему решению и спастись, если я спасусь, или погибнуть со мною, но спастись из рук ваших жестоких врагов и кончить жизнь, столь несчастную, как ваша. Решайтесь же, София, и пока нас не подозревают в нашем намерении, обсудим, не тратя времени, самые важные действия, касающиеся вашей и моей жизни».

Я бросилась к ногам Клавдии и, судя о ней по самой себе, нисколько не сомневалась в искренности ее слов. Я благодарила ее в самых сильных выражениях и от всей души: я была тронута милостью, какую, как думала, она хотела мне сделать. Мы назначили день нашего бегства к тому месту на берегу моря, где, как она мне сказала, между скал может скрыто стоять наше судно.

Этот день, который я считала счастливым, настал. Мы вышли удачно и из дома и из города. Я удивлялась милосердию неба и той легкости, с какой мы осуществляли наше намерение, и без конца благословляла имя божие. Но окончание моих бедствий было не так близко, как я думала. Клавдия действовала по приказу вероломного Амета и еще более вероломно, чем он, — она повела меня в это отдаленное место ночью, чтобы предоставить меня страсти мавра, не смевшего ничего предпринять против моего целомудрия в доме своего отца, потому что, хотя тот и был магометанином, но был человеком добродетельным. Я простосердечно следовала за той, что вела меня на погибель, и никогда не думала достаточно отблагодарить ее за свободу, которую надеялась получить при ее посредстве. Я, не переставая ее благодарить, шла быстро по трудной дороге среди скал, где, как она говорила мне, ее люди нас ждут; как вдруг, услыхав шум позади себя и обернувшись, я увидела Амета с саблей в руке.

«Мерзкие невольницы! — вскричал он, — так вот как вы скрываетесь от своего господина!»

Я не успела ему ответить: Клавдия схватила меня за руки сзади, а Амет, бросив саблю, присоединился к предательнице, и они вдвоем старались связать мне руки веревкой, которой они запаслись для этого. Но у меня было больше силы и ловкости, чем обычно у женщин, и я долго сопротивлялась усилиям этих двух злодеев, но наконец почувствовала, что слабею, и, не доверяя своим силам, прибегла к крикам, которые могли привлечь какого-нибудь прохожего в это уединенное место, или, вернее, я ни на что более не надеялась, когда появился принц Мулей. Вы знаете, каким образом он спас мне честь, и могу сказать — и жизнь, потому что я наверное умерла бы с горя, если бы отвратительный Амет удовлетворил свою скотскую страсть.

Этим София кончила рассказ о своих приключениях и любви. Достойная Зораида уверяла ее, чтобы она надеялась на великодушие принца, который найдет способ возвратить ее в Испанию, и в тот же день рассказала своему мужу все то, что услыхала от Софии, а тот пошел пересказать Мулею. Хотя все то, что ему рассказали о судьбе красавицы-христианки, мало благоприятствовало его страсти к ней, ему, однако, было приятно (так как он был добродетельный человек) узнать, что она дала любовное обещание в своей стране, потому что он нисколько не соблазнялся позорным действием для легкого достижения желаемого. Он уважал целомудрие Софии, а его собственное побуждало его стараться сделать ее менее несчастной, чем она была. Он велел сказать ей через Зораиду, что она вернется в Испанию, когда захочет, и с тех пор как он принял это решение, не хотел ее видеть, не доверяясь своему собственному целомудрию и опасаясь красоты этой достойной любви девушки. Она не мало беспокоилась о безопасности своего возвращения: путь в Испанию был долог, да и испанские купцы не торговали в Феце; и если бы она и могла найти христианское судно, то, будучи красивой и молодой, могла встретить среди мужчин своей веры то, что она боялась найти среди мавров. Честность встречается редко на кораблях; добросовестность на них сохраняют не лучше, чем на войне, и везде, где красота и невинность слишком слабы, дерзость злодеев пользуется своим превосходством и легко решается все предпринять. Зораида посоветовала Софии одеться мужчиной, потому что ее рост, гораздо более высокий, чем у других женщин, облегчал это переодевание. Она ей сказала, что это — мнение Мулея, который не находит никого в Феце, кому бы мог ее надежно поручить, и сказала, кроме того, что он позаботился также и о приличии ее пола и дает ей спутницу ее же веры, переодетую, как и она, и что поэтому она будет спокойна, что не окажется одна на корабле среди солдат и матросов. Этот мавританский принц купил корабль у одного корсара,[298] захватившего его в море: это был корабль губернатора Орана, на котором он выслал всю семью одного испанского дворянина, из неприязни отправив его под караулом в Испанию.[299] Мулей узнал, что этот христианин — один из лучших охотников в мире, а так как охота была самой сильной страстью этого молодого принца, то он задумал взять его себе в невольники, а чтобы лучше его удержать, не хотел разлучать его с женой, сыном и дочерью. За два года, прожитые им в Феце на службе у Мулея, он научил принца в совершенстве стрелять из аркебузы в разную дичь, которая бегает по земле или летает в воздухе, и многим родам охоты, неизвестным маврам. Этим он приобрел большую милость принца и стал столь необходимым в его развлечениях, что тот никогда не соглашался на его выкуп и разными благодеяниями старался заставить его забыть Испанию. Но сожаления, что он не на родине, и отсутствие надежды на возвращение привели его в такую печаль, от которой он скоро умер; а его жена не надолго пережила мужа. Мулей испытывал угрызения совести, что не отпустил их на свободу, когда они об этом просили, — люди, достойные этого за их услуги, — и захотел, как только мог, загладить на детях свою вину за то, что, он думал, им причинил. Дочь звали Доротеей, она была того же возраста, что и София, — красивая и умная; ее брату было не более пятнадцати лет, его звали Санхо. Мулей выбрал их обоих в спутники Софии и воспользовался этим случаем, чтобы отослать их вместе в Испанию. Это дело держали в секрете; велели сшить мужское испанское платье для обеих девушек и маленького Санхо. Мулей показал свою щедрость во множестве драгоценных камней, какие он подарил Софии; Доротее он тоже сделал богатые подарки, которые, вместе с тем, что ее отец получил раньше от щедрости принца, сделали ее богатой на всю ее жизнь.