Из ответов патриарха Дионисия получалась совсем неприглядная картина. Московский царь выглядел жертвой обмана. Иконийский митрополит Афанасий оказался самозванцем, а не родственником константинопольского патриарха, и бежал в Москву от долгов. Прав был Никон и в своих обвинениях Паисия Лигарида в «латинстве». В ответе патриарха Дионисия про главного «судью» в «деле Никона» говорилось: «А Глигаридий лоза не констянтинополскаго престола, и я его православна не нарицаю, что слышу от многих, что он папежин и лукав человек». Конечно, такой отзыв разрешал вопрос о том, существовала или нет грамота о назначении Паисия Лигарида экзархом константинопольского патриарха.

Разговор келаря Саввы с патриархом Дионисием касался и других важных деталей обвинения Никона: «проклятий», наложенных им на крутицкого митрополита Павла и других лиц. Константинопольский патриарх вышел из затруднения с помощью компромисса, поставив решение в зависимость от действий митрополита: если он «на осляти ехал без царского ведома, и он проклят, а буде по цареву веленью, и он несть проклят». Особенно важны были сказанные в связи с этими «проклятиями» слова константинопольского патриарха: «А Никонова клятва несть клятва, понеж Дух Святый не действует им, яко отвержеся своего престола своею волею». В этих словах, возможно, заключалось решение по всему «делу Никона».

Просто разрешил константинопольский патриарх и сомнения царя Алексея Михайловича по поводу новшеств в богослужении: «По воспросе ж светлейший патриарх сказал о аллилуиа и о сложении перст и о символе и рек тако: «аллилуия, аллилуия, аллилуия доксосиофеос» [Слава Тебе Боже] и сложил три персты и показал тако творити, и в символе и в Духа Святого Господа животворящего, и о том сказал к царю писал». И, наконец, еще один важнейший вопрос касался управления киевской митрополией. Царь обратился с этим вопросом к константинопольскому патриарху в ответ на предложение гетмана Ивана Брюховецкого назначить киевского митрополита из Москвы. Ответ патриарха Дионисия косвенным образом свидетельствовал об отказе от дальнейшего подчинения Киева Константинопольской церкви, решение же судьбы митрополии отныне также принадлежало царю Алексею Михайловичу. На вопрос, «проклинал ли» он московского ставленника в местоблюстители киевской митрополии епископа Мефодия «и ныне его имеешь благословенна и прощена или ни?» — патриарх Дионисий отвечал, соглашаясь с тем, что царь Алексей Михайлович может и здесь проявить свою волю: «Я того Мефодия не проклинаю, но паки благословляю, да не токмо Мефодия, но и всех царевых человек благословляю и Бога молю. Я светлейшего и православного царя имею истинна раба Христова, яко ж великого Константина царя».

Ответы, полученные келарем Саввой, были засвидетельствованы позже архимандритом Иоанникием. Но точное время их получения в Москве неизвестно. В дальнейших своих шагах царь Алексей Михайлович мог бы опереться на переданные ему слова константинопольского патриарха. По предположению исследователя и публикатора документов «дела Никона» Николая Ивановича Гиб-бенета, это произошло, когда другие вселенские патриархи находились на соборе для осуждения Никона. Однако вряд ли царь и члены собора успели ознакомиться с таким документом до осуждения Никона, следов влияния ответов константинопольского патриарха Дионисия на деяния собора не заметно^{513}.

Подготовка суда над Никоном шла несколько лет, и решающую роль в этом деле сыграл диакон Мелетий, убедивший поехать в Москву двух вселенских патриархов — александрийского Паисия и антиохийского Макария. Оба вселенских патриарха встретились в Шемахе, куда 23 апреля 1666 года из Терека воеводой Иваном Андреевичем Ржевским было направлено все необходимое для их встречи и сопровождения в пределы Русского государства: «буса», «сандал» для удобства путешествия, деньги «на подъем», охрана и даже две пушки. 16 июня, не заходя на Терки, «буса» с патриархами и их свитой пришла в Волжское устье, а уже 21 июня на подъезде к Астрахани восточных патриархов и другое духовенство встречал астраханский архиепископ Иосиф. В Москве о их приезде узнали только 28 июля 1666 года, когда отписку астраханского архиепископа доставили в Приказ Тайных дел. С этого дня пошел отсчет последних месяцев пребывания Никона на патриаршем престоле.

Знаменитый церковный собор, на котором состоялось осуждение Никона, открыл свои заседания даже раньше, чем в Москве достоверно узнали о приезде вселенских патриархов. В записи соборных деяний Симеона Полоцкого его начало датируется январем 1666 года, хотя русские митрополиты и архиепископы продолжали приезжать и после открытия собора. По сведениям разрядных книг, первый раз прием «в Столовой избе», где потом будут происходить главные заседания собора с участием Никона, состоялся 12 февраля, на память московского чудотворца митрополита Алексея (и именины царевича Алексея Алексеевича). В этот день сначала был молебен в Чудовом монастыре, где присутствовали «бояре, и окольничие, и думные люди в шубах», а потом царский стол с участием новгородского митрополита Питирима, ростовского и ярославского Ионы, Крутицкого Павла и «палестинских» митрополитов: газского Паисия Лигарида, «амасийского» Козьмы, а также сербского митрополита Феодосия. Там же находились «и архиепископы, и епископы, и московских монастырей власти», а среди светских приглашенных лиц — боярин Никита Иванович Одоевский, недавно назначенный глава Монастырского приказа боярин князь Иван Андреевич Хилков и окольничий Федор Васильевич Бутурлин. Отсутствовал только казанский митрополит Лаврентий, упомянутый на другом торжественном приеме в Столовой палате по случаю именин царевны Евдокии Алексеевны 22 февраля. Вероятно, его опоздание из-за дальности дороги и стало основанием для упоминания несколько «размытой» даты начала собора — в январе или феврале 1666 года.

Собравшиеся на соборе русские иерархи должны были прежде подтвердить полномочия приезжавших в Русское государство вселенских патриархов в намечавшемся суде по «делу Никона» и в других церковных вопросах. Неожиданностей быть не могло, и они быстро одобрили всё, что требуется, а дальше, добровольно отдав права своего суда в руки вселенских патриархов, ожидали вместе с царем Алексеем Михайловичем их приезда в Москву. Во время начавшегося Великого поста церковные власти присутствовали в царских палатах только по самым торжественным поводам — 17 марта в день царских именин на память Алексия человека Божия, 1 апреля — вдень именин царицы Марии Ильиничны — на память Марии Египетской. 15 апреля на праздник Пасхи все они были приглашены в Грановитую палату^{514}. Алексей Михайлович явно был занят другими важными государственными делами.

Члены собора в это время решали участь протопопа Аввакума и других сторонников «старой веры»^{515}. У старообрядцев было свое противостояние с Никоном, но изначально их проповедь была личным духовным подвигом; даже по отношению к своим врагам и гонителям они не переступали грань христианского смирения. Возвращенный в Москву из своей первой одиннадцатилетней ссылки в 1664 году, едва не замученный своим приставом воеводой Афанасием Пашковым в Даурской земле, Аввакум просил царя о снисхождении для своего врага! То, что говорил протопоп в Первой челобитной царю о времени, бывшем до начала патриаршества Никона, лучше всего характеризует нереализовавшиеся стремления участников кружка Стефана Вонифатьева: «Добро было при протопопе Стефане, яко все быша тихо и немятежно ради его слез и рыдания, и негордаго учения: понеже не губил Стефан никого до смерти, якоже Никон, ниже поощрял на убиение»^{516}.

О пребывании в Москве и встречах с царем Аввакум вспоминал в «Житии» (оно сохранилось в нескольких редакциях). Остались и другие тексты, например «Книги толкований и нравоучений», где Аввакум неоднократно вспоминал о царе Алексее Михайловиче. Как иногда бывает с афористичными высказываниями, вырванными из контекста и приводимыми без учета хронологии, яркие фразы гонимого протопопа с трудом помогают пробиться к пониманию менявшихся взглядов Аввакума, которого царь звал даже в свои духовники^{517}. Между тем Аввакум сохранял при жизни царя Алексея Михайловича более или менее доброе отношение к нему и видел в нем прежде всего «невинную жертву» Никона. Аввакум и любил, и «судил» царя, но как священник, а не как раб или слуга. Его «суд» включает размышление, обсуждение, попытку разобраться с тем, что произошло с церковью и какова в этом роль царя Алексея Михайловича.