Богдан Хмельницкий ответил на приезд царского «посланца» (точное слово, взятое из документа) еще и отправкой к царю Алексею Михайловичу своего человека — Чигиринского полковника Федора Вешняка. Он должен был подтвердить стремление казаков Войска Запорожского видеть царя Алексея Михайловича самодержцем, объединяющим православие, но ведь из Москвы уже передали, что для этого гетман Богдан Хмельницкий должен был обратиться к панам-раде. Дополнительно гетману послали и словесный ответ царя Алексея Михайловича, переданный через иерусалимского патриарха Паисия, где уже более откровенно было сказано, как в Москве изначально относились к обращениям «черкас». Главный акцент в речах московского царя был сделан на том, что казаки «не призвали меня сперва для этого дела» и что гетман Хмельницкий взял себе в союзники врагов христианства «татар, турок и другой сброд». Царь готов был оказать помощь «для защиты христиан», но от него в Войске Запорожском ждали совсем другого: чтобы он безоговорочно вмешался в рознь «казаков и ляхов». Патриарх не мог скрыть, что царский ответ «не понравился» казакам^{129}.

Возобновившаяся после перемирия война казаков с польским королем Яном Казимиром показала, почему так настойчиво гетман призывал русского царя в поход «в Литву». Именно оттуда на помощь коронным войскам выступил литовский гетман Януш Радзивилл. Но военный успех по-прежнему сопутствовал казакам Хмельницкого, выступавшим в союзе с крымскими татарами. После победной для них битвы под Зборовом король Ян Казимир вынужден был 19–20 августа 1649 года подтвердить статьями о мире («покое») достигнутую запорожцами самостоятельность на своей территории^{130}. Богдан Хмельницкий, названный в Зборовском договоре «верным слугою короля и Речи Посполитой», получил от короля официальный статус главы Войска Запорожского со ставкой в Чигирине и стал фактически хозяином прежних земель Русского воеводства, включая Киев. Замирение короля Яна Казимира с мятежными казаками и одновременно татарами включало ряд условий, в том числе и «вечное братство против каждого неприятеля»^{131}, каким в будущем мог стать и царь Алексей Михайлович.

Все в итоге получилось совсем не так, как полагал гетман и как думали в Москве, обнадеженные его разговорами о «высокой руке». Есть уникальное свидетельство брянского сына боярского Леонтия Жаденова и стрельца Ивана Котелкина, посланных для проведывания вестей и оказавшихся в обозе Богдана Хмельницкого непосредственно при заключении Зборовского мира. Брянские служилые люди рассказали потом, как гетман отговаривал крымского царя, «чтоб Московского государства не воевал». Узнав об этом, из Москвы немедленно послали грамоту 3 сентября 1649 года с «милостивым словом» гетману^{132}. Хмельницкий взял сына боярского и стрельца под свое покровительство и высказал им свои заветные мысли. Правда, все это опять-таки говорилось в застолье, когда гетман пил чашу за здоровье царя Алексея Михайловича: «Я де и сам великому государю християнскому, царю и великому князю Алексею Михайловичю всеа Русии, готов служить со всем войском казацким, и повинен ему государю во всем, где государь ни повелит быть, и готов служить; и не тово де мне хотелось и не так было тому и быть, да не поволил государь, его царское величество, не пожаловал, помочи нам, християном, не дал на врагов. А они де ляхи поганые, и розные у них веры, а стоят заодно на нас, християн». Произнеся эти слова, гетман «заплакал», что брянские служилые люди истолковали как сожаление: «…а знать, что ему не добре и люб мир, что помирился с ляхи»^{133}. Слова гетмана — горький итог первых переговоров о принятии Войска Запорожского под «высокую руку» московского царя. Но гетман лил слезы и тогда, когда приносил присягу королю Яну Казимиру, доказывая, что только обстоятельства заставили его забыть о присяге королю, которому служили его предки и он сам!

Гетман и Запорожское Войско остались королевскими подданными; их имена были вписаны в новую «реестру», составленную «под счастливым панованьем» короля Яна Казимира^{134}. Правда, многие «хлопы» (мужики) остались недовольны, что их обошли при составлении списка воевавших за независимость от Польской Короны. Но все равно уже гетман Хмельницкий становился ответственным в Речи Посполитой за пограничные «задоры», нарушения границы, переходы подданных с одной стороны на другую «аж до рубежа Московского» городов. Очень скоро тональность его разговора с посланцами приграничных воевод Московского государства изменилась. Ранее их принимали как дорогих гостей и заботились о их безопасности, а теперь стали угрожать смертной казнью за лазутчество. В ответ на высказанные гетману претензии по мелким пограничным делам Хмельницкий немедленно вспомнил прежнюю обиду за неоказание ему помощи и стал угрожать войной с царем Алексеем Михайловичем: «Вы де за дубье и за пасеки говорите, я де все — и городы Московские и Москву сломаю… хто де на Москве сидит и тот де от меня не отсидитца!»^{135} Спустя всего несколько недель после Зборова гетман заявлял, что пойдет воевать на Путивль и дальше на Москву!

После избрания на престол нового короля Яна Казимира царь Алексей Михайлович ожидал традиционного приезда послов с извещением о переменах в Речи Посполитой. Однако посольство Добеслава Чеклинского, Петра Казимира Вяжевича и Петра Галинского обернулось скандалом. По словам шведского агента Поммеренинга, у польско-литовских послов снова возник спор с московскими дипломатами о титуле царя Алексея Михайловича. В бумагах посольства он не был написан самодержцем «всея Руссии». Как доходчиво объяснял дипломатический резидент шведской королеве Кристине в донесении 2 сентября 1649 года, король Ян Казимир «не хотел давать его царскому величеству обычного титула «всех Русских самодержец», так как король польский также имеет русских в своем подданстве»^{136}. Не на добро возник этот старый спор о титулах! В Москве отказались ждать поправленную грамоту и разговаривать о делах, вернули привезенные подарки нового короля и отправили посольство Яна Казимира обратно, без прощальной аудиенции. Иначе как оскорбление и стремление к разрыву дипломатических отношений такие действия рассматриваться не могли. Причем все случилось еще до того, как в Москве могли узнать о Зборовском договоре короля с гетманом.

Споры о титулах продолжились в Варшаве после ответной посылки «великих послов» царя Алексея Михайловича боярина Григория Гавриловича Пушкина, окольничего Степана Гавриловича Пушкина и дьяка Гаврилы Леонтьева в январе 1650 года. В делах двух государств снова послышались упреки в нарушении Поляновского мирного договора 1634 года и других договоренностей с покойным королем Владиславом IV. Единственным, кто оказался в выигрыше от возобновившегося противостояния двух держав, был косвенный виновник спора о «русских» землях в Речи Посполитой и титуле московских царей — Богдан Хмельницкий (кстати, гетманская канцелярия не ошибалась и всегда «сполна» писала царский титул по «образцу», присланному ей с Григорием Унковским). Но и гетман Хмельницкий, умело играя на противоречиях двух государств, всё же переоценил свои возможности, когда принял у себя самозванца Тимошку Анкудинова и отказался немедленно его выдать в Москву.

Точное время появления человека, выдававшего себя то ли за сына, то ли за родича царя Василия Шуйского, в Речи Посполитой и в «номинальных» владениях польского короля, перешедших под контроль гетмана Богдана Хмельницкого, неизвестно; исследователи называют неопределенно «1649/1650 год»^{137}. Московское правительство стремилось не упускать из виду самозванца «Тимошку» и вернуть его в Московское государство. Однажды, в 1646 году, турецкий султан уже пытался использовать Лже-Шуйского, пребывавшего тогда в Константинополе, памятником чему осталась не лишенная публицистической остроты «грамота» беглого подьячего. Он подвергал сомнению права на царство Алексея Михайловича, оскорбительно называя его «Митрополитанчиком, выродкова царева Михайлова сына», составил поддельную родословную Романовых-Юрьевых, выводя их от московских «купецких людей», и указывал, что нынешний царь воцарился «не по избранью общей думы земской», то есть без решения Земского собора. Высказывалась им и идея похода в Московское государство при помощи «турского царя Ибрагим-султана» или даже овладение Москвой «без турского войска». Самозванец обещал получить «отеческое свое царство», опираясь на поддержку не названных им «сановников московских и значных людей земских»^{138}.