Новоторговый устав 22 апреля 1667 года обычно трактуется как свидетельство зарождавшегося «меркантилизма» — экономического учения, связанного с защитой собственного рынка и интересов торговли. Однако в этих определениях есть некоторая модернизация, «подверстывание» их под западноевропейские образцы. Московская торговая политика имела свою историю; перемены в ней чаще всего были следствием не общих, отвлеченных идей, а практического опыта. Хорошо заметно это стало после обнаружения историком Александром Игнатьевичем Андреевым рукописи Новоторгового устава, так как в его публикациях XIX века в «Собрании государственных грамот и договоров» и «Полном собрании законов Российской империи» всё, что относилось к обстоятельствам принятия документа 22 апреля 1667 года — обсуждение, подписи, объявление о введении, — было сокращено. Из этих «пропущенных» деталей определенно выясняется прямая причастность к его составлению Ордина-Нащокина.
Документ создавался с учетом давней коллективной челобитной посадских людей 1646 года, а также опыта псковской «реформы» городского устройства, проведенной в то время, когда Афанасий Лаврентьевич был там на воеводстве (например, он последовательно хотел освободить торговых людей от воеводского суда). Не случайным было и свидетельство документа в Посольском приказе 7 мая 1667 года подписями представителей купеческой верхушки — гостями, старостами московских сотен. Сделано это было по «именному» царскому указу со ссылкой на «заручную челобитную» «всех московских гостей и черных слобод и розных городов лутчих и середних торговых людей». В царском указе кратко объяснено и содержание принятого нового «Торгового устава», объявленного русским купцам: «…о торговом с ыноземцы устроении с ними говорили, и как великого государя казне пошлинной со всяких товаров без обид к большому збору, и от насильных и обманных иноземских товаров московским и в порубежных городех и во всей Великой России к обороне быти». Одновременно упоминалось и о другой, сохранявшейся «честной» торговле: «А с чесными иноземцы с пограничными соседи и с заморскими к совету и к пожиточным к лутчим торгом против всенародного челобитья промыслом быти»{592}.
94 статьи, а также еще специально отобранные для объявления иноземным купцам («выписанные на перечень») 7 статей и составили «Устав торговле в царствующем граде Москве и во всей Великой Росии в порубежных городех». В них раскрывались особенности торговли «заморскими» и «русскими» товарами, приходившими на кораблях в Архангельский город купцами, торговавшими в Москве и других городах. Главная забота была в исправлении таможенных дел, из-за чего, по словам устава, «руским людем в торгех» были «помешки и изнищение и убытки». Наполнению казны должно было способствовать взимание пошлин только «золотыми и ефимками» — угорский золотой ценился в рубль, а «любский» ефимок — в 50 копеек. Собственная розничная торговля иноземцев «на Москве и в городех» запрещалась, они должны были привлекать к торговле посредников из числа русских купцов.
Не всё строилось исключительно на запретах. Русское государство, заинтересованное в пополнении казны золотом и серебром, разрешало закупать «безпошлинно» свои товары в случае привоза для этих целей иноземными купцами золотых и ефимков. Государственная воля выстроить новые отношения с иноземными купцами была выражена в уставе 1667 года очень ясно; с этой целью обещали впредь наказывать «по правам градцким» и лишать «животов» (имущества) нечестных торговцев (при этом перечислялись известные способы утайки товаров от уплаты таможенных платежей, упоминался привоз поддельного золота, серебра и других товаров). Протекционистские меры, во всяком случае в ближайшие месяцы со времени принятия Новоторгового устава, существенно сократили торговлю, о чем свидетельствовал в своей корреспонденции из России в Англию недавно побывавший там Патрик Гордон. 9 июля 1667 года не без веселой иронии он писал основателю «Лондонской газеты» Джозефу Уильямсону (в будущем государственному секретарю Англии): «Дабы поощрить торговлю, его императорское величество уменьшил пошлину для своих подданных на пять [копеек] с сотни. Однако 60 рейхсталеров наложены на каждую бочку испанского и 20 — французского вина, а 5 — за якорную стоянку (в Архангельском порту. — В. К.), так что мы должны пробавляться медом, пивом и водкой». Несколько месяцев спустя тон корреспонденций поменялся и стал более серьезным: «Торговля наша в великом упадке по причине налогов и морских войн»; «торговля очень слаба по причине наших новых замыслов и налогов»{593}.
Новые правила торговли с западноевропейскими купцами не мешали устанавливать противоположный порядок в торговле с Персией. Начало особым торговым отношениям с подданными персидского шаха положил в 1660 году ценный дар армянского купца Захария Савельева (Закара Саградова-Шариманяна, или Шараманова, как писали его фамилию в русских источниках). Он привез царю Алексею Михайловичу царское «место», или «персидское кресло». После осмотра трона московские торговые люди определили его стоимость: «Кресла оправлены золотом с каменьи с алмазы и с яхонты з жемчюги по оценке 22 589 рублев 20 алтын». Царское кресло использовалось в дипломатических приемах и до сих пор сохраняется в Оружейной палате Московского Кремля. Именно переговоры с джульфийским купцом (и не в последнюю очередь привезенный им алмазный трон) обеспечили на будущее преимущество Армянской торговой компании в Москве в торговле с Персией. Купцам Армянской торговой компании впервые были разрешены монопольная торговля на русском рынке шелком-сырцом и его провоз в Западную Европу новым торговым путем через Кавказ, Астрахань и Волгу{594}. И здесь глава Посольского приказа боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин стремился поставить торговлю на службу интересам Московского царства. Для Москвы транзитная торговля шелком-сырцом означала удар по интересам турецкого султана и попытку экономически заинтересовать другие державы в военном и дипломатическом союзе{595}.
Развитие транзитной торговли через Каспийское море повлияло на начало строительства флота. Это также было поручено главе Посольского приказа. В указе царя Алексея Михайловича 19 июня 1667 года говорилось о целях строительства первого русского корабля «Орел» в селе Дединове на Оке: «для посылок из Астрахани в Хвалынское (Каспийское. — В. К.) море». В тот же день в Приказе Новгородской четверти (он также подчинялся Ордину-Нащокину как главе Посольского приказа) был нанят голландский корабельный мастер Ламберт Гелт с товарищами, построивший знаменитый корабль{596}. О связи каспийского направления торговли со строительством кораблей свидетельствовал в своей корреспонденции в Англию Патрик Гордон: «Мы рассчитываем направить через эту страну персидскую и армянскую торговлю; призываются шкиперы и корабельные плотники, а иные уже прибыли, чтобы строить и снаряжать суда для плавания в Каспийском море»{597}.
С приходом Ордина-Нащокина к руководству менялся масштаб деятельности Посольского приказа, что больше соответствовало пониманию места и значения новой — Великой, Малой и Белой России. В мае — июне 1667 года состоялось важное внешнеполитическое действо — одновременная рассылка посольств в соседние государства, чтобы добиться признания титула и завоеваний царя Алексея Михайловича. В Швецию поехал Иона Леонтьев, в Данию — Семен Алмазов, в Пруссию и Курляндию — Василий Бауш (Боуш). Но главным было не прошлое, а будущее, поэтому первым по значению из всех отправленных посольств стала поездка Ивана Афанасьевича Желябужского к австрийскому императору — именно с ним в первую очередь следовало обсудить не только итоги завершившейся войны, но и контуры нового союза, а также выбранного Московским государством поворота к противодействию османской экспансии. Здесь интересы Москвы и Вены полностью совпадали, поэтому можно было надеяться на успех миссии{598}. Путь Михаила Головина лежал в Голландию и Англию. Соперничество двух стран за влияние на российском рынке было хорошо известно, и Головин мог использовать эти противоречия на переговорах. Посольство Петра Ивановича Потемкина было отправлено в католические страны Европы — Испанию и Францию, до этого времени редко попадавшие в поле зрения московской дипломатии. Собирались послать еще Климента Иевлева в Иран, но, несмотря на сделанные назначения, поездку пришлось отложить, так как надо было еще убедиться в том, что выбранное направление новой внешней политики Русского государства находится в согласии с интересами других европейских стран, и оценить их готовность к будущему антиосманскому союзу с Россией{599}.
