30 января, в воскресенье, состоялись вынос тела и погребение в Кремлевском Архангельском соборе. Царя Алексея Михайловича похоронили рядом с сыном царевичем Алексеем Алексеевичем и отцом Михаилом Федоровичем. Присяга в Успенском соборе и в приказах шла до раннего утра, толпы людей заполнили Соборную площадь, и в это время, «около десяти утра», как сообщил присутствовавший на погребении участник голландского посольства Бальтазар Койет, из патриарших палат двинулся в сопровождении церковного собора патриарх Иоаким. Траурная процессия вышла из дворца с гробом, укрытым золотой парчой. «Почти невероятно, какой плач и какие рыдания раздались в толпе народа при виде государя в гробу. Крики и вопли присутствовавших, казалось, могли бы даже облака разорвать; можно было подумать, что со смертью этого государя подданные лишились единственного своего утешения и надежды».
Современникам тяжело было наблюдать за похоронной процессией. На носилках, или на специальном «стуле», несли юного царя Федора, так же «скорбевшего ножками», как и его дед. Молодую царицу Наталью Кирилловну везли в черном закрытом возке, но датский резидент Магнус Ге узнал, что «убитая горем царица… лежала, протянувшись во весь рост и положив голову на колени сидевшей возле нее придворной дамы». Следом в ее свите ехало «множество царевен, боярынь и боярышень». Все они вошли в Архангельский собор, где началось прощание, и дальше «недель около шести», или сорок дней, по обыкновению царских погребений, у гроба «дневали и ночевали» члены Думы и двора.
Внезапность ухода «Тишайшего» поразила всех. Следующему царю, Федору Алексеевичу, не исполнилось еще и пятнадцати лет. Пошли разговоры об участии в управлении царицы Натальи Кирилловны, но «время» канцлера Матвеева и Нарышкиных завершалось. Артамон Матвеев, принимая во вторник 1 февраля пришедших выразить ему сочувствие членов голландского посольства, еще говорил о том, «что ввиду малолетства его царского величества четверо знатнейших будут управлять наряду с ним». Но все эти расчеты были уже не столь важны, они лишь подчеркивали растерянность и неготовность к передаче власти. Поразительнее выглядит другое свидетельство — о неподдельном горе в доме Матвеева, когда прямо во время приема «вельможа и все находившиеся в комнате разразились рыданиями»{763}. Этот плач стоял по всей стране, когда в ней узнавали о смерти царя Алексея Михайловича.
«ТИШАЙШИЙ» В ПРОШЕДШЕМ ВРЕМЕНИ
(Вместо заключения)
Летопись тридцати с лишним лет власти царя Алексея Михайловича завершена. В книге представлено не «житие», или «жизнеописание», а попытка профессионального взгляда историка на события, предопределившие развитие Московского царства в XVII веке. Детали биографического характера, относящиеся к разным периодам правления царя Алексея Михайловича, тоже сохранены — насколько позволяли источники.
Очевидно, что историки остаются в долгу перед эпохой, связанной с именем «Тишайшего». В исторической памяти она превратилась в московскую «старину», противопоставленную временам Петровских реформ и имперского обновления. Отсюда несколько снисходительный и не всегда серьезный подход к упоминаниям о «царе и боярах» как древнем способе управления. Нечувствительность к исторической традиции и вызревавшим внутри нее переменам, одобрение крутой ломки привычного порядка жизни надолго стали невыученным уроком русской истории. Конечно, «река времен» уносит всех царей и их дела, но ведь есть и какой-то общий замысел? Ведь именно правление царя Алексея Михайловича по-настоящему открыло преемственную от Рюриковичей историю династии Романовых.
Современники царя Алексея Михайловича еще долго вспоминали его царствование, и ему не зря было дано прозвище «Тишайший». Понятию «тишина» соответствовала хорошо известная набожность царя: не случайно XVII век — классический век расцвета идущих из Древней Руси традиций церковной архитектуры и иконописи. Но и эта точка отсчета — от зримых образцов культуры — будет не точна, если приглядеться к исконному значению «тишины» в представлениях о власти. Обратившись к «Степенной книге», составленной при Иване Грозном, можно встретить и других заметных правителей, кому приписан идеал воплощения «тишины». «Кроток, благоприступен, тих зело. милостив и человеколюбив ко всем» — так звучит эпитафия святому князю Владимиру в «первой степени», открывавшей «Книгу степеней царского родословия»; про основателя династии московского правящего дома Ивана Калиту сказано: «В дьни же его бысть тишина велия християном по всей Русьтей земьли на многа лета»{764}. Не случайно при царе Алексее Михайловиче существовал проект создания новой «Степенной книги» в Записном приказе.
Имя «Тишайший» даровалось как награда, ради особых заслуг правителя, время которого потомки могли только хвалить и вспоминать как лучший век. Оно означало не спокойствие, а признание «правильности» власти в Московском царстве. Всего этого царю Алексею Михайловичу удалось добиться в конце царствования, когда приезжие дипломаты говорили о нем: «Нынешний царь одарен необыкновенными талантами, имеет прекрасные качества и украшен редкими добродетелями. Он покорил себе сердца всех своих подданных, которые столько же любят его, сколько и благоговеют пред ним»{765}.
Преодолевая привычные каноны историографии, сосредоточенной на «бунташных временах», пришлось обратиться к хорошо забытому, «летописному» — «год за годом» — подходу к описанию власти царя Алексея Михайловича и посмотреть не только на чрезвычайные события, происходившие в Московском царстве, но еще и на обычные дела царствования. Так становится заметнее известный ритм развития государства, когда каждые пять-семь лет в нем происходили серьезные перемены. Влияние царя Алексея Михайловича на главные события в царстве было, конечно, определяющим, но надо еще помнить, что и они меняли царя и его власть.
Центральными событиями всего правления Алексея Михайловича стали так называемое «воссоединение» с Украиной и сегодня почти забытая Русско-польская война 1654–1667 годов. Возглас переяславского майдана «волим царя православного» в 1654 году или «гром русского оружия» при взятии Минска и Вильно, осаде Риги и готовившемся походе на Варшаву уже не слышны в прошедших веках. Не вспоминают и об обещании царю Алексею Михайловичу польского престола. Остается недооцененным дипломатический прорыв, осуществленный Посольским приказом, вернувшим страну из небытия в «оркестр» европейской политики, забыта подготовка завоевания Крыма. Между тем тринадцатилетняя русско-польская война перевернула самые основания Московского государства. После 1667 года состоялся переход уже к настоящей Новой России.
Новая Россия рождалась даже не в одной, а в нескольких войнах: сначала с Речью Посполитой, потом со Швецией, а еще с Крымским ханством и Османской империей. Историческая полоса, растянувшаяся, с перерывами, на двадцать с лишним лет, несмотря на все пережитые в это время трудности и «моровое поветрие», явно относится не ко времени поражений, а ко времени общей победы Московского государства. Именно при царе Алексее Михайловиче определилось будущее положение России, отраженное в новом царском титуле — «Великой, и Малой и Белой России самодержца». «Малороссийский вопрос», как говорил об этом историк Василий Осипович Ключевский, был поставлен и решен совсем не так, как думалось гетману Богдану Хмельницкому, обратившемуся с просьбой к царю Алексею Михайловичу принять Войско Запорожское под свою «высокую руку». Одна последующая смена гетманов свидетельствовала о сложном и запутанном характере событий. Логика начатой войны с Речью Посполитой, а потом Андрусовского мира в итоге привела к трагичному и сказывающемуся в веках разделению на Левобережную и Правобережную Украину. Речь даже не о формировании новой границы по Днепру, а о более глубоком противопоставлении двух частей Европы — Запада и Востока.
