Я слушал, затаив дыхание. Он читал об алчных буржуях и помещиках, о царях и полицейских, которые объединились для священной травли коммунизма. Все это представлялось мне в картинах. Призрак коммунизма виделся в облике человека-великана, который идет по городам и крушит буржуев. Перед ним никто не может устоять, никакие лавочники. Соломоныч, еще недавно казавшийся мне крупным и породистым, сейчас в сравнении с человеком-великаном рисовался в виде карлика.

А когда Железнов стал читать о борьбе классов, в моем воображении замелькали лица деревенских богатеев. Увидел я и юровского Силантия, бегущего с косой на мерщика, и подгородных кулаков, хваставшихся своей хозяйственностью, и того, кто напал на Алексея. Вот по кому должен теперь ударить великан коммунизма. Иваша прав: нечего с ними цацкаться!

Кончив читать, Железнов спросил, как я усвоил. Я рассказал. Он усмехнулся:

— У тебя, братишка, зримое представление о предмете. У меня тоже так бывало. Помню: батя в конце смены требует нажимать на педали, это чтобы к норме излишечек дать — без этого он не уходил из цеха. Скажет он так о педалях, а у меня, понимаешь, в глазах целый велосипед, и ногами я уж туда-сюда. Ничего, потом доходило… Еще читать?

Я поглядел на Алексея. Лицо у него опять было в поту, утомленное. Ему нужен был покой, и я сказал, что на сегодня хватит. Но ночевать остался тут же.

Лег на полу, рядом с Железновым. Он долго ворочался, все никак не мог поудобнее устроиться на своей курточке, которой и одному-то было мало, а тут еще я подкатился к нему под бок. Я не шевелился, но Железнов, должно быть, чувствовал, что я тоже не сплю.

— Давай считать до ста, скорее уснем, — шепнул он. — Раньше мне это помогало. А тебе?

— Я, когда не спится, все что-нибудь вспоминаю.

— И сейчас?

— И сейчас.

— Что, например? — заинтересовался Железнов.

— Все про читаное думаю. Густо написано. А скажи: много знал языков товарищ Карл Маркс?

— Главные — все.

— И по-нашему, по-русски, умел?

— Обязательно.

— А по-французски?

— Само собой. О Франции он много писал. Слыхал: коммунары штурмуют небо? Это Карл Маркс о парижских коммунарах. Маркс, братишка, не только огромный ученый, а и революционер, и вождь. Одним словом — первейший марксист!

— А товарищ Ленин с ним встречался?

— Не довелось. Маркс умер, когда Владимиру Ильичу было только тринадцать лет. Моложе тебя был. Учился он тогда.

— И Энгельса не видел?

— И Энгельса.

— Подольше бы им пожить. Вместе, втроем-то, они бы, наверное, революцию на весь мир раздули. Если бы везде-то Советская власть!..

— Будет! — заверил меня Железнов.

Алексей пошевелился. Мы затихли. Но у меня еще вертелся в голове вопрос об Улугбеке, на которого, по словам Железнова, был похож Алексей. Не утерпел, тихонько спросил его.

— Улугбек — это наш общий знакомый… — ответил он.

— Рабфаковец?

— До рабфака он не дожил полтысячи лет. Это, братишка, знаменитый узбекский астроном был.

Я пристыженно умолк. Но, засыпая, решил, что и об Улугбеке найду книжку.

Утром мы с Ивашом проснулись одновременно. Я пошел в швальню, он проводил меня до ворот, прислушиваясь к чему-то.

— Кажется, отбуянилась. Что ж, потрудилась, можно и передохнуть.

— Ты о ком?

— О Волге. Кстати, жеребеночек-то оклемался. И хозяин нашелся, но, знаешь, тоже из Камети. Барышник один возил сено на кобыле с затопленного луга, а жеребчик и отбился.

Он снова прислушался к вздохам Волги и сказал, что сходит туда, поглядит, и попрощался со мной.

В этот раз хозяин не оговорил меня, наоборот, даже справился о здоровье Алексея, хотя, как понял я, лишь для того, чтобы спросить, а не узнать. Ну, это уж его дело.

Я же по-прежнему не пропускал ни одного вечера, продолжал ходить к брату. Иногда приносил от него книги, которые Павел Павлович оглядывал, прочитывал страницу-другую и произносил:

— Важнецкое чтиво…

Казалось, он одобрял мой выбор. Но, увидев как-то среди других учебник математики, вдруг вперился в меня, вытянув длинную шею.

— Еще учебничек, хм. Тебя уж интересует ли портновство? Не в счетоводы ли какие метишь?

«Прорвалось!» И чтобы не остаться в долгу, я ответил:

— Счетами не запасся, а то бы можно и в счетоводы. Кому-то ведь надо учитывать хозяйские доходы…

Филя глядел на меня вытаращенными глазами, он, должно быть, ждал, что вот-вот Павел Павлович взорвется и мне, неразумному, достанется на орехи. Но Павел Павлович неожиданно рассмеялся и закричал в комнату Юлечки:

— Милушка, счетовод у нас объявился, сходи купи ему счеты.

Юлечка не вышла. Павел Павлович по привычке пожевал губы и затих. Победителем, видимо, он не посчитал себя, так как, поработав немного, собрался в пивную, куда он ходил только «при расстройстве нервов». После этого показалась и Юлечка. Позвав меня в коридор, она сказала:

— Я слышала весь разговор. Любил наш Павел Павлович унижать человека, по себе знаю. Но и ты ловко его отбрил. «Хозяйские доходы считать». — Подумав, добавила со вздохом: — Доходы! А польза-то какая от них? Я почти не вижу его денег. Когда дает — руки у него трясутся.

— Копит на что-нибудь?

— Прошлым летом дом все собирался купить. Особнячок. А теперь, может, что-нибудь неладное разнюхал… Ты думаешь, для чего он ходит в клуб слушать начальство? Ты еще не знаешь его. Если бы все-то рассказать…

Я приготовился слушать, но Юлечка неожиданно оборвала разговор.

— Болтаю с тобой. Иди-ка шей, — погнала меня к верстаку.

Но тут же схватила за руку и, справившись, пойду ли я вечером к брату, спросила, нет ли у него романов про загубленную любовь, и не пришлет ли ей. Я сказал, что романов у него не видел.

— Такой жгучий брюнет и не имеет? — не поверила она и укорила меня, почему я не позову ее навестить своего брата, может, по-женски чем помочь ему надо.

Мне почему-то не хотелось, чтобы Юлечка пошла к Алексею, и я сказал ей, что он сам придет, как только выздоровеет.

Она погрозила мне пальцем с розовым ноготком:

— Хитришь что-то. Да уж ладно, охраняй братчика…

И прошла к себе. Но через минуту выскочила из комнаты встревоженная.

— Филя, Кузя — к нам идут. Скорехонько одевайтесь и на улицу…

Филя мгновенно соскочил с верстака — и к вешалке, а я сидел, ничего не понимая. Юлечка сверкнула на меня глазами.

— Финагенты идут, понял?..

Она сунула мне пальто и шапку и вытолкала за двери, наказав, чтобы не попадаться им на глаза, а если они увидят и спросят, то сказать, что приходил навестить знакомых.

Я негодовал. Только сейчас Юлечка жаловалась на жадность мужа, поминала его недобрым словом, а когда почуяла угрозу ему, перепугалась. Ну и оберегай своего муженька, а от меня этого не жди. Я нарочно пошел медленно, чтобы не разминуться с финагентами. Все скажу… Пусть тряхнут его доходы. Раз он объявил меня счетоводом, то счетовод должен действовать!

Но тревога была ложная. Шли двое мужчин не к Павлу Павловичу, а к соседям, только перепутали входные двери.

Филя сразу вернулся в швальню, а я, выйдя за ворота, побрел вдоль улицы, подальше от этого лживого дома. Все перемешалось в голове.

Метаморфозы, метаморфозы!

Читаю и читаю эти строки, случайно попавшие мне на глаза. Напечатаны они на обрывке листка календаря, вложенного в книгу, должно быть, для заметки страницы (у Алексея все книжки с закладками). Что же выбрать, какую долю?

Который уж день я жил у Алексея. Сегодня он впервые после болезни отправился на занятия в рабфак, я один остался в комнате. Путь к Павлу Павловичу считал закрытым.