Однажды Вервиль, взяв меня с собою, открыл мне, что он сильно влюблен в одну девушку, которая живет на той же улице, где и мы. Он мне рассказал, что у нее есть брат по имени Салдань и что он сторожит ее другую сестру, как будто бы он их муж; он мне также сказал, что столько успел у нее, что убедил ее позволить ему притти к ней следующей ночью в их сад через заднюю калитку, выходящую в поле, так же как и у сада барона д’Арка. Признавшись мне в этом, он просил меня сопровождать его туда и сделать все возможное, чтобы добиться благосклонности девушки, которая будет с ней.

Я не мог отказать из дружбы, какую Вервиль всегда выказывал ко мне, сделать все, что он хочет. Мы вышли через заднюю калитку нашего сада в десять часов вечера и были впущены его возлюбленной и ее служанкой в сад, где нас ждали. Бедная мадемуазель Салдань трепетала, как лист, и не решалась говорить; Вервиль не был отважнее ее; служанка не говорила ни слова, а я, который был только провожатым Вервиля, не имел желания говорить. Наконец Вервиль набрался сил и повел свою возлюбленную в глухую аллею, наказав мне и ее служанке хорошо сторожить, что мы и исполняли с таким старанием, что долго прогуливались, не говоря ни слова. В конце одной аллеи мы встретились с молодыми любовниками. Вервиль довольно громко спросил меня, занимал ли я беседой госпожу Маделон. Я отвечал, что не думаю, чтобы она имела причину быть мною недовольной.

— Конечно, нет, — сказала тотчас же плутовка, — потому что он мне еще ни слова не говорил.

Вервиль засмеялся и стал уверять Маделону, что я стою того, чтобы со мной завести разговор, хотя я и очень задумчив. Мадемуазель Салдань сказала на это, что и ее горничная не из таких девушек, которых можно презирать; затем счастливые влюбленные оставили нас, заказав нам хорошо сторожить, чтобы нас не застали. Я приготовился тогда долго проскучать со служанкой, которая, без сомнения, начнет меня расспрашивать о том, сколько я получаю жалованья, с какими девушками в квартале я вожу знакомство, знаю ли я новые песенки и какие подарки получаю я от своего господина. Я ждал, что после этого она расскажет мне все тайны дома Салданя и все пороки его и его сестер: потому что редко сходятся слуги, не рассказав друг другу всего, что ни знают о своих господах и не выказав недовольства плохими их заботами о слугах. Но я был сильно удивлен, когда она начала разговор следующими словами:

— Заклинаю тебя, немой дух, открой мне, слуга ли ты, и если ты слуга, то какая чудесная добродетель мешает тебе рассказать мне о всех недостатках твоего господина?

Столь необычные в устах служанки слова меня удивили, и я спросил ее, какой властью она меня заклинает.

— Скажи мне тогда, непокорный дух, ради власти, богом мне данной над самодовольными и хвастливыми слугами, скажи мне: кто ты?

— Я бедный малый, — ответил я ей, — который охотно бы спал сейчас в своей постели.

— Я хорошо вижу, — сказала она, — что мне будет стоить большого труда узнать тебя; по крайней мере, я уже открыла, что ты не очень обходителен, потому что, — прибавила она, — ты не должен был заставлять меня говорить первой, ты должен был наговорить мне сотню сладких вещей, стараться взять меня за руку, заставить дать тебе две-три пощечины и столько же пинков и исцарапать тебя, чтобы ты вернулся домой как человек, которому повезло!

— В Париже есть две девушки, — прервал я ее, — которых знаки я был бы рад носить; но есть и такие, на которых я бы совсем не хотел смотреть, потому что боюсь дурных снов.

— Ты хочешь сказать, — возразила она, — что я, может быть, дурна. Э, господин привередник, ты не знаешь разве, что ночью все кошки серы?

— Но я не хочу ничего делать ночью, в чем я, может, буду раскаиваться днем, — ответил я ей.

— А если я красива?

— Тогда, — сказал я, — я бы раскаялся в том, что не оказал вам должной чести; да, кроме этого, ум, какой вы обнаружили, делает вас достойной того, чтобы вам услуживать и за вами ухаживать по всем правилам.

— И ты бы услуживал по всей форме девушке, достойной этого? — спросила она.

— Лучше бы, чем человек благородный, — сказал я, — если бы только я ее любил.

— Что тебе мешает, — сказала она, — если бы тебя любили?

— Надо, чтобы один и другой были одинаково любезны, во что я уже впутался, — ответил я.

— Право, — сказала она, — если судить о господине по слуге, моя госпожа не ошиблась, выбрав господина Вервиля, и служанка, которая бы тебя укротила, имела бы достаточное основание важничать.

— Еще не довольно меня послушать, — сказал я ей, — надо меня и увидеть.

— Я думаю, — ответила она, — что опасно и одно и другое.

Наш разговор не мог далее продолжаться, потому что господин Салдань начал страшно колотить с улицы в калитку; однако ему не спешили ее открывать по приказу его сестры, которой нужно было время, чтобы вернуться в свою комнату? Барышня и служанка удалились, столь смущенные и с такой поспешностью, что даже и не попрощались с нами, выпуская нас из сада. Вервиль захотел, чтобы я, когда мы пришли домой, проводил его в его комнату. Никогда я не видел человека более влюбленного и более довольного. Он превозносил ум своей возлюбленной и сказал, что не будет доволен до тех пор, пока я ее не увижу. Он продержал меня всю ночь, пересказывая сто раз одно и то же, и я не мог пойти спать раньше рассвета. Что касается меня, то я был очень удивлен, найдя, что служанка так хорошо говорит, и признаюсь вам, у меня было некоторое желание знать, сколь она хороша, хотя воспоминание о Леоноре вызывало во мне крайнее безразличие ко всем красивым девушкам, каких я видел в те дни в Париже.

Мы, Вервиль и я, проспали до полдня. Проснувшись, он тотчас же стал писать мадемуазель Салдань и отослал письмо со своим слугой, который уже носил к ней письма и который переписывался с ее горничной. Этот слуга был из Нижней Бретани и очень неприятен собою и еще более неприятен умом. Мне пришла мысль, когда я увидел, что он уходит, что девушка, с которой я беседовал, увидев мужика и поговорив с ним минуту, конечно не поверит, что это тот, кто сопровождал Вервиля. Этот дурачина выполнил поручение довольно хорошо для дурака: он нашел мадемуазель Салдань с ее старшей сестрой, которую звали мадемуазель Лери и которой она открыла любовь Вервиля к себе. Когда он ждал ответа, то услыхали, что Салдань, распевая, поднимается по лестнице. Он вошел в комнату сестер, когда они уже спрятали нашего бретонца в гардероб. Брат не оставался долго у сестер, и бретонца скоро выпустили из потаенного места; мадемуазель Салдань заперлась в маленьком кабинете, чтобы написать ответ Вервилю, а мадемуазель Лери начала разговор с бретонцем, который, без сомнения, не очень ее развлекал. Ее сестра, окончив письмо, избавила ее от нашего увальня, отослав его к его господину с запиской, в которой обещала ему ожидать его в тот же час в том же саду.

Вы понимаете, что лишь только настала ночь, как Вервиль не замедлил явиться в назначенное место. Нас впустили в сад и потом меня оставили с той же особой, с которой я беседовал и которую нашел весьма умной. На этот раз она показалась мне еще умнее, чем прежде, и признаюсь вам, что ее голос и манера говорить заставили меня желать, чтобы она была красивой. В то же время она не могла поверить, чтобы я был нижнебретонец, которого она видела, и не могла понять, почему у меня ночью больше ума, чем днем; а так как бретонец рассказал нам, что при появлении Салданя в комнате сестер он сильно испугался, то я приписал себе поведение этого храброго слуги и уверял ее, что испугался не столько за себя, сколько за мадемуазель Салдань. Это избавило ее от сомнений, что, может быть, я не слуга Вервиля, и я заметил, как она тотчас же начала со мной разговаривать как служанка.

Она рассказала мне, что господин Салдань ужасный человек и что, оставшись еще в молодости без родителей и получив много наследства и мало родных, он поступает с сестрами как страшный тиран, чтобы заставить их постричься, и обращается с ними не только как строгий отец, но и как ревнивый и несносный муж. Я хотел было ей, в свою очередь, рассказать о бароне д’Арке и его детях, как калитка сада, которую мы не заперли, отворилась, и мы увидели входящего господина Салданя в сопровождении двух слуг с факелами. Он возвращался из дома, находившегося в конце улицы, на той же стороне, как его и наш, где играли каждый день и куда Сен-Фар часто ходил развлекаться. Там они в этот день играли оба, и Салдань, проиграв все свои деньги, пошел в свой дом задним ходом, против своего обыкновения, и, найдя калитку открытой, наткнулся на нас, как я вам уже сказал. Мы были все четверо в заросшей аллее, что и помогло нам скрыться от Салданя и его людей. Барышня осталась в саду, под предлогом, будто бы вышла подышать свежим воздухом, а чтобы придать этому более правдоподобия, начала петь, хотя и не имела к пению большой охоты, как вы можете судить. В это время Вервиль влез на стену по виноградной решетке и спрыгнул на другую сторону; но третий слуга Салданя, который еще не вошел в сад, увидел прыгнувшего и не преминул сказать своему господину, что он видел, как какой-то человек прыгнул с садовой стены на улицу. В то же самое время услыхали они, как кто-то сильно упал в саду, — та самая виноградная решетка, по которой спасся Вервиль, несчастнейшим образом оборвалась подо мной.