Не зря в России родилась пословица: «жалует царь, да не жалует псарь». Боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин должен был хорошо понимать, что у него одна защита — расположение царя. «Посольских дел сберегатель» часто писал из Курляндии царю Алексею Михайловичу о своем нараставшем конфликте с другими судьями Посольского приказа. Из донесений Афанасия Лаврентьевича видно, что столкнулись не просто разные люди, а два подхода к государственным делам. Один, при котором идея службы царю возведена в абсолют и достижение целей сопровождалось полной отдачей и самопожертвованием. И другой, когда дела делались из собственной «прибыли» и интереса, учета мнения «сильных» людей во власти, а потому никто даже не думал, правильно ли действует царь, а все лишь слепо исполняли его поручения. Для Ордина-Нащокина главнее были «Божий страх» и «Божье попечение». В такой системе координат царский советник мог смело высказывать царю свое мнение, если даже заведомо знал, что оно может не понравиться ему.

Не случайно в переписке с царем Алексеем Михайловичем, жалуясь на своих недоброжелателей, Ордин-Нащокин сформулировал принцип посольской службы: «Око всей великой России». Но важен весь контекст фразы Ордина-Нащокина, обращенной к царю Алексею Михайловичу, поэтому приведем полностью этот обширный фрагмент из его переписки с царем:

«А на Москве, государь, ей! слабо и в государственных делах нерадетельно поступают. Посольский приказ есть око всей великой России, как для вашей государственной превысокой чести, вкупе и здоровья, так промысл имея со всех сторон и неотступное с боязнию Божиею попечение, рассуждая и всечасно вашему государскому указу предлагая о народех, в крепости содержати нелестно, а не выжидая только прибылей себе. Надобно, государь, мысленныя очеса на государственныя дела устремляти безпорочным и избранным людям к разширению государства ото всех краев, и то, государь, дело одного Посольского приказа. Тем и честь и низость во всех землях. И иных приказов к Посольскому не применяют, и думные дьяки великих государственных дел с кружечными (кабацкими. — В. К.) делами не мешали бы и непригожих речей на Москве с иностранцами не плодили бы»^{642}.

«Время» боярина Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина завершалось, царь Алексей Михайлович не смог дальше поддерживать своего советника. Виною этому стали тяжелые неудачи, последовавшие в землях «черкас», недовольных принятым без их участия Андрусовским договором. Кроме того, Ордин-Нащокин остался чужаком, попавшим в перекрестье ненависти придворной элиты, и, видимо, просто устал сражаться один за интересы Московского царства, как он их понимал.

Часть третья

«ВСЕЯ ВЕЛИКИЯ

И МАЛЫЯ И БЕЛЫЯ РОССИИ

САМОДЕРЖЕЦ»

Отрицательным фоном для дипломатических маневров послеандрусовского периода стал очередной провал на Украине. Едва получив возмещение за свои заслуги в боях прошлой войны, войско должно было снова собираться в поход. И ответственность за новый кризис легла на главу Малороссийского приказа боярина Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина. В Войске Запорожском среди старшины и казаков пошли разговоры о словах, якобы сказанных Ординым-Нащокиным: «На Дорошенко плевать» и «Малороссия не надобна». За долгие годы «витиеватых» взаимоотношений с Гетманством в Посольском, а затем Малороссийском приказах выработалась определенная линия поведения в общении с постоянно изменявшими присяге царю гетманами Войска Запорожского и их посланцами в Москве. Гетманам и казачьей старшине, начиная с Богдана Хмельницкого, нужна была безграничная свобода действий, а московскому правительству — союзники в начатой войне «за царскую честь» с Речью Посполитой. В Москве просто покупали лояльность гетманов и старшины за деньги и соболей («котов», как упрекали еще Хмеля), но при этом становились заложниками «качества» таких союзников, легко отказывавшихся от клятвы на верность и перекупавшихся другими покровителями. От первых «мартовских статей», утвержденных в 1654 году, ко вторым переяславским статьям 1659 года и московским 1665 года представления о «вечном подданстве» Войска Запорожского царю Алексею Михайловичу корректировались и изменялись, и не в сторону безусловного подтверждения казачьей вольницы. «Вина» в этом лежала и на гетманах-изменниках Иване Выговском и Юрии Хмельницком, выбиравших союз с врагами Московского царства — крымским ханом и королем Польши.

Последняя ставка московского правительства была сделана на пожалованного в 1665 году боярским чином гетмана Левобережья Ивана Брюховецкого. Он, конечно, много (и не бескорыстно) сделал для того, чтобы открыть дорогу к укреплению позиций царских воевод, сбору налогов на содержание Войска, но рассорился с высшим украинским духовенством, прямо призывая передать Киевскую митрополию из подчинения Константинопольскому патриархату Москве. Были у такого конфликта и земные причины — разорение монастырских владений; например, архимандрит Киево-Печерской лавры Иннокентий Гизель даже запретил упоминать имя гетмана Брюховецкого на монастырских службах. Города и мещане также должны были лавировать между гетманом и главой царской администрации на Украине киевским воеводой боярином Петром Васильевичем Шереметевым. Царские воеводы в Киеве и других городах, согласно договоренностям, не имели права вмешиваться в споры между казаками и местным населением; представителей царя Алексея Михайловича немедленно начинали обвинять в нарушении казачьих традиций и права суда казаков в войсковом кругу. Разобраться же в том, где были казаки, а где «показаченные» мещане и крестьяне, было невозможно, обещанный новый реестр Войска так и не был составлен. Кроме налаживания воеводского управления, надо было еще содержать гарнизоны царского войска в малороссийских городах^{643}.

В отношениях с подчиненной царю Алексею Михайловичу Левобережной Украиной боярин Ордин-Нащокин следовал своему общему видению и приоритетам выстраивания союза с Речью Посполитой. Украина, как было уже понятно из отсутствия каких-либо представителей Брюховецкого на андрусовских переговорах, не рассматривалась как самостоятельный участник дипломатического процесса. Цели приведения в подданство и защиты Православия по обеим сторонам Днепра не менялись, но судьбу Украины, с точки зрения московской дипломатии, должны были решить в Варшаве и Москве. Гетмана Ивана Брюховецкого известили особым посольством стольника Ивана Телепнева о заключении Андрусовского перемирия^{644}, хотя это было совсем не то, на что рассчитывали «черкасы», желавшие быть одной из сторон этого договора. На фоне неразберихи со сборами податей на содержание царского войска в украинских городах и успешной борьбы с «ляхами» другого гетмана, Петра Дорошенко на Правобережье, жители Гетманства снова вышли из повиновения. Казакам старым и новым, чтобы избежать зачисления в податное население, выгоднее было уходить в Сечь, но их семьи, по описям населения Левобережной Украины, числились в «мужичьих», и с них требовали подати. Казаки переставали платить налоги и отказывались от подданства московскому царю.

Казачья война была объявлена по-своему. Хорошо рассчитанным ударом стала расправа казаков «кошевого» Запорожского Войска с крымским посольством, возвращавшимся из Москвы в апреле 1667 года. Когда в Москве узнали об этом, был послан от имени царя Алексея Михайловича известный «поверенный» человек в малороссийских делах стольник Василий Кикин, потребовавший от Ивана Брюховецкого найти и казнить виновных. Однако вслед за крымскими послами запорожские казаки убили еще и стольника Ефима Ладыженского, ехавшего в Крым «для поздравления нового в Крыму царя Адилгирея», а другому участнику посольства, подьячему Сидору Скворцову, едва удалось спастись. Сохранились подробности отвратительной расправы над выехавшим из Сечи с оставшимися членами посольства в Крым стольником Ефимом Ладыженским. По рассказу Сидора Скворцова, московского посла перехватили по дороге, ввели в казачий круг, а затем, раздев донага, заставили бежать к Днепру и плыть: стольника «на воде застрелили, и он де в Днепре утонул»; «угоняя их в судах на Днепре», с лодок добили переводчика поручика Алексея Снетина, посольскую охрану и других членов несчастного крымского посольства. Только сам Сидор Скворцов, побитый веслами и покинутый на берегу «замертва», и еще несколько человек, «которыя выплали из Днепра на берег, пришли назад в Сечю к казаком наги». Отобранные у убитого московского посланника документы демонстрировались потом как доказательство того, что царь Алексей Михайлович «с королем полским и с царем турским и с ханом крымским помирился, и то де чаят для того, чтоб Запорожье снести»^{645}, чем и оправдывалась расправа над посольством.