Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Только так не получилось. Еще когда переезжал через реку, ту самую, по которой когда-то приходилось ехать с Никанором и Глафирой на суд, закрапал дождь. Небо заволокло облаками, и сразу сгустилась моросящая темень. Перевозчик предлагал переждать дождь у него в избушке, но я не послушал, пошел дальше, благо ноги еще нащупывали твердь дороги. Она довела меня до леса, а там, в кромешной тьме, я и не заметил, как сбился с пути.

Сколько ни крутился я, чтобы снова набрести на твердь, но все было напрасно: дорога будто растворилась в этой темноте. Пошел наугад.

Через какое-то время послышались звуки, похожие на скрип колодезного журавля. Значит, подумал, где-то деревня. Прислушался: скрип раздавался левее меня, и я взял влево. Шел, натыкаясь на деревья, на кусты. Но чем быстрее шагал, тем дальше отдалялись от меня звуки, а потом и совсем пропали. Может быть, их заглушал дождь, ливший все сильнее?

Я вымок, устал. Хотелось остановиться, отдохнуть, но мысль о том, что меня ждут, гнала дальше. Идти, идти! В конце концов должен же когда-то кончиться этот лес. Может, не так уж далеко осталось до Юрова, может, где-то рядом тянется и дорога. Только бы вырваться из лесу.

Вдруг под ногами зачавкала вода. Сначала я подумал, что это дождевая, но вот чаще и чаще стал спотыкаться о кочки, и понял, что вышел на болото. Какая-то жесткая трава хлестала меня, обдавая липкими духовитыми брызгами. Вскоре у меня закружилась голова, зашумело в ушах.

Идти становилось все труднее. Руки натянула связка книг, ноги онемели. Как теперь я раскаивался, что не остался у перевозчика в избушке. Концерт мог бы состояться и без меня. Разве Марина Аркадьевна не могла бы заменить меня в роли конферансье? А Нюрка? А Таня? Нет, Таня стеснительна. Когда Нюрка заговорила с ней о концерте, то она даже задрожала: «Не выйти мне на сцену». Но Нюрка вывела бы и ее. Пела ли Таня сегодня? Если пела, то, конечно же, «Черемуху».

За рекой черемуха колышется,
Опуская лепестки свои…

Лепестки! Она и сама такая нежная, беленькая, будто вся из черемуховых лепестков.

— Эх, Танюша, сероглазка, ведь из-за тебя я и торопился на концерт. Думаешь ли сейчас обо мне?

Вспомнилось все: и как накануне отъезда в райцентр я допоздна засиделся в конторе, составляя список книг для молодежного кружка, и как увидел на дороге Таню и Тимку. Заметив меня, Тимка развел мехи баяна, засмеялся: «Станцуй, я тебе сыграю веселенькое». И тут же к ней: «Где ему — в танцах ни в зуб ногой». Она сказала: «А чего тут смешного?» И, виновато взглянув на меня, отстранилась от Тимки, но тот удержал ее за руку.

— Я провожу тебя, Танета!

Проводил ли он ее, не знаю. Я прошел мимо. Дурень!

Где она сейчас? Может, опять с Тимкой, а тот снова смеется надо мной?

Теперь уже не от смертельной усталости, а от этого мучительного раздумья мне стало не по себе. Шагал я все реже. Вымокший до нитки, я, однако, ощущал не холод, а жар, от напряжения ломило глаза, горели губы.

Запнувшись за что-то, я упал. Связка книг вырвалась из-под полы. Какое-то время я лежал, не в силах пошевелиться. Стало немного тише. До меня донесся протяжный звук, словно бы где-то проиграли мелодию на баяне. Через минуту звук повторился и снова погас. Но теперь я разобрал: это была мелодия вальса. Откуда же она могла появиться? Уж не почудилось ли мне.

Нет, звуки лились явственно и все громче. Они чем-то напоминали плеск волн, звон весеннего дня, порывы ветра. Однажды я слышал такую игру. Да, у Лабазникова дома. Пьяный Демка, поставив на окно граммофон, крутил одну и ту же пластинку. Нас, мальчишек, собравшихся под окно, он гнал прочь.

— Этто не для серозема! — заплетающимся языком бубнил он.

А мы не уходили, слушали. Демка захлопнул окно, но звуки вальса и сквозь стекло доплескивались до нас, радуя душу.

И вот вновь эти звуки. Здесь, в кромешной тьме, на болоте. Демкин граммофон? Но как же он мог здесь появиться? Может, все-таки, это чудится? Я не стал больше гадать. Напрягая последние силы, заковылял на звуки. Ноги едва держали меня.

Не помню, сколько прошло времени, пока я пробирался через кочки, сквозь высокую жесткую траву и кустарники. Но хорошо запомнил, как почувствовал под ногами утоптанную землю. Это была дорога. И тут силы оставили меня.

Ко мне кто-то подошел и тронул за плечо. Я открыл глаза и увидел склонившегося надо мной Николу. Рядом с ним стоял Тимка с светящейся папироской в зубах и с баяном в руках.

— Ты? — не веря еще, спросил Тимку.

— Собственной персоной…

— И сам играл вальс?

— А кто же? Умею и вальс. Мне муза не отказывает, как некоторым иным… — одновременно он похвалился и, по привычке, уколол меня.

— Ладно, вставай, пошли, — подхватил меня под лопатки Никола.

Через несколько минут я был уже в телеге. Никола закидал мои ноги сеном и дернул вожжи. Телега затарахтела по корням лесной дороги.

Проехав немного, он спросил, почему я не справляюсь о концерте.

— Был?

— Угу. Девчонки здорово пели.

— И «Черемуху»?

— И «Черемуху». — Никола обернулся к Тимке. — Наш отрицатель подыгрывал на баяне.

«Ясно: из-за Тани старался», — приуныл я.

Но оставалось загадкой, как же появился здесь Тимка? Появление Николы казалось вполне понятным. А Тимка?.. Я ждал, когда отрицатель сам скажет, но он молчал.

Подъезжая к деревне, я все же спросил об этом. Тимка, прежде чем ответить, закурил новую папироску.

— О тебе есть кому подсказать, — глухо произнес он. — Весь вечер спрашивала…

Имени он не назвал, но и так было понятно, что говорил о Тане. Я попытался мысленно представить себе, как она спрашивала, как волновалась, и на душе стало тепло.

Когда телега въехала на улицу, я услышал чьи-то шаги. На тропке, недалеко от наших берез, показалась невысокая тоненькая фигурка. Должно быть, убедившись, что это едем мы, фигурка скрылась в темноте. Я понял: это была Таня.

Не боги горшки обжигают

— Теперь, главучет, я не выпущу тебя из конторы. С утра до вечера сиди, делов невпроворот! — предупредил меня председатель.

Ото всех других работ я был освобожден. Еще бы: в главные зачислили! Только вся счетоводная служба по-прежнему оставалась в одном моем лице. Но Яковлев был прав: «делов», действительно, становилось день ото дня больше. Колхоз-то рос. После распределения доходов последние юровские и перцовские единоличники вступали в артель, лишь Никанор, старик Птахин, Охлопков да тетка Палаша не подавали заявлений. Впрочем, тетка Палаша приносила заявление (кто-то из ребят писал ей), но на другой же день взяла обратно, чем удивила всех. А Иона переехал в подгородчину.

По зимнему первопутку новые колхозники свозили на общий двор плуги, бороны, семена. Все надо было записать в инвентарные, амбарные и прочие книги. Да еще и время составления годового отчета приспело. Тут гони из конторы, так не пойдешь — некогда.

Сам Яковлев в конторе появлялся набегом. Принесется, вытряхнет из своего потрепанного брезентового портфеля разные расписки, накладные, записи о выработанных трудоднях, составленные то на лоскутках обоев, то даже на газетных листках — бумаги не хватало, — заставит все «привести в ажур» и снова надолго исчезнет. Найти его можно было лишь в поле, на ферме или на мельнице — там, где работали колхозники. Иногда он там же и заседания правления устраивал. Короткие, без лишних словопрений. Протоколы писались все в те же минуты председательского «набега»: он диктовал, а я записывал, что «слушали» и «постановили».

Да, работы нам хватало обоим. Нередко я и ночевал в конторе, то есть в избе Демьяна Дудорова, который все еще терпел беспокойных «квартирантов». (Сельсовет, правда, разрешил нам переехать в бывший Силантьев дом, но запротестовала Степанида, она облюбовала его под детские ясли.) Сердобольная жена Демьяна стелила мне на сдвинутых скамейках соломенный матрас, и я спал до утренних петухов.

99
{"b":"820924","o":1}