Свою идею реванша Тимофей Анкудинов хотел осуществить подобно «брату своему царю Дмитрию». И наглядно подкрепил эту, условно говоря, программу еще и «виршами», где со своеобразным литературным талантом выносил приговор московским порядкам: «О Москва, мати клятвопреступления! / Много в тебе клопотов и нестроения»{139}. Искал этого самозванца и строитель Арсений Суханов, немедленно вернувшийся с дороги в Москву, когда ему удалось узнать о пребывании Тимофея Анкудинова в Речи Посполитой. Сохранилась грамота иерусалимского патриарха Паисия гетману Богдану Хмельницкому, где он прямо ссылается на устное поручение царя Алексея Михайловича «проведывать» о самозванце; этим патриарх и объясняет возвращение Суханова в Москву. 11 декабря 1649 года Арсений Суханов уже давал объяснения в Посольском приказе и рассказывал о пребывании самозванца где-то «в скиту под Венгерскими горами» (Карпатами) и его дальнейших планах идти в Киев{140}.
Легко можно просчитать, что могло воспоследовать из-за появления Лже-Шуйского в Речи Посполитой. Участники событий Смуты, помнившие времена Лжедмитриев, были еще живы. Московский посол Григорий Гаврилович Пушкин с товарищами выехал в Варшаву, когда там, в начале 1650 года, должен был состояться сейм, утвердивший Зборовский договор{141}. В этих условиях в Москве стремились всеми силами сохранять мир. В подтверждение своих намерений польско-литовской стороне продемонстрировали подлинные листы с просьбой казаков взять их под «высокую царскую руку» за подписью Богдана Хмельницкого и печатью «всего Войска Запорожского». Как оказалось, листы эти были взяты послами в Варшаву не зря. Паны-рады, увидев их, убедились в приверженности царя Алексея Михайловича прежнему договору о мире и дружбе. А это помогло решить один из важнейших, занимавших московских послов, вопросов — об организации совместного поиска самозванца Тимофея Анкудинова, к тому времени действительно оказавшегося в ставке у гетмана. Решение вопроса с обращением казаков Хмельницкого в Москву пришлось на время отложить.
Неуловимый самозванец Тимошка Анкудинов постепенно превращался в заметную угрозу. В Москве еще раз попытались справиться с этой проблемой, но не нашли ответного понимания у гетмана Богдана Хмельницкого, озлобленного неудачей с обращением в Москву за поддержкой, которое стало считаться казаками «стыдом». И здесь в дело опять вступил неутомимый старец Арсений Суханов. 26 января 1650 года он был отправлен из Москвы с устным наказом от думного дьяка Михаила Волошенинова узнать о постановлениях сейма по делам с казаками, приезде и приеме московских послов, «и про вора Тимошку и про татар проведать, и о том всем писать ко государю». Именно Арсений Суханов становился одним из главных информаторов московского правительства в делах казаков Хмельницкого с польским королем; его «вести», полученные в Посольском приказе, могли становиться предметом «доклада» царю Алексею Михайловичу. Понемногу ему удалось выяснить, что самозванец в Великий пост находился в Киеве, после чего отправился к гетману Богдану Хмельницкому — просить у него людей для похода «войною» на Московское государство. Но проведавшая об этом деле казачья старшина запретила набор войска. Хотя самозванцу, выдававшему себя за потомка царей Шуйских, и разрешили до поры жить в Мгарском Преображенском монастыре в Лубнах.
В начале июня 1650 года самозванец послал из Чиги-рина личное письмо воеводе пограничного Путивля боярину князю Семену Васильевичу Прозоровскому, еще недавно работавшему в Москве над составлением Соборного уложения, а теперь отправленному на воеводство в город-форпост на пограничье с украинскими землями Речи Посполитой. Бывший подьячий, хорошо знакомый с приказным порядком, понимал, что боярин должен переслать его «грамоту» в Москву (действительно, получение там этого документа датировано 22 июня). Самозванец стремился убедить царского боярина и «сановника» в своем происхождении от князей Шуйских, на что у него якобы были «царские свидетельства и грамоты, что при себе ношу». Неизвестно, знал ли беглый подьячий, что боярин князь Семен Васильевич Прозоровский по материнской линии состоял в родстве с князьями Шуйскими. Важнее, что в окружении царя оставалось немало людей, знавших о таком родстве. Возможно, обращение самозванца послужило впоследствии причиной немедленной опалы вернувшегося с воеводства в Путивле князя Прозоровского{142}. Анкудинов напоминал боярину времена Смуты, которые князь Семен Васильевич Прозоровский действительно хорошо знал («не тайно есть тебе о разоренье московском, о побоищах межу-усобных, о искорененье царей и их царского роду, и о всякой злобе лет прошлых»). Забыв о своих прежних оскорблениях царя Алексея Михайловича, на этот раз самозванец стремился выставить себя его сторонником, действующим «во славу» московского царя, и твердил о каком-то «царственном великом тайном слове», которое был готов объявить в Москве. Человеку, подписавшемуся «князь Иван Шуйской рукою власною», веры не было, но ему важно было создать видимость, втянуть по возможности московского боярина в свои дела, «набить себе цену» в Чигиринской ставке Богдана Хмельницкого. Поэтому никаким обращениям «вора Тимошки Анкидинова» в Посольском приказе не верили, никто и не подумал присылать по его просьбе «государеву грамоту за подписью и за печатью царскою самобытно»{143}.
Вместо этого царь Алексей Михайлович распорядился отослать для задержания самозванца в Чигирине своих дворян Петра Даниловича Протасьева и Василия Яковлевича Унковского. Они были свободны в выборе средств, вплоть до поиска наемного убийцы для устранения беглеца, выдававшего себя за потомка князей Шуйских{144}. Их миссия не увенчалась успехом, все, что им удалось сделать, — привезти ответные грамоты «о Тимошке» от самого гетмана Богдана Хмельницкого{145}. Арсению Суханову пришлось еще раз прервать свое путешествие с патриархом Паисием и возвратиться с дороги из Волошской земли. Патриарх Паисий также участвовал в этом деле и просил в личном послании Зиновия (то есть Богдана) Хмельницкого отправить самозванца к царю Алексею Михайловичу{146}. Разговор о выдаче Тимошки Анкудинова в Чигирине, однако, не получился. Виною тому стало стремление гетмана Богдана Хмельницкого использовать Лже-Шуйского в своих целях для давления на царя Алексея Михайловича.
В составленном «статейном списке» Арсения Суханова содержится поразительное описание разговора с гетманом Богданом Хмельницким в его ставке в Чигирине в ноябре 1650 года. То была еще одна попытка побудить гетмана выдать самозванца в Москву. Но этот документ является еще и ярким свидетельством, объясняющим многие неудачи переговоров московского правительства с казаками.
В дни пребывания старца Арсения в ставке гетмана в Чигирине туда приехал «турской посол» (в ответ на поездку «гетманского посла» в Стамбул). Это плохо соотносилось с образом гетмана как защитника православия. Назаретского митрополита Гавриила и Арсения Суханова, предъявивших грамоту патриарха Паисия, принял не сам гетман, а писарь Иван Выговский. Дело о Тимошке было написано в патриаршей грамоте «потонку», и Выговский попытался представить его как внутреннее дело Войска, сравнив запорожские казачьи порядки с Доном, откуда, как было известно, «выдачи нет». Вместо обсуждения дела, интересовавшего представителя царя Алексея Михайловича, Выговский переводил разговор на неоказание царем помощи казакам. Арсению Суханову приходилось ссылаться на официальную версию о действующем мирном договоре с королем Яном Казимиром, запрещавшем вмешательство во внутренние дела Речи Посполитой. В таком ключе разговор мог продолжаться долго…
