Духовная элита из окружения царя Алексея Михайловича задумывалась о месте российской церкви среди других вселенских православных церквей, и разговоры о «новом Константине» пришлись ей очень кстати. Ярко и образно претензии на мессианскую роль московского царя как главного покровителя Православия сформулированы именно Арсением Сухановым (ранее когда-то служившим архидиаконом у патриарха Филарета Романова). В составленном им в 1650 году «Прении о вере» Суханов говорил о готовности Москвы встать во главе всего Православного мира: «Могут на Москве и без четырех патриархов закон Божий знать». Взгляды на греческую церковь, как единственную хранительницу «чистоты» Православия, «ни в чесом» не уступавшей апостольским заветам, казались не бесспорными в Москве: «что у вас не было доброго, то все к Москве перешло»{115}. Прежние московские неофиты давно привыкли видеть представителей других поместных православных церквей как просителей, приезжавших за «милостыней». Мысль о том, что в мире остался единственный православный монарх, венчающийся на царство, стала основанием для разговоров об изменившейся роли московского царя и патриарха во вселенском Православии. При этом будущий патриарх Никон, известный своей реформой московской церкви по греческим образцам, до поры, кажется, разделял общие взгляды «ревнителей благочестия» на слабость веры у греков, и его поворот к «отчаянному» грекофильству мог иметь источником беседы с патриархом Паисием.
Интерес к обрядовой стороне греческой церкви возник не случайно, он не был исключительно предметом отвлеченных размышлений нескольких церковных «интеллектуалов». В Москве уже давно стали получать сведения о разгоравшейся на границах войне «черкас» с Польской Короной, воспринятой еще и как освобождение православных от навязываемой им унии, как противостояние экспансии католической церкви. Не вмешаться в такой конфликт царь Алексей Михайлович не мог. А дальше и произошел великий поворот, в корне изменивший историю славянских народов.
«Высокая рука»
В середине XVII века происходила большая дипломатическая игра, с далекоидущими последствиями, и касалась она не только России и Украины, а всей Восточной Европы. Своими корнями она глубоко уходила в историческое религиозное противостояние католиков и православных, христиан и мусульман, политические и военные противоречия между Московским государством, Речью Посполитой, Швецией и Османской империей. В конце концов, общая отвлеченная идея, как это не раз бывало в России, преодолела все законные сомнения в непрочности союза с запорожскими казаками. И выбор в пользу своеобразного «крестового» похода на помощь православным людям Речи Посполитой все-таки был сделан.
Спор об этом историческом выборе продолжается до сегодняшнего дня. Даже далекие от изучения истории люди помнят выраженное Богданом Хмельницким и запорожским казачеством стремление быть «под рукой» московского царя. Однако забываются обстоятельства, приведшие к «воссоединению». Автор фундаментального труда о Хмельницком историк Николай Иванович Костомаров писал еще в XIX веке: «Гетман составил план затянуть Московское государство в войну с Польшею»{116}. Великий русский историк Василий Осипович Ключевский говорил о «двусмысленных отношениях», установившихся между Москвой и Малороссией «с самого начала восстания Хмельницкого» из-за того, что «успехи Богдана превзошли его помышления». Стоит напомнить слова Ключевского: «Не понимая друг друга и не доверяя одна другой, обе стороны во взаимных отношениях говорили не то, что думали, и делали то, чего не желали. Богдан ждал от Москвы открытого разрыва с Польшей и военного удара на нее с востока, чтобы освободить Малороссию и взять ее под свою руку, а московская дипломатия, не разрывая с Польшей, с тонким расчетом поджидала, пока казаки своими победами доконают ляхов и заставят их отступиться от мятежного края, чтобы тогда легально, не нарушая вечного мира с Польшей, присоединить Малую Русь к Великой»{117}.
Но только ли царь Алексей Михайлович и пресловутое московское «самодержавие» стали причиной отсутствия государственности у Украины в XVII веке? Вспомним горькие слова великого историка Украины Михаила Грушевского, писавшего об украинском народе, «не пережившем своего рая» во времена Богдана Хмельницкого и не достигшего своих политических идеалов{118}.
Очевидно, что какая-то одна, национальная точка зрения во взглядах на участие царя Алексея Михайловича в войне, начатой гетманом Богданом Хмельницким на территории будущей Украины в середине XVII века, будет всегда ограничена. В России, Украине, Польше, Литве, Белоруссии по-разному смотрят на эти события. Но не стоит подыгрывать «патриотам» с любой стороны, тем, кому всегда важнее обвинить чужих и оправдать своих, не считаясь ни с какими историческими фактами. Идеализации «освободительной» эпохи Богдана Хмельницкого, как и ответа царя Алексея Михайловича на призывы гетмана, быть не должно. Первоначальный план Хмельницкого предельно ясен и выражен в целом ряде документов: казаки соглашались перейти в подданство царя Алексея Михайловича при условии одновременного воцарения московского самодержца на польско-литовском троне! Это важнейшее условие обычно не прочитывают или с ним не хотят считаться, когда обращаются к переломным событиям XVII века. Отчасти виноваты и главные герои «освободительного» процесса, по-разному воспринимавшие вопрос «воссоединения». Одни, в Москве, — как мессианскую задачу утверждения власти православного царя; другие, в гетманской ставке, в Переяславле или Чигирине, — как очередной тактический поворот в своей борьбе, в которой все средства и любые союзы хороши{119}. Будь то крымский хан и «турок» или те же «москали» — лишь бы помогли справиться с ненавистными «ляхами», а заодно, как тогда говорили о еврейском населении в Речи Посполитой, и с «жидами» (именно польские власти, шляхту и евреев изгоняли казаки со своей земли, договорившись с татарами об отдаче их в крымский плен в случае захвата).
В советской историографии со времен празднования 300-летия Переяславской рады 1654 года возобладала единственная трактовка событий — «воссоединения Украины с Россией»{120}. Термин этот по привычке, без какого-либо политического подтекста и теперь используется в отечественной науке{121}. В то время как уже в 1990-е годы украинские историки отказались от «юбилейной» терминологии 1954 года и существенно разошлись в оценках событий середины XVII века с российскими историками. Представление об «извечной мечте» украинского народа воссоединиться со «старшим братом» справедливо называется мифом{122}. Обращения «черкас» о принятии под высокую руку московского царя в 1648–1654 годах историки Украины связывают с необходимостью поиска «протектората» в ходе «национальной революции», делая акцент на формировании украинской государственности{123}.
Началось все после смерти короля Владислава IV, во времена наступившего польского бескоролевья. В первом документе, написанном Богданом Хмельницким для передачи царю Алексею Михайловичу 6 июня 1648 года, говорилось о пожелании казаков иметь «в своей земле» такого же «православного христианского царя», как московский самодержец. В те же дни, что и «лист» Хмельницкого, была получена отписка севского воеводы Замятии Леонтьева, прочитанная царю и Боярской думе: «Да и во многих, государь, польских городех, в Киеве, и в Чернигове, и в ыных городех от беларусцов (украинцев. — В. К.) та молва и желание есть, чтоб им всем быть под твоею царскою высокою рукою во крестьянской вере». Несмотря на то что мятеж в Москве еще не успокоился, эту отписку не только выслушали, но и приняли решение проверить приведенные в ней сведения. По указу царя Алексея Михайловича за рубеж послали верных людей, «кого пригож», «проведывать… тайным делом». Чуть позже в Посольский приказ пришло предложение гетмана Войска Запорожского Богдана Хмельницкого о совместной войне: «А ныне де ему, государю, на Польшу и на Литву наступи пора: ево б де государево войско к Смоленску, а он де государю служити станет с своим войском з другие стороны». Пройдет несколько лет, и война за возвращение Смоленска все-таки начнется. Но пока в Москве стремились решить дело по-другому. Дипломаты Посольского приказа хотели продемонстрировать, что обращение казаков Хмельницкого к московскому царю не несет угрозы соседнему государству и царь Алексей Михайлович хочет лишь мира и успокоения в Речи Посполитой.
