Важный пункт содержался в 13-й статье. Боярин и гетман предлагали: «чтоб великий государь своей великаго государя грамоты к королевскому величеству о вспоможеньи посылать не указал». Однако в помете сказано о царской резолюции: «писать», что означало несогласие с этим предложением, выгодным прежде всего гетману Самойловичу, именно в это время приблизившемуся к своей цели — объединению Левобережной и Правобережной Украины. Представитель короля Яна Собеского на Правобережной Украине Евстафий Гоголь тоже вступил в переговоры с Самойловичем. Но, в отличие от казаков Войска Запорожского, стремившихся к полному отделению от «ляхов», царь Алексей Михайлович был связан договорами с Речью Посполитой. Скрыть готовившийся поход было невозможно, о нем заранее известили польского резидента Павла Свидерского, рассказавшего об этой новости даже приехавшему в Москву голландскому послу Кунрааду фан Кленку. В ответ на намерение Турции напасть на Польшу весной «с 300 000 войска» царь, по словам Свидерского, «обещал полякам устроить большую диверсию в Крым для отвлечения опасности от Польши»^{759}. Действительно, в это время уже искали «лекаря с лекарствами» для похода, а значит, дело подготовки войны в Крыму вступало в последнюю стадию.

Но наступил январь 1676 года, оказавшийся последним месяцем жизни царя Алексея Михайловича. Первые дни все шло как обычно, царь присутствовал на водосвятии в день Крещения Господня 6 января. Как всегда, была выказана особая милость находившимся в Москве представителям иноземных дворов. Дипломатов, прибывших в составе голландского посольства, «спрашивали о здоровье» посланник Емельян Украинцев и переводчик Андрей Виниус. Одновременно царь пожаловал и постоянных представителей («резидентов») польского и датского королей, персидских «купчин», татар и калмыков. Церемония сопровождалась демонстрацией «пехотного строя, пушек и всяких нарядов». Офицеры, приехавшие в свите «Галанских Статов посла Кондрата Клинкина», высоко оценили московскую пехоту и строй царских стрельцов, давая им преимущество даже перед гвардейцами французского короля Людовика XIV: «и такой-де надворной пехоты богатой и строю изученного и у Францужскаго короля нет».

В следующие дни состоялся прием посланцев гетмана Петра Дорошенко, положивших перед царем Алексеем Михайловичем турецкие «санджаки», но главным образом все было посвящено торжественному приему голландского посольства. Представителей Генеральных штатов принимали по «королевскому» чину, так же, как послов шведского или английского королей, что было отмечено членами посольства. Цель голландского посольства была такой же, как и у имперских послов, недавно уехавших из Москвы — вовлечь Московское государство в противостояние со Швецией, чтобы ослабить главного союзника французского короля, ведшего войну с Голландией. Однако и в этом случае московские дипломаты стояли на охране своих интересов, переговоры не должны были привести к войне со Швецией (не случайно в это время распространились слухи о победах шведов над союзниками и даже о каком-то «брачном сближении Швеции с Москвой»). В политике самого царя Алексея Михайловича все было полностью подчинено задачам продолжения войны с Турцией.

В среду 19 (29) января 1676 года состоялась вторая аудиенция голландских послов. Как записал нидерландский дворянин Бальтазар Койет, «мы видели государя; он был свеж и здоров, и мы не могли ожидать ничего дурного». Даже на следующий день по просьбе царя Алексея Михайловича во дворец прислали мальчика-пажа из посольской свиты, «который искусно играл на разных инструментах». Он принял участие в постановке очередной «комедии», «играл здесь в присутствии цариц и вельмож», доставив «заметное удовольствие» своей игрой царю Алексею Михайловичу; его угостили конфетами и даже «вкусным вином» и отвезли в санях домой^{760}. Достойная внимания картина: маленький паж, играющий перед царем Алексеем Михайловичем «на палочках, а также и на скрипке, и на органе» перед завершением земного пути великого московского царя, снова возвысившего свою державу в Европе…

Сказать, что известие о болезни и кончине царя Алексея Михайловича поразило подданных, — наверное, не сказать ничего. В одночасье рухнул ставший привычным мир, пошла прахом привычная жизнь последних тридцати лет. Тем более что беда была внезапной и никто не мог быть готовым к переменам на московском троне. За исключением самого ближнего царского окружения, наблюдавшего развитие царской болезни. Члены голландского посольства рассказали о диагнозе царя — «цинге» и «водянке», осложнившихся простудой и лихорадкой. Царь был болен уже тогда, когда их принимали во дворце. В таких дальних местах, как Киев и Новгород, узнали о царской болезни еще в середине января и совершали молебны «о государском многолетнем здравии» (а ведь только для того, чтобы доставить известие об этом, требовалось порядка пяти-шести дней!). Автор «Новгородского хронографа» так писал о болезни царя Алексея Михайловича: «Генваря в 16 день разболелся великий государь царь и великий князь Алексей Михайловичь всеа Великия и Малыя и Белыя Росии самодержец, и бысть болезнь сия ему к смерти, и боляше сего ж месяца до 30-го числа».

Сначала во дворце, видимо, рассчитывали, что с болезнью удастся справиться обычными средствами. Царь продолжал участвовать в приеме посольств и дворцовых развлечениях, а от лечения отказывался. Нидерландский дворянин Бальтазар Койет рассказал о нараставшем отчаянии докторов: «Никаким образом не удавалось убедить его величество, человека очень тучного, принять какие-нибудь лекарства». Вместо них Алексей Михайлович лечил жар холодным квасом и «велел класть на живот толченый лед, а также и в руки брал лед». 21 января можно датировать серьезное ухудшение, начинавшее угрожать жизни царя.

Находившегося в Москве голландского посла сразу же предупредили, что в течение двух ближайших недель никаких «конференций», то есть приемов посольства специально назначенными «в ответ» боярами, не будет. Несмотря на то что дело с царской болезнью держалось в тайне от иностранных дипломатов, вскоре стали появляться признаки чего-то чрезвычайного, происходившего во дворце. Речь шла уже о последних земных делах умиравшего царя, по евангельским словам, прощавшего своих должников ради того, чтобы были прощены и его долги в этом мире. Сверх обычного, во дворце несколько дней раздавали милостыню, причем первые такие раздачи произошли еще 16 января. Начиная с субботы 22 января, на Аптекарском дворе закупили тысячу хлебов для «розвоски по улицам». 24-го числа самые близкие «комнатные» люди царя Алексея Михайловича продолжили раздачу милостыни, уже прямо связывая ее с болезнью царя. 26-го состоялось последнее примирение с патриархом Никоном, к которому послали в Ферапонтов монастырь просить письменного прощения для умирающего царя. Скоро дело дошло до соборования и причастия. В торговых рядах разом исчезли все черные ткани, началась подготовка к трауру^{761}.

Смерть царя наступила 29 января 1676 года, «на память святаго священномученика Игнатия Богоносца с субботы на воскресенье в четвертом часу нощи в первой четверти» (как указано в надписи на надгробии царя Алексея Михайловича в Архангельском соборе Московского Кремля).

Всю эту ночь во дворце — «в Передней» и Столовой палатах, а также в Успенском соборе происходила присяга наследнику престола, следующему царю, Федору Алексеевичу. Об этом вечером в день смерти царя Алексея Михайловича сообщал в своем донесении датский резидент Магнус Ге: «Тотчас после смерти государя, в тот же вечер, бояре посадили нового царя на отцовский престол». Царя Федора Алексеевича благословил патриарх Иоаким, а дальше ему присягали Дума, двор и служилые люди, находившиеся в Москве. Печальная участь принять присягу выпала боярину князю Никите Ивановичу Одоевскому, его сыну Якову Никитичу, архимандриту кремлевского Чудова монастыря Павлу, думному дьяку Лукьяну Голосову и дьяку Приказа Тайных дел Даниле Полянскому. Кроме них присягу принимали еще несколько лиц, в частности окольничий князь Григорий Афанасьевич Козловский и боярин Петр Васильевич Шереметев. Присяга была на верность не только новому царю Федору Алексеевичу, но и всей царской семье, включая мачеху царя Наталью Кирилловну и других наследников — царевичей Ивана и Петра. Особо оговаривалось, что решение о передаче престола принято самим царем Алексеем Михайловичем: «отходя сего света», «скифетродержавство свое, Московское, и Киевское, и Владимирское государство, и всеа Великия и Малыя и Белыя Росии державу пожаловал, приказал и на свой государского величества престол благословил сына своего государева, благоверного государя царевича и великаго князя Феодора Алексеевича, всеа Великия и Малыя и Белыя Росии, быти великим государем царем и великим князем, всея Великия и Малыя и Белыя Росии самодержцем»^{762}. Это и была официальная формула передачи «скипетродержавства» следующему царю, вошедшая в грамоты о присяге, разосланные по городам.