— Неужто все разлетятся в разные стороны? Что тогда?..
Тимка и Демка
Неожиданно приехал в Юрово Тимка Рыбкин. Дня два он нигде не показывался, не выходил из своего заваленного снегом дома. Отсыпался. Когда мы с Николой постучали в калитку, к нам вышла на цыпочках конопатая Лизуха, его сестра, дюжая старая дева, и шепотом сказала, что Тимочка устал и что, как только отдохнет, сам всех навестит.
Действительно, вскоре Тимка пошел по домам. Начал с Силантия. Не так уж долго просидел у богатого родственника, но вышел от него пошатываясь. Фильке Силантьеву, сынку, пришлось вести непрошеного гостя под руку. Тимка куражился:
— Сказывай, каким дерьмом напоили меня? Тьфу, жадины! В городе знаешь что я пил? Куньяк! И-и-ик… Убирайся, кубышка!..
Филька надул губы, зашипел, но Тимка, отстранив его от себя, повернул на тропу к нашему дому.
Дома я был один. Ребята еще не пришли из школы, а отец и мать уехали с внезапно заболевшей сестренкой в сельскую больницу. Тимка поздоровался и опустился на лавку. Трудно было узнать в нем недавнего щеголя. Был он в измятой куртке и подшитых валенках, в кепке с захватанным козырьком. И весь показался каким-то полинявшим.
Спросил меня о нашем, как он по-умному выразился, времяпрепровождении, но, не выслушав ответа, заговорил о себе. Громко, зло. Видно было, что поднакипело у отрицателя. С хозяйчиком, сказал Тимка, пришлось расстаться еще весной, как только прихлопнули его торговлю. Сволочь он. Накопил чемоданы денег, а при расчете сунул ему, безответному экспедитору, каких-то два-три червонца. Одевку самолично с плеч стащил. Не догадался, а надо бы тогда смазать ему по свекольной роже. Нет, никому верить нельзя. Это уж он, Тимка, твердо знает. И-ик…
— Вопрос — кому не верить? — попытался я возразить.
— Всем! Всем двуногим! — отрезал Тимка.
На минутку замолчал, обшаривая взглядом избу, вещи. Ничего у нас за последнее время не прибавилось, не убавилось: у боковой стены стоял тот же старенький посудный шкаф, рядом висели часы с гирями, за переборкой — зыбка и родительская кровать, в переднем простенке — потускневшее зеркало, в углу, на тябле, — Спас, равнодушно глядевший на гостя, стопка еще не прочитанных книг, взятых мною в избе-читальне. Тимка поморщился: ничего примечательного на глаза ему не попадалось. Но, увидев подсвечник, стоявший в углу, он оживился и, по прежней привычке, заговорил о мене.
— Тебе все равно подсвечник ни к чему, а у нас, в городе, на них мода. На ножик давай?
— Так ты разве не насовсем в Юрово?
— Ха, а что у вас делать? — фыркнул Тимка и снова начал говорить о себе.
Подрядился ходить с точилкой. Аксен взял. У него сейчас и живет. Между прочим тоже златые горы сулил. Еще бы: к хозяйчику в ресторан завхозом метил, а тому ресторанному орлу этак же по шапке дали. В общем — все кувырком. Но для него, Тимки, еще выглянет солнышко, он выйдет в люди! Точилка — работешка временная, он приглядит дельце понадежнее.
— Мне бы только баян огоревать.
— И тогда куда?
— С баяном-то? А куда хошь, я уж знаю… Только никому во веки веков не буду верить на слово. Потому что у всех к себе гнутся пальцы.
Скривил в усмешке губы:
— Может, у комсомольцев пальцы по-другому гнутся? Скажи, ты тут, говорят, главный.
— Перестань.
— Не нравится? Не буду. Хошь, о другом скажу? О твоих близких знакомых…
Я кивнул.
Тимка не торопясь достал пачку дешевеньких папирос («Сафо», видно, были уже не по карману), оглядел ее, затем, подражая кому-то, подержал на огне кончик папироски (очевидно, для обеззараживания) и сунул в слюнявый рот. Только после этого снова подал голос.
Начал с Ионы:
— Все по подгородчине таскается. Регулярно схватывается с сивачом, то есть с Серафимчиком. Разнимает их Григорий, но ему тоже под горячую руку попадает. В общем, ничего завидного. Павел Павлович? Один остался. Филя, или как его — Феофилактион, устроился в мастерской. Что радуешься? Подумаешь! Хотя — там только по восемь часов работают, есть когда ходить твоему Филе в цирк. А Юлечка… не догадаешься, какой номерок отколола. Ушла к какому-то своему дружку. А теперь о твоем братчике, — докурив папиросу, сказал Тимка. — Видел его, как же. И не одного, с каким-то здоровяком. Ивашкой тот назвался.
— Знаю, это Железнов, — подсказал я. — Хороший парень.
— Ха, хороший, — буркнул Тимка. — Грубиян. Сначала — давай расспрашивать, откуда да кто я. А узнав, что с точилкой хожу, напустился: чего, слышь, тут мотаешься, в деревню езжай, двигай ее вперед. С точилкой, дескать, и старики справятся. Тебя упомянул. К Кузюхе-де на подмогу.
— А ты что?
— Сказал, что в советчиках не нуждаюсь. Так он к Алехе: несознательные, мол, землячки у тебя. Подумайте, судить-рядить взялся. Но и Алеха хорош: ни словечка за меня. Плевать! Я и сам могу постоять за себя, не на того налетели!
— А когда ты видел Алексея?
— Когда?.. До снега, кажись.
— Вспомнил тоже. Теперь он в Москве, в институте.
— В Москве? — Тимка вытянул губы. — Ловок! Вот и выходит, нас хотят в деревню отослать, а самим подавай город, да не простой — столицу.
— Тимка!..
— Что, Тимка? Тебя-то они отослали. Думаешь, не знаю?
Разговор с отрицателем всегда злил меня. Едва сдерживая себя, я сказал:
— Ничего ты не знаешь. Всем только завидуешь. И вообще…
— Что? Договаривай!
— Давай уматывай. И о брате чтоб ни одного худого слова.
Я долго ходил по пустой избе. Затем достал с тябла письмо Алексея, полученное накануне, и принялся перечитывать.
«Видишь, рабфаком моя учеба не окончилась, хотя вначале он виделся мне верхом мечты. Кто почувствует вкус знаний, тот не должен стоять на месте. Но ты не пойми, что у твоего братика самоцель. Раньше, возможно, она и была, когда и видел-то я только свое Юрово, за которым закрывался для меня горизонт. А тут как окунулся в жизнь да поближе узнал, какой дальше ей быть по планам Ленина, понял: никто, кроме нас самих, ее не изменит, не принесет нам готовенькое на блюдечке. Вот каждый и должен учиться, чтобы уметь. На днях пошлю тебе книгу Ленина. Главная мысль в ней — мелким хозяйствам из нужды не выйти. Читайте всей ячейкой. Агитируйте мужиков за объединение. Рассказывал ли ты кому-либо, кроме отца, о подгородной коммуне? Как бы мне хотелось самому побывать у вас с этой книгой!..»
Письмо как бы вернуло меня к реальности, ввело в знакомую колею. Дубина этот Тимка. Распространялся тут, мозги засорял: нас в деревню отсылают, а сами в столицу. Но за легкой жизнью, что ли, поехали? Да для того, чертов ты отрицатель, чтобы нам же и помогать. Соображать надо!
Тетрадь четвертая
Селькор
Первая заметка
Событие за событием.
Рано утром ко мне прибежал встревоженный Никола. В руках — винтовочные патроны. В точности такие же мы расстреливали в овраге к на Шаче. Сказал, что нашел на краю деревни, на тропе, когда шел в кузницу. Должно быть, кто-то ненароком обронил. А кто? Поди узнай! Тропа так утоптана, так обледенела, что никаких следов не заметить.
Никола пожимал плечами: откуда взялись патроны, кто таскается с ними?
— Никто с тобой не встречался? — спросил я.
— В том-то и дело: ни следов, ничего…
Не успели мы придумать, что делать с находкой, как появилась новая весть: пропал секретарь сельсовета Евлампий Сорокин. По слухам, накануне вечером он будто бы заходил к Силантию Ратькову. Но что удивляться этому — туда он и раньше частенько заглядывал. Силантий не раз хвалил его: с этим и покалякать есть о чем, умный, все законы знает назубок. Обычна Евлаха уходил от него в подпитии.
Искали Сорокина несколько дней, обнаружили в овраге, в снегу. Из-под снега виднелась лишь правая рука, которую он поднял, видимо, замерзая. Следов и тут не было, осталась только бороздка от падающего человека. Бороздка эта обозначилась лишь под кручей, недалеко от заснеженной тропы. Впечатление такое, будто, Евлаха разбежался и прыгнул в сугроб или же кто-то сзади сильно толкнул его с кручи.
