Наступало время утвердить не только военные завоевания России, но и новый титул царя Алексея Михайловича, включавший слова «всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца, и многих государств и земель Восточных и Западных и Северных отчича, и дедича, и наследника, и государя и обладателя»^{600}. После заключения договора об Андрусовском перемирии поправили содержание «печати Царственной большой». В материалах посольств рядом с указанием на новый титул давалось «Описание печати Российская государства»: «Орел двоеглавный есть герб державный, великаго государя, царя и великаго князя Алексея Михайловича, всея Великия и Малыя и Белыя России самодержца, его царскаго величества Российская царствия». Три короны вверху на гербе символизировали покоренные царства — Казанское, Астраханское, Сибирское. С правой и левой стороны от орла располагались по три символических изображения городов. Правые «три града» соотносились с титулом «Великия и Малыя и Белыя России», а на левой стороне они отсылали к упоминанию в титуле «Восточных, Западных и Северных» стран. Под орлом располагались еще знаки «отчича» и «дедича», «на персех» (груди) — изображение в щите наследника. Иногда его называют изображением самого царя Алексея Михайловича, но, как видим, с 1667 года оно трактовалось именно как знак преемственности династии. В когтях орла («на пазноктех») изображались традиционные «скипетр» и державное «яблоко»; именно они, по словам описания нового герба, «и являют милостивейшаго государя его царскаго величества самодержца и обладателя»^{601}.

Главным событием после окончания войны стала церемония объявления наследника, царевича Алексея Алексеевича, приуроченная к новолетию 1 сентября 1667 года. Царь Алексей Михайлович следовал традиции: ровно за 25 лет до этого, 1 сентября 1642 года, в тринадцатилетнем возрасте он сам появился рядом с отцом, царем Михаилом Федоровичем, и впервые участвовал в подобной церемонии — «у действа многодетного здравья» — в качестве наследника новой династии. Став царем, Алексей Михайлович повторил всё для своего сына, которому тоже исполнилось 13 лет^{602}. Новую веху в истории династии царь Алексей Михайлович символично отметил закладкой знаменитого деревянного дворца в Коломенском: 2 мая 1667 года царь ходил «в село Коломенское для складыванья своих государских хором»^{603}.

Дворец в Коломенском, по оценке историков искусства, воплотил в себе «все важные особенности древнерусского зодчества». Дата его закладки была выбрана тоже не случайно, она приходилась на день Бориса и Глеба, небесных покровителей династии Рюриковичей^{604}. Первые святые Древней Руси, князь Владимир и его сыновья Борис и Глеб, были изображены на знаменах государева похода 1654 года. На гравюре в книге черниговского епископа Лазаря Барановича «Меч Духовный», изданной в типографии Киево-Печерской лавры в 1666 году, изображения древнерусских святых также были помещены рядом с царской семьей — царем Алексеем Михайловичем, царицей Марией Ильиничной и их детьми царевичами Алексеем, Федором и Симеоном. Поэтому закладка дворца под небесным патронажем князей Бориса и Глеба имела глубокий дополнительный смысл.

В 1667 году церемония объявления наследника стала знаком надежды на новые времена, сохранения преемственности движения к новой, вселенской роли России как православной державы. В действе участвовали два вселенских патриарха, грузинский царевич Николай Давыдович, касимовский царевич Василий Арасланович с сыном Федором, сибирские царевичи Петр и Алексей Алексеевичи, не говоря уже обо всем дворе. Даже страницы официального описания отразили пафос события: «Кто бо тогда от православных зряй благочестивую оную государскую ветвь, исполнену благоразумия плода пред лицем отца своего государева, сице превысочайшаго повелителя и монарха благочинно предстоящу и благоразумныя словеса, яко росу небесну каплющу, на славословие ко всех Зиждителю сердцем не обратился». Сам царевич Алексей Алексеевич говорил речь, обращенную к отцу, а «царь целовал его царевичеву главу». Ничего не могло полнее выразить общую радость, чем пасхальные песнопения. И они прозвучали тогда, в первый день нового, 176-го года во время шествия из церкви в государевы хоромы: по завершении всех официальных торжеств «пели их государские певчие дьяки канони Воскресению Великого Бога и Спаса нашего Иисуса Христа, что поется в самый светлосиятельный день живо-носныя Пасхи, зело благочинно и сладкопесненно»^{605}.

Вернувшийся из посольства в Англию Патрик Гордон сообщал в своей корреспонденции в «Лондонскую газету» подробности этого события: царевич, которому «около 15 лет», «предстал на общее обозрение народа, что намного возвеличило обычную торжественность этого дня». Гордон описывал, как перед дворцом в Кремле было расчищено особое место «200 или 300 шагов в окружности», и вся земля устлана коврами, и поставлено возвышение («помост»), тоже украшенное «червленым бархатом, а поверх богатейшими персидскими шелковыми коврами». Около 9 часов царь Алексей Михайлович и царевич Алексей Алексеевич вышли из дворца, на короткое время зашли в Успенский собор, а дальше состоялось открытое для всеобщего обозрения богослужение на дворцовой площади, напротив устроенного помоста, где расположились с левой стороны вселенские патриархи, а с правой — царь и царевич: «император, и принц были одеты в красное, принц несколько посветлее»^{606}.

К первому дню новолетия были приурочены новые награды служилым людям. Царь Алексей Михайлович по случаю «объявления сына» даровал участникам недавней войны денежные и поместные придачи к окладам. Например, бояре получали 100 рублей, окольничие — 70, думные дьяки — 50. Выделившиеся в особую группу внутри Государева двора «комнатные» стольники из числа наиболее привилегированных аристократических родов, родственников Романовых и просто приближенных царем лиц получили дополнительно 130 четвертей поместного оклада и 15 рублей денег, остальным членам Государева двора и жильцам — 100 четвертей и 12 рублей. Оформление вотчинных грамот за заслуги участникам государевых походов в Печатном приказе тоже становилось наградой. Казна даже могла заработать на этом, так как написание каждой из грамот думным чинам «с заставицами и буквами киноварными» стоило целых пять рублей. Но на такие траты шли, чтобы оставить вечные свидетельства своих заслуг. Не были забыты городовые дворяне и дети боярские, «начальные люди» рейтарских, солдатских и стрелецких полков. С сентября 1667 года стали собирать «сказки» служилых людей московских чинов, жильцов и городовых дворян об окладах и участии в прошедшей войне. Служилых иноземцев, присутствовавших на церемонии объявления наследника, царь Алексей Михайлович тоже пожаловал, прислал «осведомиться о здравии», «пожелал им доброго Нового года» и распорядился выдать дополнительно «месячное жалованье». Во время всеобщей радости юный царевич участвовал во «взрослом» обряде — жаловал «в передней» праздничными чарками — «водкою и романею бояр и окольничих и думных и ближних людей»^{607}.

Поворот в политике, связанный со стремлением царя Алексея Михайловича скорее увидеть в качестве соправителя своего сына, готовился загодя, до наступления его настоящего совершеннолетия. Требовалось время, чтобы научить царевича государственным делам. Сохранились описи имущества царевича Алексея Алексеевича, из них можно узнать о его интересах. Детали делопроизводственного документа подтверждают, что наследник был настоящей надеждой царя. У царевича тоже имелось увлечение, связанное с охотой. Когда ему было 12 лет, в один из походов в Преображенское к старшему сыну царя было отпущено более десятка разнообразно украшенных луков со стрелами, например «орликами двоеглавыми». Затейливые луки, писанные золотом «по белой кибити», из буйловой кости, с шелковой тетивой отпускались и в другие походы царевича вместе с отцом (например, в апреле — июне 1667 года). В другой описи встречаются «две пушечки медные золочены в станках серебряные потешные»^{608}. Царевич умел играть в шахматы, среди его имущества находились сами фигуры — «шахматы в пяти мешках» и «трои доски шахматные». Если отец ежегодно «лехчился» кровопусканием, когда «сокол жилу бил» на глазах царских придворных^{609}, то и сын стремился за отцом. У него в «сумке» хранились «ножницы, которыми лехчился». У отца с юных лет была «черниленка кизылбашская», и у сына иранская чернильница «писаная» (и еще две другие, «кизылбашские»).