Как бы мне не хотелось признать обратное, но пела она ничуть не хуже Хэруки. Караоке‑машина показала ей 96.

Хэруки вскочила, завладела пультом. «Miki Matsubara – Stay With Me». Тоже хорошая песня. 96. Фукуда‑сан с криком «Да что это такое!» нашлепала на пульте следующую песню. «Yoko Oginoma – Eat You Up». Эта была подинамичнее, но результат тот же – 96. Теперь я понимаю, почему Хэруки и Фукуда‑сан торчат в караоке часами. Победителя просто невозможно определить.

– Да сколько можно! – закричал Кейташи, вырвав у них пульт. Набрал какую‑то песню, – Первый куплет поешь ты! – ткнул он пальцем в Фукуду‑сан, – Второй‑ты! – указал на Хэруки, – Припев и третий куплет поете вместе!

Девушки согласились. Хэруки взяла свободный микрофон. Начался проигрыш. «Junko – Yagami Bay City». Офигенно! Девичьи голоса органично дополняли друг друга, подруги выкладывались на полную. Автомат показал 100. Подруги дали друг другу пять.

– Вот она мощь командной работы! – победно прокричал Кейташи, подняв кулаки к потолку.

Внезапно все обратили взгляды на меня. Все это время я сидел и не отсвечивал, хрупая печеньками.

– Одзава‑сан, ты еще не пел, – укоризненно произнесла Фукуда‑сан. Хэруки согласно кивнула:

– Да, Иоши, это нечестно. Ну‑ка держи! – протянула она мне микрофон.

Выбора нет, да? Ладно, я и не рассчитывал молчать весь вечер. Песню присмотрел уже давно. К сожалению, каверы Хатсуне Мику на «Король и Шут» и «Гражданскую оборону» еще не изобрели, поэтому придется обойтись кое‑чем постарше. Я взял микрофон, пультом выбрал нужную песню. Заиграл знакомый практически каждому жителю бывшего СССР проигрыш. Надпись на экране «Takiko Kato – Hyaku‑man‑bon no bara». «Миллион алых роз».

Закрыв глаза, я с улыбкой слушал такой знакомый мотив. Открыл глаза, читая подсказки с телевизора, запел на японском. Меня хватило до первого припева. Пошло все к черту!

– Миррион‑миррион‑миррион арых роз…

Оставшуюся песню допел на русском, по памяти. Из‑под закрытых век текли слезы. Родина, мы обязательно увидимся снова. Я не забыл тебя.

Открыв глаза, увидел ошарашенные лица друзей. Спалился!

– Иоши, это ты сейчас на русском пел? – спросила Хэруки.

Я кивнул.

– Ничего себе! А откуда ты его знаешь? – продолжила допрос она. И что ответить?

– Русского я не знаю. Слышал когда‑то по радио эту песню на русском в такси. Естественно, я не запомнил всех слов. Просто подбирал похожие на слова звуки, – развел я руками. Прокатит?

– Вот оно что! Получилось здорово, Иоши. Я тронута. Песня звучала так, будто она идет от самого сердца! – похвалила меня Хэруки с довольной улыбкой, стреляя глазками в Фукуду‑сан. Это тоже своего рода соперничество? Мол, «мой парень поет лучше твоего»? Кстати, а лучше ли? Посмотрел на телевизор – 89. Символично!

Поблагодарив за комплимент, я вернул Хэруки микрофон, приземлился на диван. Надо быть осторожнее. Со школьниками отмазка прокатила, но мало ли, кто может услышать подозрительно хорошо знающего русский школьника. Какой у них тут аналог КГБ? Оно, конечно, Горбачев, но холодная война еще не закончилась.

Девушки спели еще по нескольку песен, потом, уже по моей просьбе, снова дуэтом. В промежутке Кейташи снова попробовал спеть ту же песню, улучшив результат до 67. Отдали должное его прогрессу. Два часа пролетели незаметно. Довольные, мы пошли по домам, разделившись по парам.

– Как тебе мое пение, Иоши? – напрашиваясь на похвалу, спросила меня Хэруки.

– Просто великолепно. Я наслаждался каждой секундой! – вполне искренне ответил я ей.

– Ты тоже приятно меня удивил. Эта песня про цветы, да? Ты выбрал ее специально для меня? – со светящимися глазами спросила она.

Нет, но как я могу ответить иначе, когда ты смотришь на меня вот так? Такая маленькая безобидная ложь ведь не считается?

– Да, – с улыбкой кивнул я девушке.

Расстались у моста. На прощание она крепко меня обняла. Такие объятия по мне! Постояв в обнимку пару минут, мы разошлись по домам. Какой прекрасный день!

На крылечке меня уже с недовольной миной ждал Сакамото‑сан. Помнит про рыбку хвостатый.

– Ну не дуйся, мне тут вообще‑то супер‑приятные обнимашки обломились! Будешь так на меня смотреть, больше не пойду на рыбалку, понял?

Повоспитывав питомца, зашел вместе с ним в дом. Достав из раковины голову форели, кинул ее в миску. Сакамото‑сан принялся за дело с довольным урчанием. Так, что там дальше по графику? Ах да, листовки. Переодевшись в гандам‑мерч (и чего я так взъелся на него в первые дни «попадания»? Шмотки как шмотки), положил листовки в рюкзак. Туда же отправил найденный в ящике стола клей. Готов! Заодно по пути зайду в минимаркет. Надо бы приготовить чего‑нибудь к приезду бати. Проголодается поди с дороги. Якисоба, думаю, будет в самый раз.

Выйдя из дома, дошел до перекрестка. Выбрав дорогу, прошел вдоль нее, приклеивая листовки на доски объявлений. Уткнулся в железную дорогу. В принципе, за ней по идее уже другой район. Не пойду туда. Пройдя вдоль железки, свернул на параллельную прошлой улицу. Так, методом малярной кисти, обошел весь свой район. Осталось еще несколько листовок. Зайдя в минимаркет, спросил продавщицу, могу ли я оставить их здесь. Она сказала, что у нее нет нужных полномочий и сходила за менеджером. Что за проблемы на ровном месте? Менеджер выслушал мою просьбу, улыбнулся и разрешил. Я пошел вглубь магазина, выбрал нужное, вернулся к кассе. Менеджер лично пробил покупки, в конце с улыбкой протянул мне дисконтную карту на 2 %. Сказал, что это в благодарность за решение «мусорного вопроса». Узнал, получается. С улыбкой и поклоном поблагодарил его и покинул магазин.

Дома надел цветочный фартук (заразился от Хэруки), быстренько пожарил якисобу. Попробовал. Неплохо. Подождать батю? В животе протестующе заурчало, и я решил не ждать. Доев, помыл посуду. Раздался звонок в дверь. Все‑таки надо было подождать! С улыбкой на лице и легким мандражом в сердце, пошел открывать дверь. Моя первая встреча с отцом!

Открыв дверь, сильно удивился, потому что за ней стоял Аоки Ринтаро. Облом! Видимо, пришел знакомиться с батей. Поклонился‑поздоровался, сказал ему:

– Отец еще не приехал.

Дедушка Хэруки покачал головой:

– Нет, я пришел поговорить с тобой.

Пригласил его войти. Дед вошел, снял свои деревянные сандалии. Я повел дорогого гостя на кухню. Зачем он здесь? Поставив чайник на плиту, сел напротив деда. Почти та же сцена, что и несколько дней назад, только я не болен.

Сидим такие. Я молчал, потому что где‑то слышал, что разговор в Японии должна начинать более высокоранговая особь. Посидели в тишине. Наконец, дед созрел:

– Сегодня утром на своем крыльце я нашел вот это, – достав откуда‑то клочок бумаги (странно, не видел карманов на его кимоно. Может, они внутри), он положил его на стол. Пододвинул ко мне. Я посмотрел. Это была газетная вырезка.

«Скандальный развод в Тотиги. Глава семейства обвинен в домашнем насилии».

И фото. Фото моего отца. Что? Насилие в семье? Откуда у него?.. Сука Сэкера‑тян!

– Теперь мне многое стало понятно, Одзава‑сан. Твои отвратительные манеры, твоя тяга к насилию…

– Какая тяга к насилию? О чем вы? – перебил я деда.

Дед дернулся, хмуро посмотрел на меня. Да‑да, я ужасен.

– Я говорю об этом! – он снова залез куда‑то в недра кимоно и достал оттуда фотографию, кинул на стол передо мной. На ней – закрывший лицо руками патлач, над которым стоял я, сжав кулаки. Эта сука была там?! Она меня фотографировала?!

Меня начало трясти, фотография выпала из моих рук.

– Я не могу отдать свою внучку такому, как ты. Знаешь, теперь я сомневаюсь, что она упала с моста случайно, – обвиняюще сказал дед.

Это уже слишком! Вскочив со стула, я громко сказал:

– Вы не верите своей внучке?! Да я бы никогда!..

Дед тоже вскочил.