Начало 1656 года царь Алексей Михайлович провел в поездках на богомолье в Саввино-Сторожевский (17 января) и Троице-Сергиев монастырь (24 апреля). Вернувшись в столицу 29 апреля, он принимал в Кремле воевод, награждая их за заслуги первых государевых походов. Были пожалованы воеводы бояре князь Алексей Никитич Трубецкой и князь Василий Петрович Шереметев с товарищами «за их службы, своим государевым жалованьем, шубами и кубками и к прежним окладам придачам», а также те воеводы, кто служил вместе с умершим боярином Василием Васильевичем Бутурлиным. Здесь же главные царские воеводы получили новый наказ идти «для государева и земского дела» на службу в Новгород. Туда отправлялся полк боярина князя Алексея Никитича Трубецкого; после сбора в Новгороде царь указал им «идти на своего недруга, на Свейского короля, под Немецкие городы, под Юрьев Ливонский и под иные Немецкие городы». Традиционно для охраны от крымских набегов в Белгород послали воеводу окольничего князя Григория Григорьевича Ромодановского, а окольничий и воевода Андрей Васильевич Бутурлин был отправлен на службу в Киев, с которым оказалась так тесно связана судьба его отца в последние годы.
15 мая 1656 года, «на Вознесеньев день», Алексей Михайлович двинулся в новый поход. Его путь опять лежал к Смоленску, куда «на указной срок» должны были собраться служилые люди Государева полка и войско боярина князя Якова Куденетовича Черкасского. С дороги, все еще не устоявшейся «за грязми», царь писал семье: «А по нас не кручинтеся, положите упование на Бога крепко: Той отдаст вам меня паки здрава»{371}.
Рижский поход
Царь Алексей Михайлович в третий раз уезжал из Москвы в Смоленск на войну. Ему уже не надо было торопиться или скрывать свой поход к этому городу, ставшему глубоким тылом для находившейся теперь в руках царя большей части территории Великого княжества Литовского со столицей Вильно и целым «ожерельем» литовских городов на Днепре, Березине и Западной Двине. Царь должен был чувствовать себя уверенно: только что, перед походом, он принимал у себя послов императора Фердинанда III, отправил посольство в Данию, увозившее собственноручно подписанную царем грамоту. Исключение из обычного протокола было знаком особенного отношения к датскому королю; кроме того, всем известны были историческая вражда и войны, которые вели между собой Дания и Швеция. Царские послы трудились над созданием коалиции государств, готовых если не воевать с Швецией, то сохранять нейтралитет. По всей Европе — в Англии, Франции, Бранденбурге и Венеции — внимательно следили за тем, что происходит на театре войны с участием «московита». Посольства царя Алексея Михайловича принимались благосклонно; раздавались обещания, но никто не стремился ссориться ради московского царя с победителями в Тридцатилетней войне — шведами. Схватка России, Речи Посполитой и Швеции, взаимно истощавших силы друг друга, устраивала больше, обещая каждому из соседних государств, не затронутых войной, свои преимущества. Надо было только следить, чтобы баланс сил в этой части Европы резко не изменился в чью-либо пользу. А именно это и попытались сделать в Москве, закрепляя итоги двух своих литовских походов на начинавшихся новых переговорах в Вильно и наступая на Швецию в поисках выхода к Балтике.
31 мая 1656 года царь пришел в Смоленск. Там он принял посла курляндского князя Якоба. Ранее тот искал заступничества у шведов и тайно, к неудовольствию московских дипломатов, помогал польскому королю. С полной сменой «плюсов на минус» во взаимоотношениях со Швецией менялось и положение ее вольных или невольных союзников. Зажатый со всех сторон воюющими державами, курляндский герцог должен был проявлять чудеса дипломатии, чтобы его государство не пострадало в военных действиях. Герцог обещал послу Данилу Ефимовичу Мышецкому «против государевых ратных людей не стоять нигде и к неприятелям ево государевым не приставать, ни в чем им вспоможенья никакова не чинить»{372}. Достаточно посмотреть на карту, чтобы понять, какое преимущество это могло дать в будущей войне. Представители герцога Якоба немедленно выехали в Смоленск подтвердить договоренности лично с царем Алексеем Михайловичем. Вел переговоры боярин князь Никита Иванович Одоевский; он еще 19 мая в Можайске был назначен великим полномочным послом на съезде в Вильно с польско-литовской стороной, но пока оставался в царской ставке. Чтобы аргументы московской стороны были доходчивее, посланникам курляндского герцога «на отпуске» позволили присутствовать на царском смотре 11 июня «за Молоховскими воротами» и увидеть войско, собравшееся вместе с царем в поход на шведского короля.
15 июня царь пожаловал своих самых приближенных «дворовых» воевод — Бориса Ивановича Морозова, Илью Даниловича Милославского и других бояр и воевод своего полка, а 17 июня — полка князя Якова Куденетовича Черкасского. Сопоставление денежных придач к окладам, полученным всеми боярами «за Литовский поход», включая воевод ранее отправленного полка князя Алексея Никитича Трубецкого, дает достаточно наглядную иерархию наград. Здесь нельзя было ссылаться на службу «без мест». Больше всех — 300 рублей — получил придачу боярин Борис Иванович Морозов. Воеводы главных полков — бояре князь Алексей Никитич Трубецкой и князь Яков Куденетович Черкасский получили 200 рублей. Такое денежное вознаграждение соответствовало средним окладам бояр и окольничих, входивших в Думу. Жалованье царского тестя Ильи Даниловича Милославского, как и воеводы передового полка боярина князя Никиты Ивановича Одоевского, увеличивалось на 180 рублей. Придача в 170 рублей была дана служившему в Государевом полку боярину Глебу Ивановичу Морозову, боярину и воеводе, «что был у наряду», Федору Борисовичу Долматову-Карпову (царь отмечал заслуги и за первый смоленский поход). Ту же сумму в 170 рублей получали служивший «в товарищах» с князем Трубецким боярин и князь Григорий Семенович Куракин, а еще воевода сторожевого полка из рати князя Черкасского боярин князь Борис Александрович Репнин. Другие воеводские «товарищи» тоже получали большие придачи: боярин князь Юрий Алексеевич Долгорукий — 100 рублей, а боярин князь Дмитрий Петрович Львов — 150 рублей. Собственно, это и были «маршалы» царя Алексея Михайловича (хотя такого звания тогда в русской армии не существовало). К ним можно добавить бояр и воевод Василия Петровича Шереметева, Василия Борисовича Шереметева и покойного Василия Васильевича Бутурлина (точных сведений о их придачах разрядные книги не сообщают, но они также были среди награжденных еще в апреле 1656 года).
Два литовских похода создали новую знать в окружении царя Алексея Михайловича. Прежние принципы жалованья приближенных — по близкому родству с царем, были дополнены жалованьем за военные заслуги. «Партии», ранее истощавшие силы в дворцовых интригах, вынуждены были смириться с новым положением вещей. Каждому боярину и окольничему царь Алексей Михайлович дал возможность «выслужить» уважение победами в войне. Правда, при соблюдении некоторых условий, одно из которых — не покушаться больше на положение при царе боярина Бориса Ивановича Морозова. Другое — не препятствовать появлению среди царских советников новых лиц, к которым царь испытывал дружеское расположение и доверие. В том числе и не родовитых, по сравнению с членами Думы, или пока еще сравнительно молодых, как и сам царь (напомним, Алексею Михайловичу исполнилось 27 лет, возраст, когда его сын царь Петр I только начинал свои реформы). Например, среди награжденных были «комнатные» стольники Иван Богданович Милославский, получивший одинаковую сумму с самим боярином Морозовым — 300 рублей, и Семен Юрьевич Милославский, пожалованный, как и главные военачальники царского войска, прибавкой в 200 рублей. Вместе с ними отдельно был почтен полковник и стрелецкий голова Артамон Матвеев, получивший «отлас рудожолтой гладкой, ковш серебрян, 100 рублей денег». Жалованье им, а еще дьяку Иноземного приказа Максиму Лихачеву, было «за службу, что были они под Смоленским на договоре и на приступе»{373}. Раздача наград за смоленский и литовский походы свидетельствовала о завершении первого этапа войны.
