В Литве московские войска сосредоточивались в Полоцке, где командовал боярин князь Иван Хованский. По-прежнему удерживался Вильно, а в Динабурге-Борисо-глебове находился гарнизон под командованием думного дворянина и воеводы Афанасия Лаврентьевича Ордина-Нащокина (на последней стадии переговоров он был удален из Кардиса из-за своей бескомпромиссной и жесткой позиции). О желании польского короля Яна Казимира развить успех было, конечно, известно. Поэтому весной 1661 года князя Ивана Андреевича Хованского отозвали из Полоцка в Псков, где поручили сформировать новую армию, на которую возлагалась главная надежда. К армии Новгородского разряда был придан и освободившийся от войны с Швецией «лифляндский» полк во главе с Ординым-Нащокиным. И здесь тоже разгорелся конфликт двух воевод, который пришлось гасить царю. Однако Хованского, несмотря на неудачу осады Ляховичской крепости и чувствительное поражение под Полонкой, заменить было некем. Он продолжал пользоваться репутацией умелого воеводы, с которым противник вынужден был считаться.

Армия князя Хованского выдвинулась от Пскова и Опочки к Полоцку в конце июня 1661 года, а дальше получила приказ идти за Двину. Одновременно в начале августа 1661 года был отослан указ о походе из Смоленска в Вильно полка князя Петра Алексеевича Долгорукого, но, как написал историк О. А. Курбатов, это была только «демонстрация наступления». В любом случае в августе — сентябре московские войска выполнили приказ и укрепились на Западной Двине между Полоцком и Дисной. Когда 3(13) сентября 1661 года король Ян Казимир выступил в поход против московских войск в Литве, его уже встречали на линии полоцкой обороны полки Ивана Хованского и Афанасия Ордина-Нащокина. Королю так и не удалось договориться с бунтующим из-за невыплаты жалованья войском литовских конфедератов, и он отправился к Вильно, где возглавил осаду Верхнего замка, а верные королю воеводы отправились к Полоцку.

Ради того чтобы укрепиться за Двиной, королевские войска использовали тот же самый лагерь в 10 верстах от Дисны на Кушликовых горах, который построили русские войска (там даже остался брошенным материал для строительства мостов). Прекрасное знание диспозиции поначалу давало преимущество Хованскому, и он, по своему обыкновению, стремился решить исход сражений быстрым натиском. 8 октября ему удалось нанести существенное поражение маршалку литовских конфедератов Казимиру Жеромскому (известному своим отчаянным сопротивлением при взятии русскими войсками Вильно). В донесении князя царю Алексею Михайловичу в Москву говорилось только о победе, и другому воеводе — Афанасию Ордину-Нащокину пришлось вмешаться и более правдиво рассказать о начале боев. А они складывались не так удачно, как отчитывался перед царем боярин; очередное неподготовленное наступление стоило жизни командиру Второго выборного полка Якову Максимовичу Колюбакину и другим начальным людям.

Позицию у Кушликовых гор литовские войска смогли сохранить за собой. К литовским войскам Жеромского 22–24 октября подошли присланные королем Яном Казимиром коронные войска «воеводы русского» Стефана Чарнецкого. Современный польский историк К. Косажецкий считает, что приход знаменитого полководца деморализовал царское войско и заставил его немедленно отойти. Однако встретившиеся под Кушликовыми горами главные военачальники — Стефан Чарнецкий и Иван Хованский — стоили друг друга и оба хорошо умели воевать. Отход русского войска со своих позиций нельзя считать бегством; Хованский действовал на опережение, стремясь ночью с 24 на 25 октября увести армию к Полоцку, где у нее было больше возможностей продолжить войну с королевскими силами. Войско отступало без всякой паники, маневр Хованского предупредил нетривиальный замысел Чарнецкого, стремившегося обойти русский лагерь. Хотя битва 25 октября у Кушликовых гор была проиграна, русская армия была спасена от полного разгрома^{458}.

Князь Иван Хованский ушел сначала к Полоцку, а затем в Невель, где 19 ноября 1661 года получил указ царя Алексея Михайловича отойти на зимние квартиры в Великие Луки. Выборные солдатские полки возвращались в Москву, где их ждал торжественный смотр. Воевод и начальных людей, участвовавших в боях на Западной Двине, царь Алексей Михайлович «жаловал к руке», что было признанием их заслуг. Польский король, несмотря на слухи о его походе к московской границе, оставался под Вильно, где и была поставлена печальная точка в кампании 1661 года. Оборонявший Верхний замок воевода князь Данила Ефимович Мышецкий вел себя геройски и даже был готов умереть с немногими людьми, взорвав замковую церковь в случае прорыва врага. Но его предали, связали и сдали крепостные укрепления 22 ноября (2 декабря) 1661 года.

Сохранился примечательный документ — духовная приговоренного к смерти князя Данилы Ефимовича Мышецкого, составленная 28 ноября. Он рассказывал, как отстоял город от «пяти приступов», называл имена изменников (одному из них, повару, будет потом приказано стать палачом), перечислял людей, сохранивших верность царю Алексею Михайловичу. Воевода знал, что его последнее письмо передадут родным, и на пороге смерти говорил только о выполненном долге: «Принял здесь смерть, исполняя великому государю кресное целование и напамятуя вас, не хотя вам и роду своему принести вечныя укоризны, чтобы вы службу мою напамятовали, а изменником не называли». Память о казненном «воеводушке» долго жила в Вильно, и еще в конце XIX века Помпей Николаевич Батюшков — публикатор духовной князя Мышецкого — вспоминал рассказы об обезглавленном призраке, расхаживавшем около Виленского монастыря Святого Духа^{459}.

Итак, после побед 1654–1656 годов последовали измены союзников в Войске Запорожском и тяжелые поражения под Конотопом, Чудновом, в Кушликовых горах и Вильно. Обе стороны уже исчерпали силы, но всё равно надеялись, что решающая битва еще впереди. Пока же в интересах как Московского государства, так и Речи Посполитой было начать переговоры о мире.

Неурядицы в Московском государстве начались еще до поражений в войне, и скрывать их далее было невозможно. Страна окунулась во «внутренние ссоры», как говорил об этом новый советник царя Афанасий Ордин-Нащокин. Самый яркий и известный пример — «Медный бунт» 25 июля 1662 года, свидетельствовавший об общем расстройстве дел. В свою очередь, случившиеся экономические потрясения стали следствием чрезвычайных военных лет и приближавшегося исчерпания ресурсов. В дни чудновской катастрофы, 17 октября 1660 года бояре в Москве по указу царя Алексея Михайловича должны были «разговаривать» с гостями, купцами и торговыми людьми, узнать их мнение о причинах распространения дороговизны и, конечно, определиться, как помочь войску. Обращение за советом к купцам было своеобразной заменой хорошо известных земских соборов. Война отменила эту форму представительства чинов Московского государства и учета их мнения по самым главным вопросам ведения войны, заключения мирных договоров и сбора чрезвычайных налогов. Служилые люди находились далеко от Москвы, воевали с неприятелем, поэтому не могли, как раньше, выбирать своих представителей на собор. Кроме того, с введением полков нового строя прежняя по-уездная структура организации дворянских корпораций, представлявших интересы служилого «города» (уезда), тоже стала анахронизмом. В то время как торговые люди, наоборот, сохраняли свое традиционное положение в русском обществе, они были «донорами» войны, только платили за нее не кровью, как дворяне, а налогами и чрезвычайными сборами с капиталов. Обращение к ним за советом — важный признак осознания трудностей, хотя другого способа, чем снова «нагрузить» население налогами, уже не видели.

Достаточно познакомиться с перечнем вопросов, предложенных купцам и торговым людям, чтобы понять масштабы нараставшего бедствия: «от чего на Москве и в городех перед прежним хлебу дорогая цена, и чем та дорогая цена мочно переменить, чтоб хлебу учинить цена мерная». Правительство больше всего беспокоили вопросы дороговизны хлеба — это же были основные съестные припасы для армии, державшейся сухарями! Но не только хлеб, но и мясо и другая еда тоже вздорожали: «Также на Москве всякое съестное и скот перед прежним многим учало быть дороже, и чтоб сказали, от чего такие цены учинились?» С тем, чтобы насытить хлебный рынок, готовы были пойти на изменение принципов кабацкой реформы, начинавшейся еще в мирное время, при патриархе Никоне, с введения кружечных дворов для оптовой продажи «вина» (то есть водки) и устранения частных кабаков для борьбы с процветавшим пьянством. Десять лет спустя вынуждены были спрашивать представителей московского посада: «И будет изволит великий государь на кружечных дворах винную продажу отставить, и от того хлеб дешевле будет ли?»^{460}